А.С. Пушкин


                                           <1830>

                        *

       Первый несч.<астный> воздыхатель возбуждает чувствительность женщины, 
проччие или едва замечены или служат лишь <...> (1) Так в начале сражения первый 
раненый производит болезненное впечатление и истощает сострадание наше.
                                           <1830?>

                        *

      В миг, когда любовь исчезает, наше сердце еще лелеет ее воспоминание. Так 
гладиатор у Байрона соглашается умирать, но воображение носится по берегам 
родного Дуная.
                                           <1830>

                        *
     Переводчики почтовые лошади просвещения.
                                           <1830>

                        *

Зависть - сестра соревнования, следст.<венно> из хорошего роду.
                                           <1831?>

                        *

Критикою у нас большею частию занимаются журналисты, т. е. entrepreneurs, люди 
хорошо понимающие свое дело, но не только не критики, но даже и не литераторы.

                        ---

     В других землях писатели пишут или для толпы, или для малого числа. (2) У 
нас последнее невозможно, должно писать для самого себя.
                                           <1833>

                        *

      Грамматика не предписывает законов языку, но изъясняет и утверждает его 
обычаи.
                                           <1833>

                         *

      Д. - говаривал, что самою полною сатирою на некоторые литер.<атурные> 
общества был бы список членов с означенном того, что кем написано. -
                                           <1833>

                        *

      Не откладывай до ужина того, что можешь съесть за обедом.
      L'exactitude est la politesse des cuisiniers.
     Желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго сердца: 
чувствительность и благодарность.
                                           <1834>

                        *

      Буквы, составляющие славенскую азбуку, не представляют никакого смысла. 
Аз, буки, веди, глаголь, добро  etc. суть отдельные слова, выбранные только для 
начального их звука. У нас Грамматин первый, кажется, вздумал составить 
апоффегмы из нашей азбуки. Он пишет: "Первоначальное значение букв, вероятно,  
было следующее: Аз Бук (или Буг) ведю - т. е. я бога ведаю (!), глаголю: добро 
есть; живет на земле кто и как, люди мыслит. Наш Он покой, рцу. Слово (лпгпт)  
твержу... (и прочая, говорит Грамматин; вероятно, что в прочем не мог уже найти 
никакого смысла). Как это вс° натянуто! Мне гораздо более нравится трагедия, 
составленная из азбуки французской. Вот она:

         ENO ET IKAИL.

         Tragйdie.

         Personnages.
Le Prince Eno.
La Princesse Ikaлl, amante du Prince Eno.
L'abbй Pйcu, rival du Prince Eno.
Ixe; Ygrec; Zиde - garde du Prince Eno.

              Scиne unique
Le Prince Eno, la Princesse lkaлl, l'abbй Pйcu, gardes.

              Eno.
     Abbй! cйdez...

              L'abbй.
      Eh! f....

              Eno
(mettant la main sur sa hache d'arme).
     J'ai hache!

              Ikaлl
(se jettant dans les bras d'Eno).
     Ikaлl aime Eno (ils s'embrassent avec tendresse).

              Eno (se retournant vivement).
     Pйcu est restй? Ixe, Ygrec, Zиde! prenez m-r l'abbй et jettez-le parles 
fenкtres.
                                           <1834-1835>

                        *

     Множество слов и выражений, насильственным образом введенных в 
употребление, остались и укоренились в нашем языке. Например, трогательный  от 
слова touchant (смотри справедливое о том рассуждение г. Шишкова). Хладнокровие,  
это слово не только перевод буквальный, но еще и ошибочный. Настоящее выражение 
французское есть sens  froid, хладномыслие, а не sang froid. Так писали это 
слово до самого 18 столетия. Dans son assiette ordinaire, assiette значит 
положение от слова asseoir,  но мы перевели каламбуром - в своей тарелке: -
         Любезнейший, ты не в своей тарелке.
                                           Горе от ума
                                           <1835-1836>



 Примечания

(1) не дописано

(2) Сии, с любовию изучив новое творение, изрекают ему суд, и таким образом 
творение, не подлежащее суду публики, получает в ее мнении цену и место ему 
принадлежащие.



РЕДАКЦИОННЫЕ ЗАМЕТКИ.



<ПИСЬМО К ИЗДАТЕЛЯМ "СЕВЕРНЫХ ЦВЕТОВ НА 1829 ГОД" О СТИХОТВОРЕНИИ "СТАРАЯ 
БЫЛЬ".>

     П. А. Катенин дал мне право располагать этим прекрасным стихотворением. Я 
уверен, что вам будет приятно украсить им ваши Северные Цветы.
 <1828>



<РЕДАКЦИОННЫЕ ЗАМЕТКИ, СВЯЗАННЫЕ С ИЗДАНИЕМ "СОВРЕМЕННИКА".>

     <1.>
     Журнал под названием Современник  выходит каждые три месяца по одному тому.
     В нем будут помещаться стихотворения всякого роду, повести статьи о нравах, 
и тому подобное; (оригинальные и переводные); критики замечательных книг русских 
и иностранных; наконец статьи, касающиеся вообще искусств и наук.
     Цена за годовое издание 25 р. асс. с пересылкою 30 р. асс.
                                             А. Пушкин

     <2.>
      Известие.
     Александр Сергеевич Пушкин, в нынешнем 1836 году, будет издавать 
литературный журнал, под названием:
          Современник.
     Каждые три месяца будет выходить по одному тому. Годовое издание составит 
четыре тома. Цена годовому изданию 25 р. асс., с пересылкою 30 р. асс. Подписка 
принимается в Санктпетербурге во всех книжных лавках. Иногородные относятся в 
Газетную Экспедицию.

     <3.>
     Издатель, извиняясь в своей неосмотрительности, покорнейше просит особу, 
подписавшуюся на получение Современника в гор. Холме,  прислать к нему свой 
адрес, который затерялся.

     <4.>
     Статья, присланная нам из Твери с подписью А. Бё не могла быть напечатана в 
сей книжке по недостатку времени.
     Мы получили также статью г. Косичкина.  Но, к сожалению, и эта статья 
доставлена поздно, и мы, боясь замедлить выход этой книжки, отлагаем ее до 
следующей.

     <5.>
&_0027_268_019_0
     Слово это весьма неправильно составлено из двух слов, бога деля  (для), и 
потому должно писать богадельня
                                          Изд.<атель.>

     <6.>
     Новый роман.
     Недавно одна рукопись, под заглавием: Село Михайловское, ходила в обществе 
по рукам и произвела большое впечатление. Это роман, сочиненный дамою. Говорят, 
в нем много оригинальности, много чувства, много живых и сильных изображений. С 
нетерпением ожидаем его появления.

     <7.>
     <Примечание к повести "Нос".>
     Н. В. Гоголь долго не соглашался на напечатание этой шутки; но мы нашли в 
ней так много неожиданного, фантастического, веселого, оригинального, что 
уговорили его позволить нам поделиться с публикою удовольствием, которое 
доставила нам его рукопись.
                                   Изд.<атель>

    <8.>
     Современник будет издаваться и в следующем 1837 году.
     Каждые три месяца будет выходить по одному тому.
     Цена за все четыре тома, составляющие годовое издание, 25 рублей асс., с 
пересылкою 30 рублей асс.
     Подписка в С. П. Б. принимается во всех книжных лавках. Иногородные могут 
адресоваться в Газетную Экспедицию.

     <9.>
     Издатель "Современника" не печатал никакой программы своего журнала, 
полагая, что слова: литературный журнал уже заключают в себе достаточное 
объяснение.
     Некоторые из журналистов почли нужным составить программу нового журнала. 
Один из них объявил, что "Современник" будет иметь целию - уронить "Библиотеку 
для Чтения", издаваемую г. Смирдиным; в "Северной же Пчеле" сказано, что 
"Современник" будет продолжением "Литтературной Газеты", издаваемой некогда 
покойным бароном Дельвигом.
     Издатель "Современника" принужден объявить, что он не имеет чести быть в 
сношении с гг. журналистами, взявшими на себя труд составить за него программу, 
и что он никогда им того не поручал. Отклоняя однако ж от себя цель, недостойную 
литератора и несправедливо ему приписанную в "Библиотеке для Чтения", он вполне 
признает справедливость объявления, напечатанного в "Северной Пчеле": 
"Современник", по духу своей критики, по многим именам сотрудников, в нем 
участвующих, по неизменному образу мнения о предметах, подлежащих его суду, 
будет продолжением "Литтературной Газеты".

     <10.>
     Обстоятельства не позволили издателю лично заняться печатанием первых двух 
нумеров своего журнала; вкрались некоторые ошибки, и одна довольно важная, 
происшедшая от недоразумения: публике дано обещание, которое издатель ни в каком 
случае не может и не намерен исполнить - сказано было в примечании к статье: 
Новые книги,  что книги, означенные звездочкою, будут современем разобраны. В 
списке вновь вышедшим книгам звездочкою означены были у издателя те, которые 
показались ему замечательными, или которые намерен он был прочитать: но он не 
предполагал отдавать о всех их отчет публике: многие не входят в область 
литтературы, о других потребны сведения, которых он не приобрел.

     <11.>
     В первом томе "Современника", в статье: Новые книги,  под параграфом, 
относящимся к Вастоле,  поэме Виланда, изданной А. Пушкиным, ошибкою пропущена 
подпись издателя.

     <12.>
     Редакция "Современника" не может принять на себя обратного доставления 
присылаемых статей.

     <13.> (1)
     <Примечание к стихотворению Л. Якубовича "Предназначение".>
     Из собрания стихотворений, которое на днях выдет из печати.
                                      Изд.<атель>

     <14.>
     <Примечание к записке "О Древней и Новой России".>
     Во втором • Современника (на 1836 год) уже упомянуто было о неизданном 
сочинении покойного Карамзина. Мы почитаем себя счастливыми, имея возможность 
представить нашим читателям хотя отрывок из драгоценной рукописи. Они услышат, 
если не полную речь великого нашего соотечественника, то по крайней мере звуки 
его умолкнувшего голоса.



 Примечания

(1) кроме того, в т. I "Cовременника", стр. 294, в статье "Хроника русского в 
Париже" (А. И. Тургенева) к словам: "Руссо (или кто, не помню) мог сказать это о 
Подражании Христу"  Пушкиным сделана сноска:  Fontenelle. Изд.<атель>



НАБРОСКИ, ЗАПИСИ.
КОНСПЕКТЫ.
ПЛАНЫ.



<ЗАМЕТКА ПРИ ЧТЕНИИ Т. VII ГЛ. 4 "ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО".>

     Где обяз<анность> т.<ам> и закон.
     Г-н Кар.<амзин> неправ. Закон ограждается стр.<ахом> нак<азания>. Законы 
нравственности, коих исполнение оставляется на произвол каждого , а нарушение 
не почитается гражданским преступлением, не суть законы гражданские.
     Но гр. Шер.<еметев> 
                                        <1819>



<О ВЕЧНОМ МИРЕ.>

     1. Il est impossible que les hommes ne conзoivent avec le temps la ridicule 
atrocitй de la guerre comme ils ont conзu l'esclavage la royalitй etc. Ils 
verront que nous sommes destinйs а manger, а boire et а кtre libre.
     2.  Les constitutions qui sont un grand pas de l'esprit humain et qui n'en 
sera pas l'unique - tendant nйcessairement а diminuer le nombre des troupes d'un 
йtat, l'esprit de la force armйe йtant directement opposй а toute idйe 
constitutionnelle, il serait trиs possible qu'avant 100  l'on n'eыt plus 
d'armйe permanente.
     3. Quant aux grandes passions et aux grands talents mil. on aura 
toujours la guillotine - la sociйtй se soucie fort peu d'admirer les grandes 
combinaisons d'un gйnйral victorieux - on a bien antre chose а faire - et ce 
n'est que pour cela qu'on s'est mis sous l'йgide des lois.
     Rousseau qui ne raisonnait pas mal pour un cr. de prot. 
dit en propres termes: <"ce qui est utile au public ne s'introduit guиre que par 
la force, attendu que les intйrкts particuliers y sont presque toujours opposйs. 
Sans doute la paix perpйtuelle est а prйsent un projet bien absurde; mais qu'on 
nous rende un Henri IV et un Sully, la paix perpйtuelle redeviendra un projet 
raisonnable; ou plutфt, admirons un si beau plan, mais consolons-nous de ne pas 
le voir exйcuter; car cela ne peut se faire que pas des moyens violents et 
redoutables а l'humanitй".> Il est йvident que ces terribles moyens dont il 
parlait c'йtaient les rйvolutions - or nous y sommes. Je sais bien que toutes 
ce r. s. tr.<иs> mau, le tйmoignage d'un petit garзon 
comme Rousseau qui n'a jamais gagnй seulement une pauvre bataille ne peut avoir 
aucun poids - mais la dispute est toujours une trиs bonne chose en ce qu'elle 
aide а digйrer - du reste elle n'a jamais persuadй personne



NOTE SUR LA RЙVOLUTION D'IPSYLANTI

     Le hospodar Ipsylanti trahit la cause de l'Ethйrie et fut cause de la mort 
de Riga etc.
     Son fils A. fut йtheriste (probablement du choix de Capo 
d'Istr.) et de l'aveu de l'e; ses frиres,  Кант.<акузин>, 
Контогони, Сафианос, Mano; -  Michel Souzzo fut reзu йtheriste en 1820; 
Alexandre Souzzo, hosp. de Valachie, apprit le secret de l'Ethйrie par son 
secrйtaire (Valetto) qui se laissa pйnйtrer ou gagner en devenant son gendre. 
Alexandre Ips. en janvier 1821 envoya un certain Aristide en Servie avec 
un traitй d'alliance offensive et dйfensive entre cette province et lui, gйnйral 
des armйes de la Grиce. Aristide fut saisi par Al. Souzzo, ses papiers 
et sa tкte furent envoyйs а Constantinople - cela fit que les plans furent 
changй de suite. - Mich. Souzzo йcrivit а Kichйnef - on empoisonna  
Al. S. et Ipsyl. passa а la tкte de quelque arnautes et 
proclama la rйvolution.
     Les capitans sont des indйpendants - corsaires, brigands ou employйs turcs 
revкtus d'un certain pouvoir. Tels furent Lampro etc. et en dernier lieu  
Formaki,  Iordaki-Olimbiotti,  Колакотрони, Кантогони, Anastas etc.  -  
Iord.Ol.  fut dans l'armйe d'Ipsyl., ils se retirиrent 
ensemble vers les frontiиres de la Hongrie Al. Ips. menacй 
d'assassinat s'enfuit d'aprиs son avis et fulmina sa proclamation, Iordaki а la 
tкte de 800 h. combattit 5 fois l'armйe turque s'enferma enfin dans le 
monastиre (de Sekou). Trahi par les juifs, entourй de turcs il mit le feu а sa 
poudre et sauta.
     Formaki, capitan, fut envoyй de Morйe а Ips., se battit en brave - 
et se rendit а cette derniиre affaire. Dйcapitй а Const..
                                         <1821>





     Penda-Dйka fut йlevй а Moscou - en 1817 il servit de truchement а un йvкque 
grec rйfugiй, et fut remarquй de l'empereur et de Capod'Istr.. Lors du 
massacre de Galatz il s'y trouva . (1) Deux cent grec assassinиrent 150 
turcs; 60 de ces derniers furent brыlйs dans une maison oщ ils s'йtaient 
rйfugiйs. P.D. vint quelque jours aprиs а Ibraпl comme espion - 
il se prйsenta chez le Pacha et fuma avec lui comme sujet russe. Il rejoignit 
Ipsylanti а Tergovitch, celui-ci l'envoya calmer les troubles de Yassy - il y 
trouva les grecs vexйs par les boyards; sa prйsence d'esprit et sa fermetй les 
sauvиrent. Il prit de munitions pour 1.500 h. tandis qu'il n'en avait que 
300. Pendant 2mois il fut prince de Moldavie.  Кантакузин arriva et prit le 
commandement. On se retira vers Stinka. Kant. envoya P. D.<йka> 
reconnaоtre les ennemis; l'avis de Penda-Dйka fut de se fortifier а Barda (1-re 
station vers Yassy). Kant. se retira а Skoulian et demanda que P. 
D.<йka> fit son entrйe dans la quarantaine. P. D.<йka> accepta.
     P.D.<йka> nomma son second Papas-Ouglou arnaute.
     Il n'y a pas de doute que le p. Ips. eut pu prendre Ibrahil  
et Jourja.  Les turcs fuyaient de toute part croyant voir les Russes а leur 
trousse. A Bucharest - les  dйputйs bulgares (entre autres Capigi<-bachi>) 
proposиrent а Ipsylanti d'insurger tout leur pays - il n'osa!



О ФРАНЦУЗСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ.

      Изо всех лит<ератур> она имела <самое> большое влияние на нашу. 
Лом.<оносов> следуя немцам следовал ей - Сумароков - (Тредьяковский нехотя 
отделил стихосложением) - Дмитриев, Карамзин, Богданович - вредные последствия - 
манерность, робость, бледность - Жуковский подр.<ажает> немцам - Батюшков и 
Баратынской - Парни - некоторые пишут в русском роде, из них один Крылов - коего 
слог русской - К.<нязь> Вяземской имеет свой слог - Катенин - пиэсы в немецком 
роде - слог его свой.
      Что такое фран.<цузская> слов.<есность>. Труб.<адуры> Малерб держится 
4 стр.<оками> оды к  Дюперье  и стихами  Буало.  Менар, чистый, но слабый, 
Ракан, Воатюр - дрянь - Буало, Расин, Мольер, Лафонтен, Ж. Б. Руссо, Вольтер -  
Буало  убивает фр.<анцузскую> слов.<есность>, его странные суждения, зависть 
Вольтера - франц.<узская> словесность искажается - русские начинают ей подражать 
- Дмитриев, <Карамзин, Богданович> - как можно ей подражать: ее глупое 
стихосложение - робкий, бледный язык, - вечно на помочах, Руссо в одах дурен - 
Державин.
     Не решу, какой словесности отдать <предпочтение>, но есть у нас свой язык; 
смелее! - обычаи, история, песни, сказки - и проч.
                                          <1822?>



<ЗАМЕТКА О КАТЕНИНЕ.>

     П. А. Катенин прекрасно  перевел многие трагедии, также комедию Le 
Mйchant  и проч. Не упоминаю об его тр<агедии> Андромаха; <которая> еще в 
рукописи и не игранна. - Она без сомнения лучшая изо всех.
                                          <1825>



 ЗАМЕЧАНИЯ НА АННАЛЫ ТАЦИТА.

     ¦1.

     Тиберий был в Иллирии, когда получил известие о болезни престарелого 
Августа. Неизвестно, застал ли он его в живых. Первое злодеяние его (замечает 
Т.<ацит>) было умерщвление Постумы Агриппы, внука Августова. Если в 
самодержавном правлении убийство может быть извинено государственной 
необходимостию - то Тиберий прав. Агр.<иппа>, родной внук Августа, имел право на 
власть и нравился черни необычайною силою, дерзостью и даже простотою ума - 
таковые люди всегда могут иметь большое число приверженцев - или сделаться 
орудием хитрого мятежника.
                        ---
     Неизвестно, гов.<орит> Тацит, Тиберий - или его мать Ливия убийство сие 
приказали. Вероятно Ливия - но и Тиберий не пощадил бы его.


     

     Когда Сенат просил дозволения нести тело Августа на место сожжения - 
Тиберий позволил сие с насмешливой скромностию, Тиб.<ерий> никогда не мешал 
изъявлению подлости, хотя и притворялся иногда, будто бы негодовал на оную - но 
и сие уже в последствии. В начале же, решительный во всех своих действиях, 
казался он запутанным и скрытным в одних отношениях своих к Сенату.


     

     Август, вторично испрашивая для Тиберия трибунства, точно ли в насмешку и 
для [не]выгодного сравнения с самим собою хвалил наружность и нравы своего 
пасынка и наследника?
     В своем завещании из единой ли зависти советовал он не распространять 
пределов империи, простиравшейся тогда от - до -


     

     Тиберий отказывается от управления государства, но изъявляет готовность 
принять на себя ту часть оного, которую на него возложат. - Сквозь раболепство 
Галла Азиния видит он его гордость и предприимчивость, негодует на Скавра, 
нападает на Готерия, который подвергается опасности быть убиту воинами и спасен 
просьбами Августы Ливии. -
     Т.<иберий> не допускает, чтоб Ливия имела много почестей и влияния, не  от 
зависти,  как думает Тацит.
     Но увеличивает, вопреки мнению сената, число преторов, установленное 
Августом (12 ч.<еловек>).


     

     Первое действие Тиб.<ериевой> власти есть уничтожение народных собраний на 
Марсовом поле - следств.<енно>, и довершение уничтожения республики. Народ 
ропщет. - Сенат охотно соглашается (тень правления перенесена в сенат).


     

     35.  Германик, тщетно стараясь усмирить бунт легионов, хотел заколоться в 
глазах воинов. Его удержали. Тогда один из них подал ему свой меч говоря: Он 
вострее.  Это показалось (гов.<орит> Т.<ацит>) слишком злобно и жестоко самым 
яростным мятежникам.
     По нашим понятиям слово сие было бы только грубая насмешка. Но самоубийство 
так же было обыкновенно в древности, как поединок в наши времена, и вряд ли бы 
мог Германик (2)  отказаться от сего предложения, когда бы проччие не 
воспротивились. Мать Мессалины советует ей убиться. Мессалина в нерешимости 
подносит нож то к горлу, то ко груди, и мать ее не удерживает. Сенека не 
препятствует своей жене Паулине, решившейся последовать за ним, и проч.
     Предложение воина есть хладнокровный вызов, а не неуместная шутка.


     

      52. Тиб.<ерий> не мог доволен быть Германиком, оказавшим много слабости в 
погашении бунта. Герм<аник> соглашается на требования мятежников, ограничивает 
время службы, допущает самовольные казни, даже междоусобную битву. - Блестящие 
поражения неприятеля при Марсорских селениях не заглаживают столько явных 
ошибок.
     Тиб.<ерий> в своей речи старался их прикрыть риторическими украшениями - 
меньше хвалил Друза, но откровеннее и вернее. Счастливые обстоятельства 
благоприятствовали Друзу, но сей оказал и много благоразумия, не склонился на 
требования мятежников, сам казнил первых возмутителей, сам водворил порядок.


     

     53.  Юлия, дочь Августа, славная своим распутством [и] ссылкой Овидия, 
умирает в изгнании, в нищете м.<ожет> б.<ыть>, но не от нищеты и голода,  как 
пишет Тац.<ит>. Голодом можно заморить в тюрьме.


     

     С таковыми глубок<ими> суждениями не удивительно, что Тацит, [бич] тиранов,  
не нравился Наполеону; удивительно чистосердечие Наполеона, в том 
признававшегося, не думая о добрых людях, готовых видеть тут ненависть тирана к 
своему мертвому карателю.
     Тац.<ит> говорит о Тиберии, что он не любил сменять своих наместников, 
однажды назначив.
     Ибо, прибавляет он важно, злая душа его не желала счастия многих...
                                       <1825>





     Je suppose sous un gouv despotique des esclaves et des gens 
libres - c'est а dire ceux dont la propriйtй et la volontй dйpendent des lois du 
souverain et ceux qui sont la propriйtй de quelques individus.
     Cet йtat de choses rentre dans le rйgime patriarchal, йpargne aux 
gouvernements une infinitй d'embarras, de fracas, simplifie l'administration et 
lui donne beaucoup de vigueur.
     Gardez-vous donc d'abolir l'esclavage surtout dans un йtat.
     La libertй des paysans
                                       <1825-1826>





     Presque toutes les rйligions ont donnй а l'homme deux  <...>  il est 
quelque chose d'aussi hideux que l'atheisme qu'un homme rejette .
                                        <1830>





     Ne pas admettre l'existence de dieu c'est кtre plus absurde que ces peuples 
qui pensent du moins que le monde est posй sur un rhinocйros.
                                         <1830>





     Ignorance des seigneurs russes. Tandis que les mйmoires, les йcrits 
politiques, les romans - Napolйon gazetier, Canning poиte, Brougham, les 
dйputйs, les pairs - les femmes - chez nous les seigneurs ne savent pas йcrire.
     Le tiers йtat. L'aristocratie.
                                          <1830?>



<О РОМАНАХ ВАЛЬТЕРА CKOTA.>

     Главная прелесть ром.<анов> W. Sc. состоит <в том что мы 
знакомимся с прошедшим временем не с  enflure  фр.<анцузских> трагедий - не с 
чопорностию чувствительных романов - не с dignitй  истории, но современно, но 
домашним образом - Ce qui me dйgoыte c'est ce que  - Тут наоборот ce qui nous 
charme dans le roman historique - c'est que ce qui est historique est absolument 
ce que nous voyons.
     Sh, Гете, W. S. не имеют холопского пристрастия к 
королям и героям. Они не походят (как герои фр.<анцузские>) на холопей, 
передразнивающих  la dignitй  et la noblesse.  Ils sont familiers dans les 
circonstances ordinaires de la vie, leur parole n'a rien d'affectй, de thйatral 
mкme dans les circonstances solennelles - car les grandes circonstances leur 
sont familiиres.
     On voit que W. Sc. est de la petite sociйtй des rois.
                                         <1830>



 

     Stabilitй - premiиre condition du bonheur public.
     Comment s'accommode-t-elle avec la perfectibilitй indйfinie?
                                         <1831>



<О ГЕНЕРАЛЬНЫХ ШТАТАХ.>

     C'йtait bien le moins que 24 millions d'hommes contre 200000 eussent la 
moitiй des voix. Bailly.
     Mais les 200000 йtaient dйjа en quelque sorte l'йlite de la nation, йlite 
revкtue de privilиges, excessifs а la vйritй, mais reprйsentant la partie 
йclairйe et propriйtaire. C'йtait donc un contresens de la neutraliser, tandis 
qu'il ne fallait qu'y apporter une modification. C'йtait un contresens de ne pas 
les considйrer, ces 200000 h., comme partie de 24 millions.
     Le tiers йtat = la nation - moins la noblesse - le clergй. Rabaut St. 
E.  c. а. d. la nation = le peuple -  ses reprйsentants.
                        ---
     Le mode йtabli par les йtats gйnйraux йtait essentiellement rйpublicain - 
le clergй et la noblesse figurant la chambre haute n'йtant pas un degrй entre la 
royautй et le peuple, mais seulement un des cфtйs d'une mкme chambre.
                                         <1831>



<ОЧЕРК ИСТОРИИ УКРАИНЫ.>

      Sous le nom d'Ukraпne ou de Petite Russie  l'on entend une grande йtendue 
de terrain rйunie au colosse de la Russie et qui comprend les gouvernements de 
Tchernigov, Kiov, Harkov, Poltava et Kamenetz-Podolsk.
     Le climat y est doux; la terre fйconde, elle est boisйe vers l'occident, au 
midi s'йtendent plaines immenses traversйes par de larges riviиres et oщ le 
voyageur ne rencontre ni bois ni collines.
     Les Slaves ont de tout temps habitй cette vaste contrйe. Les villes de 
Kiov, Tchernigov et Lubetch sont aussi anciennes que Novgorod-Veliki, ville 
libre et commerзante, dont la fondation remonte aux premiers siиcles de notre 
иre.
     Les Polianes habitaient les bords du Dniepre, les Severiens et les 
Soulitches les bords de la Desna, de la Seme et du Soula, les Radimitchs sur les 
rivages de la Soge, les Dregovitches entre la Dvina occidentale et le Pipete, 
les Drevliens en Volynie; les Bouges et les Doulebes sur le Boug, les Loutichs 
et les Tiverces а l'embouchure du Dniestre et du Danube.
     Vers le milieu du 9 siиcle Novgorod fut soumise par les Normands, connus 
sous les noms de Varиgues-Rousses. Ces hardis aventuriers portиrent plus loin 
leurs invasions, subjuguиrent tour а tour les peuplades qui habitaient les bords 
du Dniepre, du Boug, de la Desna. Les diffйrentes peuplades slaves qui 
adoptиrent le nom de Russes grossirent l'armйe de leurs vainqueurs. Ils 
s'emparиrent de Kiov; Oleg y йtablit le siиge de sa domination.
     Les V-Russes  rendirent terribles au Bas-Empire et plus d'une 
fois leur flotte barbare vint menacer la riche et faible Byzance. Ne pouvant les 
repousser par la force des armes elle se flatta de les attacher au joug de la 
religion - l'йvangile fut prкchй aux sauvages adorateurs de Peroune, et Vladimir 
subit le bartкme. Ses sujets adoptиrent avec une stupide indiff<йrence> la 
religion que prйfйrait leur Chef.
     Les Russes devenus formidables aux peuples les plus йloignйs йtaient 
toujours en butte aux invasions de leurs voisins les Bolgars et les Petchenegues 
et les Polovtsi. Vlad partagea entre ses fils les conquкtes de ses 
ancкtres.
     Ces princes dans leurs apanages йtaient des dйlйguйs du Souverain, chargйs 
de contenir les йmeutes et de repousser l'ennemi. Ce n'йtait pas lа comme on 
voit le gouvernement fйodal, systиme basй sur indйpendance des individus et le 
droit йgal au butin. Mais bientфt les rivalitйs et les guerres йclatиrent et 
pendant plus de deux cents ans durиrent sans interruption. La rйsidence du 
Souverain fut transfйrйe <а> la ville de Vladimir. Tchernigov et Kiov perdirent 
peu а peu leur importance. Cependant d'autres villes s'йlevиrent au midi de la 
Russie: Korsoune et Boguslave sur la Rossi (gouv. de Kiov), Starodub 
sur le Babentza (gouv. de Tchernigov), Strezk et Vostrezk (gouv. de Tchernigov), 
Tripol (prиs de Kiov), Loubny et Chorol (gouv. de Poltava), Prilouk (gouv. de 
Polt.), Novgorod-Seversky (gouv. de Tcher.). - Toutes ces villes 
existaient dйjа vers la fin du XIII siиcle.
     Tandis que les petits fils de Vlad. se disputaient entre eux son 
hйritage, et que les peuplades gueriиres qui habitaient а l'Est de mer noire 
venaient servir d'auxiliaires aux uns et partager les dйpouilles des autres - un 
flйau inattendu vint frapper les princes et les peuples de la Russie.
     Les Tartares se prйsentиrent aux frontiиres de la Russie. Ils йtaient 
prйcйdйs de ces mкmes Polovtsi qui chassйs de leurs pвturages se rйfugiaient en 
foule auprиs des princes qu'ils avaient tour а tour servis et dйpouillйs. Les 
princes s'assemblиrent а Kiov; la guerre y fut rйsolue; la multitude accourut de 
toute part et se rangea sous leurs drapeaux. Georges, grand prince de Vladimir, 
fut le seul qui ne voulut pas prendre sa part des dangers de cette expйdition. 
L'affaiblissement des apanages йtait les fruits qu'il en attendait.
     L'armйe des princes rйunie aux Polovtsi s'avanзa contre un ennemi inconnu 
et dйjа redoutable. Des envoyйs tartares parurent sur les bords du Dniepre au 
moment oщ l'armйe russe en effectuait  le passage. Ils proposиrent aux 
princes l'alliance contre les Polovtsо; mais ceux-ci usиrent de leur influence 
et les envoyйs furent йgorgйs. L'armйe avanзa toujours; cependant les 
dissentions ne tardиrent pas а s'y йlever. Les deux Mstislav, le prince de Kiov 
et celui de Galitz en vinrent а une rupture ouverte. Arrivй sur les bords du 
Kalka (riviиre du gouv. de Yekaterinoslav) Mstislav de Galitz le passa 
avec ses troupes, tandis due le reste de l'armйe sous la conduite du prince de 
Kiov se retrancha sur le bord opposй. Le lendemain (31 mai 1224) l'ennemi parut 
- et la bataille s'engagea entre l'armйe tartare et  corps avancй composй 
des troupes du prince de Galitz et des Polovtsi. Ceux-ci pliиrent d'abord, et 
portиrent le dйsordre dans les rangs des Russes. Ceux-ci combattaient encore, 
animйs par l'example du brave Daniel de Volynie, mais l'orgueil insensй des 
princes fut cause de leur perte; Mstislav de Kiov n'envoya pas de secours au 
prince de Galitz et celui ne voulut pas en demander.
     Bientфt tout fut en dйroute, les Polovtsi en fuyant tuaient les Russes pour 
les dйpouiller а la hвte. Les Russes repassиrent le Kalka poursuivis par les 
Tartares et dйpassиrent le camp du Prince de Kiov qui, spectateur immobile de 
leur dйfaite, comptait encore sur ses propres forces pour reposser les 
vainqueurs [qui] bientфt l'entourиrent. Les Tartares entamиrent une nйgociation 
а la faveur de laquelle ils s'emparиrent du camp. Le carnage fut horrible. 
Mstislav et quelques autres princes subirent un sort affreux. Les Tartares, 
aprиs les avoir liйs et couchйs par terre, les couvrirent d'une planche et 
s'assirent dessus en йcrasant tout vifs. Ainsi pйrit une armйe naguиre si 
formidable. Les Russes furent poursuivis jusqu'а Tchernigov et Novgorod-
Seversky. [Tout] fut livrй au fer et aux flammes. Tout а coup les vainqueurs 
s'arrкtиrent et leurs hordes se retir<иrent> vers l'Est oщ  rejoigni 
la grande armйe de Tchingis-han campйe alors en Bukharie
                                        <1831>



<МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ЗАМЕТОК В ГАЗЕТЕ "ДНЕВНИК".>

     26 июля.  Вчера гос.<ударь> имп.<ератор> отправился в военные поселения (в 
Новгор.<одской> губ.<ернии>) для усмирения возникших там беспокойств. Несколько 
офицеров и лекарей убито бунтовщиками. Их депутаты пришли в Ижору с повинной 
головою и с распискою одного из офицеров, которого пред смертию принудили 
бунтовщики письменно показать, будто бы он и лекаря стравливали людей. Государь 
говорил с депутатами мятежников, послал их назад, приказал во всем слушаться гр. 
Орлова, посланного в поселения при первом известии о бунте, и обещал сам к ним 
приехать. "Тогда я вас прощу", сказал он им. Кажется, вс° усмирено, а если нет 
еще, то вс° усмирится присутствием государя.
     Однако же сие решительное средство, как последнее, не должно быть всуе 
употребляемо. Народ не должен привыкать к царскому лицу, как обыкновенному 
явлению. Расправа полицейская должна одна вмешиваться в волнения площади, - и 
царской голос не должен угрожать ни картечью, ни кнутом. Царю не должно 
сближаться лично с народом. Чернь перестает скоро бояться таинственной власти, и 
начинает тщеславиться своими сношениями с государем. Скоро в своих мятежах она 
будет требовать появления его, как необходимого обряда. Доныне государь, 
обладающий даром слова, говорил один; но может найтиться в толпе голос для 
возражения. Таковые разговоры неприличны, а прения площадные превращаются тотчас 
в рев и вой голодного зверя. Россия имеет 12000 верст в ширину; государь не 
может явиться везде, где может вспыхнуть мятеж.
     Покаместь полагали, что холера прилипчива, как чума, до тех пор карантины 
были зло необходимое. Но коль скоро начали замечать, что холера находится в 
воздухе, то карантины должны были тотчас быть уничтожены. 16 губерний вдруг не 
могут быть оцеплены, а карантины, не подкрепленные достаточною цепию, военною 
силою - суть только средства к притеснению и причины к общему неудовольствию. 
Вспомним, что турки предпочитают чуму карантинам. В прошлом году карантины 
остановили всю промышленность, заградили путь обозам, привели в нищету 
подрядчиков и извозчиков, прекратили доходы крестьян и помещиков, я чуть не 
взбунтовали 16 губерний. Злоупотребления неразлучны с карантинными 
постановлениями, которых не понимают ни употребляемые на то люди, ни народ. 
Уничтожьте карантины - народ не будет отрицать существования заразы, станет 
принимать предохранительные меры, и прибегнет к лекарям и правительству, но 
покаместь карантины тут, меньшее зло будет предпочтено большему, и народ будет 
более беспокоиться о своем продовольствии, о угрожающей нищете и голоде, нежели 
о болезни неведомой и коей признаки так близки к отраве.
                         ---
     29 (июля).  Третьего дня государыня родила великого князя Николая. Накануне 
она позволила фрейлене Россети выдти за Смирнова.
     Государь приехал перед самыми родами императрицы. Бунт в новгородских 
колониях усмирен его присутствием. Несколько генералов, полковников и почти все 
офицеры полков Аракчеевского и короля Прусского перерезаны. Мятежники имели 
списки мнимых отравителей, т. е. начальников и лекарей. Генерала они засекли на 
плаце; над некоторыми жертвами убийцы ругались. Посадив на стул одного майора, 
они подходили к нему с шутками: "Ваше высокоблагородие, что это вы так 
побледнели? Вы сами не свои, вы так смирны." - И с этим словом били его по лицу. 
Лекарей убито 15 человек; один из них спасен больными, лежащими в лазарете. Этот 
лекарь находился 12 лет в колонии, был отменно любим солдатами за его усердие и 
добродушие. Мятежники отдавали ему справедливость, но хотели однако ж его 
зарезать, ибо и он стоял в списке жертв. Больные вытребовали его из-под караула. 
Мятежники хотели было ехать к Аракчееву в Грузино, чтоб убить его, а дом 
разграбить. 30 троек были уже готовы. Жандармской офицер, взявший над ними 
власть, успел уговорить их оставить это намерение. Он было спас и офицеров полка 
Прусского короля, уговорив мятежников содержать несчастных под арестом; но после 
его отъезда убийства совершились. Государь обедал в Аракчеевском полку. Солдаты 
встретили его с хлебом и медом. Арнт находившийся при нем, сказал им с 
негодованием: "Вам бы должно вынести кутью". Государь собрал полк в манеже, 
приказал попу читать молитвы, приложился ко кресту, и обратился к мятежникам. Он 
разругал их, объявил, что не может их простить, и требовал чтоб они выдали ему 
зачинщиков. Полк обещался. Свидетели с восторгом и с изумлением говорят о 
мужестве и силе духа императора.
     Восемь полков, возмутившихся в Старой Руси, получили повеление идти в 
Гатчино.
                        ---
     Сент<ября> 4.  Суворов привез сегодня известие о взятии Варшавы. Паскевич 
ранен в бок. Мартынов и Ефимович убиты; Гейсмар ранен. - Наших пало 6000. Поляки 
защищались отчаянно. Приступ начался 24 ав.<густа>. Варшава сдалась безусловно 
27. Раненый Паскевич сказал: "Du moins j'ai fait mon devoir." Гвардия вс° время 
стояла под ядрами. Суворов был два раза на переговорах и в опасности быть 
повешенным. Государь пожаловал его полковником в Суворовском полку. Паскевич 
сделан князем и светлейшим. Скржнецкий скрывается; Лелевель при Рамарино; 
Суворов видел в Варшаве Montebello (Lasne), Высоцкого, начинщика революции, гр. 
А. Потоцкого и других. Взятие под стражу еще не началось, государь тому 
удивился; мы также.
     На-днях скончался в П. Б. фон-Фок, начальник 3-го отделения государевой 
канцелярии (тайной полиции), человек добрый, честный и твердый. Смерть его есть 
бедствие общественное. Государь сказал:  J'ai perdu Fock; je ne puis que le 
pleurer et me plaindre de n'avoir pas pu l'aimer. Вопрос: кто будет на его 
месте? важнее другого вопроса: что сделаем с Польшей?
                        ---
     Мнение Жомини о польской кампании: Главная ошибка Дибича состояла в том, 
что он, предвидя скорую оттепель, поспешил начать свои действия - наперекор 
здравому смыслу. 15 дней разницы не сделали бы. Счастие во многом помогло 
Паскевичу. 1) Он не мог перейти со всеми силами Вислу; но на Палена Скржнецкий 
не напал. 2) Он должен был пойти на приступ, а из Варшавы выступило 20000 - и 
ушли слишком далеко. Ошибка Скржнецкого состояла в том, что он пожертвовал 8000 
избранного войска понапрасну под Остроленкой. Позиция его была чрезвычайно 
сильная, и Паскевич опасался ее. Но Скржнецкого сменили недовольные его 
действиями или бездействием начальники мятежа - и Польша погибла.
                           ---
     "Сколько в Суворовском полку осталось?" спросил государь у Суворова. - "300 
человек, в.<аше> в.<еличество>." - "Нет; 301: ты в нем полковник".
                                            <1831>



БОГОРОДИЦЫНЫ ДОЧКИ.

     Царевича Алексея Петровича положено было отравить ядом. Деньщик Петра 
первого... <Ведель> заказал оный аптекарю Беру. В назначенный день он прибежал 
за ним, но аптекарь, узнав для чего требуется яд, разбил склянку об пол; деньщик 
взял на себя убиение царевича и вонзил ему тесак в сердце (вс° это мало 
правдоподобно); как бы то ни было, употребленный в сем деле деньщик был 
отправлен в дальную деревню в Смол.<енскую> губернию. Там женился он на бедной 
дворянке из роду - кажется - Энгельгардовых. Семейство сие долго томилось в 
бедности и неизвестности. В последствии времени ** <Ведель> умер, оставя вдову и 
трех дочерей. Об них напомнили императрице Елисавете. - Она не знала под каким 
предлогом вытребовать ко двору молодых ** <Ведель>. Кн. Одоевский выдумал сказку 
о Богородице, будто бы явившейся к умирающей матери и приказавшей ей надеяться 
на ее милость. Девицы призваны были ко двору, и приняты на ноге фрейлен. Они 
вышли замуж уже при Екатерине, одна за Панина, другая за Чернышева (Анна 
Родионовна, умершая в прошлом 1830 году), третья не помню за кем.
                        ---
     При Елисавете было всего три фрейлены. При восшедствии Екатерины, сделали 
новых шесть - вот по какому случаю. Она, не зная как благодарить шестерых 
заговорщиков, возведших ее на престол, заказала 6 вензелей с тем, чтоб повесить 
их на шею шестерых избранных. Но Никита Панин отсоветовал ей сие, говоря: Это 
будет вывеска. Императрица отменила свое намерение и отдала вензеля фрейленам.
                                          <1831>



<ЗАМЕТКИ ПО РУССКОЙ ИСТОРИИ.>

     <1.>

     В древние времена при объявлении войны жильцы  рассылались с грамотами 
царскими ко всем воеводам и другим земским начальникам спросить о здоровьи  и 
повелеть всем дворянам вооружаться и садиться на коней с своими холопями (по 1 
со 100 четвертей). Ни для кого не было исключения кроме престарелых, увечных и 
малолетных. Не имевшим способов для пропитания давалось жалованье; кочующим 
племенам и казакам также - и сие войско называлось  кормовым.  На зиму все 
войска распускались.
     Царь Ив.<ан> Вас.<ильевич> во время осады Казани учредил из детей боярских 
регулярное войско под названием стрельцов. Оно разделялось на пешее и конное, 
равно вооруженное копиями и ружьями. Стрельцы получали жалование и провиант - и 
комплектовалось наборами неопределенными, когда и с какой области (в  (2)           
году по 1 ч.<еловеку> с двух дворов). В последствии число их простиралось до 
40000. Они разделялись на московские и городовые. Городовые обыкновенно 
оставались для обережения границ; - но московские жили в праздности и неге и 
малу по малу потеряли совершенно дух воинственного повиновения. Они пустились в 
торги, и государи не только терпели такое злоупотребление, но даже указами 
подтверждали оное. Не смотря на выгоды дворяне гнушались службою стрелецкою, и 
считали оную пятном для своего рода - по сей причине большая часть их 
начальников была низкого происхождения.
                                        <1825-1829?>


    <2.>

     Мнение митроп.<олита> Платона о Дм.<итрии>  Сам.<озванце>,  будто бы 
восп.<итанном> у езуитов, удивительно детское и романическое. Всякой был годен, 
чтоб разыграть эту роль: доказ.<ательство>: после смерти Отрепьева - Тушинский 
Вор и проч. Езуиты довольно были умны, чтоб знать природу человеческую, и 
невежество русск.<ого> нар.<ода>.
                                         6 июля 1831


     <3.>

     Удельн.<ые> князья - наместники при Вл.<адимире>, независимы потом. 
Святополк II учреждает  кн.<яжеские> съезды  прекр.<атившиеся> при тат.<арах>. 
Митроп.<олит> Алексей учреждает  третейский суд.
     Боярство  (родовое?) поддерживалось местничеством (первый боярин  
Свенельд).
     При царе Феод.<оре> Ал.<ексеевиче>  знатных родов 507, а прочих двор.<ян> 
до 315.
      Кабальный  холоп. Всякой имел оного за долг свыше 15 р.
      Полный  пленный, купл.<енный> при свидет.<елях>, убежавший кабальный, 
преступник.

                                         <1831?>


       <4.>

     Les seigneurs fйodaux avaient les uns envers les autres des devoirs et des 
droits.
     Удельн.<ые> князья зависели от единого вел.<икого> князя и то весьма не 
определенно - бояре их не были в свою очередь владельцы, но их придворные 
сподвижники.
                                          <1831>


     <5.>

     Разумовский, Никита Панин, conspirateurs.
     M-r Dachkof ambas. а Const.. Йpris de Catherine. Pierre 
III jaloux d'Elis. Wor..
 (M-me Щербин<ина>)
                                           <1831>



<ЗАПИСЬ О 18 БРЮМЕРА.>

     M-r Paлz, alors secrйtaire d'Ambassade а Paris, m'a confirmй le rйcit de 
Bourienne. Ayant appris quelques jours avant qu'il se prйparait quelque chose de 
grave, il vint а St. Cloud & se rendit а la salle des Cinq-cents. Il vit 
Napolйon lever la main pour demander la parole, il entendit ses paroles sans 
suite, il vit d'Estrem et Biot le saisir au collet, le secouer. Bonaparte йtait 
pвle (de colиre, remarque M-r Paлz). Quand il fut dehors et qu'il harangua les 
grenadiers, il trouva ceux-ci froids et peu disposйs а lui prкter main-forte. Ce 
fut sur l'avis de Talleyrand et de Siyиs, qui se trouvaient prиs, qu'un officier 
vint parler бl'oreille de Lucien, prйsident. Celui-ci s'йcria: vous voulez que 
je prononce la mise en accusation de mon frиre etc... il n'en йtait rien au 
milieu du tumulte les Cinq-cents demandaient le gйnйral а la barre, pour qu'il y 
fit ses excuses а l'assemblйe. On ne connaissait pas encore ses projets, mais on 
avait senti d'instinct, l'illйgalitй de sa dйmarche. 10 aoыt 1832  c'est hier 
que l'ambassadeur d'Espagne me donna ces dйtails а diner chez le C-te J. 
Pouchkine.



О НОВЕЙШИХ РОМАНАХ.

     Barnave, Confess, Femme guill
     Eugиne Sue.
     de Vigny. Hugo
     Balzac. Scиnes , Peau de chagrin, Contes bruns, 
drolatiques. Musset. Table de nuit.
                        ---
     Поэзия фр<анцузская> - Byron
     Муравьев
     Полевой (пол-романа)
     Свиньин
     Карамзин.



<О ДВОРЯНСТВЕ.>

     <1.>
     Attentat de  Феодор. - Lвchetй de la haute noblesse  (между прочим и моего 
пращура Никиты П.<ушкина>).
      Pierre I - les rangs - chute de la noblesse - Son  Указ de 1714. 
opposition de Dolg. (niaise, dans le genre de celle des Panine).
     Pierre III - истинная причина дворянской грамоты. Екатерина - Alexandre - 
Новос.<ильцов>, Чартор.<ижский> - Коч.<убей>. Sp.<йransky>, popovitch turbulent 
et ignare.
      Les moyens avec lesquels on accomplit une rйvolution, ne sont plus ceux 
qui la consolident. - Pierre I est tout а la fois Robespierre et Napolйon. (La 
Rйvolition incarnйe).
     La haute-noblesse n'йtant pas hйrйditaire (de fait) elle est donc  noblesse 
а vie;  moyens d'entourer le despotisme de stipendiaires dйvouйs et d'йtouffer 
toute opposition et toute indйpendance.
     L'hйrйditй de haute-noblesse est une garantie de son indйpendance - le 
contraire est nйcessairement moyen de tyrannie, ou plutфt d'un despotisme lвche 
et mou. Despotisme: lois cruelles, coutumes douces.
                                         <1830?>

     <2.>
     Что такое дв.<орянство>? потомственное сословие народа высшее, т. е. 
награжденное большими преимуществами косательно собственности и частной свободы. 
Кем? народом или его представителями. С какою целию? с целию иметь мощных 
защитников или близких ко властям и непосредственных предстателей. Какие люди 
составляют сие сословие? люди, которые имеют время заниматься чужими делами. Кто 
сии люди? люди отменные по своему богатству или образу жизни. Почему так? 
богатство доставляет ему способ не трудиться, а быть всегда готову по первому 
призыву du souverain - образ жизни, т. е. неремесленный или земледельческий - 
ибо вс° сие налагает на работника или земледела различные узы. Почему так? 
земледелец зависит от земли, им обработанной, и более всех неволен, ремесленник 
от числа требователей торговых, от мастеров и покупателей. Нужно ли для 
дворянства приуготовительное воспитание? нужно. Чему учится дворянство? 
Независимости, храбрости, благородству (чести вообще). Не суть ли сии качества 
природные? так; но образ жизни может их развить, усилить - или задушить. - Нужны 
ли они в народе, так же как напр. трудолюбие? Нужны, ибо они la sauve garde 
трудолюбивого класса, которому некогда развивать сии качества.
     Кто составляет дворянство в респ.<убликах>? богатые люди, которыми народ 
кормится. А в государств.<ах>? Военные люди, которые составляют гвардию и войско 
государево.
     Чем конч.<ится> двор.<янство> в респ.<убликах>? Аристократ.<ическим> 
правл.<ением>. А в гос.<ударствах>? рабством народа. а=b.
     Что составило в России древнюю аристокр.<ацию>? - Варяги, богатые военные 
славяне и воинств<енные> пришельцы. Какие были права их? равные княжеским, ибо 
они были малые князья, имели свои дружины и переходили от одного государя к 
другому. Отчего г. Пол<евой>  говорит, что они были наровне со смердами?  Не 
знаю. Но самое молчание летописцев о их правах показывает, что права сии были 
ничем не ограничены. Какое время силы  нашего боярства? Во время уделов, 
удельные князья соделавшись сами боярами. Когда пало боярство? при Иоаннах, 
которые к одному местничеству не дерзнули прикоснуться. Были ли дворянские 
грамоты?... (Минин). Было ли зло местничество? натурально ли оно? везде ли 
существовало оно? зачем уничтожено было оно? и было ли оно в самом деле 
уничтожено? ПЕТР. Уничтожение двор.<янства> чинами. Майоратства - уничтоженные 
плутовством Анны Ив.<ановны>. Падение постепенное дворянства; что из того 
следует? восш.<ествие> Екат.<ерины> II, 14 дек.<абря> и т. д.
                                        <1830>

     <3.>
     Русск.<ое> дв.<орянство>,  что ныне значит? - такими способами делается 
дв.<орянин>? - что из это следует. Глубокое презрение к сему званию. Дворянин 
помещик. Его влияние и важность - рекрутство - права. Дв.<орянин> в службе - 
двор.<янин> в деревне. Происхожд.<ение> дворянства. Двор.<янин> при дворе.
                                        <1834>



<ЗАМЕТКИ ПРИ ЧТЕНИИ КНИГИ М. Ф. ОРЛОВА "О ГОСУДАРСТВЕННОМ КРЕДИТЕ".>

     Конечно никто не изобретал кредита  (доверенности). Он проистекает сам 
собою, как условие,  как сношение.  Он родился при первом меновом обороте.
                        ---
     Возвращение капитала не есть конечно господствующая мысль при частном 
кредите,  но умножения оного посредством процентов. - У людей частных капиталы 
разделены на мелкие части.
                        ---
     Сам по себе налог  слеп и падает без разбора на все состояния. - Нет, налог 
может  отозваться во всех состояниях, но обыкновенно падает на одно (отселе 
ошибка физиократов или налога на землю, падающего на земледелие и 
нечувствительного множеству других сословий).
                                       <1833-1834>





     La libйration de l'Europe viendra de la Russie, car c'est lа seulement que 
le prйjugй de l'aristocratie n'existe absolument pas. Ailleurs ont croit а 
l'aristocratie, les uns pour la dйdaigner, les autres pour la haпr, les 
troisiиmes pour en tirer profit, vanitй etc. - En Russie rien de tout celа. On 
n'y croit pas, voilа tout.
                                         <1835>



<О "ПУТЕШЕСТВИИ В СИБИРЬ" ШАППА Д'ОТРОША.>

     В числе иностранцев, посетивших Россию в прошедшем столетии, Шап д'Отрош  
заслуживает особенное внимание. Он был послан фр.<анцузскою> Академиею Наук для 
наблюдения в Тобольске перехода Венеры по солнцу, долженствовавшего совершиться 
<**> 176<*> года. Аббат выехал из П.<етер>б.<урга> <*> марта и <* апреля> прибыл 
в Тобольск, где и оставался до <*>.
     В <**> аббат напечатал свое путешествие - которое смелостию и легкомыслием 
замечаний сильно оскорбило Екатерину и <она> велела Миллеру и Болтину отвечать 
аббату.

                                            <1836>



<ЗАМЕТКИ ПРИ ЧТЕНИИ "НЕСТОРА" ШЛЕЦЕРА.>

     Шлецер - введ.<ение>,  стр. 1. Саги - стр. 7. О важности русск.<ой> 
слов.<есности>.
     Смотри, чем начал Шлецер свои критические исследования! Он переписывал 
летописи слово в слово, букву в букву... стр. IX предуведомл.<ения>.  А наши!..
     Разница между  Руссами  и византийскими  'Сщт,  часть II, глава 5.
      Байер  отыскивает начало Руси стр.  XXVII предувед.<омления>.
     XXXIV стр. Мнение Шлецера о русск.<ой> истории. - •. статья Чедаева.
     Далее:  Екатерина II много  сделала для истории, но Академия ничего.  
Доказательство, как правительство у нас всегда впереди.
     XL. Думает <автор>, что книга его (Probe ) забыта, по 
крайней мере в России.
                                         <1836>



<ПЛАН ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.>

     <1.>
     Летописи, сказки, песни, пословицы.
     Послания царские, Песнь о плку, Побоище Мамаево.
     Царствование Петра. Царств.<ование> Елисаветы,  Екатерины - Александра. 
Влияние французской поэзии.
                                          <1829>

      <2.>
     Язык. Влияние греческ.<ое>.
     Памятники его
     Литература собств.<енно>
     Причины 1) ее бедности
              2) отчуждения от Европы
              3) уничтожения или ничтожности влияния скандинавского
     Сказки, пословицы: доказательство сближения с Европою.
     Песнь о Плку Игор.<еве>
     Песнь о побоище Мамаевом
     Сказки, мистерии
     Песни
                        ---
     Пословицы (гротеск)
     Народность сказок  (пересказать по своему - Калдерон)
      Les Йpоtres des Patr., de tz. ne sont pas purement de la 
littйrature ayant un autre but.
                                           <1834>



<ПЛАН СТАТЬИ О РУССКИХ ПЕСНЯХ.>

     Вступление
     Но есть одно в основ<ании>
     Оригинальность отрицательных сравнений> 
     Истор.<ические> п<есни>
     О Ив.<ане Грозном>
     О Мас<трюке>
     О Ст. Раз.<ине>
     О Цыклере
     О Петре
     О Шерем.<етеве>
     О Менши<кове>
     Казац<кие>
     Далее про Фермора,
              про Суво<рова>
     Новейшее влияние. Мера, рифмы Сумарок<ова> <нрзб.>
     Свадьба
     Семейственные причины элегическ<ого> их тона
     Лестница чувств.



<ПЛАН СТАТЬИ О ЦИВИЛИЗАЦИИ.>

     <1.>
     De la civilisation
     De la division des classes
     De l'escl.

     <2.>
     De la religion
     Du militaire et du civil.
     De l'espionnage
     De l'escl. et de la lib. (comme balance)
     De la censure
     Du thйвtre
     Des йcrivains
     De l'exil
                        ---
     Du mouvement rйtrograde.
                                       <1833-1834?>



<ПЛАН СТАТЬИ О ПРАВАХ ПИСАТЕЛЯ.>

     О лит.<ературной> собственности
     О правах издателя
              - писателя
              анонима
              наследника
     О ценсуре вообще
              о подразделении
              о книгах обще<доступных?> и дешев.<ых>
              - исто<рических>  - дорогих
              чисто ученых
              огромных
     О журналах общих
              - ученых
     О классич.<еских> книг.<ах> (в том числе сочинения принадлежащие роду 
человеческому)
     О ценсурах земской и дух.<овной>
     О кощунстве и веротерп.<имости>
     О нрав.<ственности>
     О сочинениях неподлежащих суду
                        ---
     О личностях
                                          <1835>



 Примечания
(1) le massacre de Galatz fut ordonnй par A. Ipsyl. - en cas que les turcs 
ne voulыssent pas rendre les armes.

(2) в автографе описка: Британик
(3) пробел в тексте.



DUBIA


О ТАТИЩЕВЕ.

     Татищев (Василий Никитич), тайный советник и астраханский губернатор, 
родился в 1686 году; поступил в 1704 году на службу и в том же году находился 
при взятии Нарвы; был в Полтавском сражении (1709), а потом под Азовом и при 
Пруте (1711). После сего отправлен в чужие края, где усовершенствовал себя в 
науках и в языках немецком и польском. В 1718 году - президент мануфактур- и 
берг-коллегии генерал фельдцейхмейстер граф Брюс, за отбытием своим на Аландский 
конгресс, поручил географические занятия свои Татищеву, состоявшему тогда в чине 
артиллерии капитан-порутчика. В 1720 году отправлен Татищев в Сибирь для 
управления казенными железными заводами. Он говорит в Лексиконе своем: 1727 года 
зачат строить на реке Исети капитаном Татищевым железный завод и построен город 
не малый Екатеринск.  Демидов, коему пожалован был Петром I один только 
Федьковский завод, распространил свои владения более, нежели следовало, и 
употреблял к заводу казенных мастеровых; опасаясь, чтобы Татищев не отнял у него 
казенного имущества, подал на него Петру I жалобу в притеснении его. Государь 
отправлял в сие время Геннина на Сибирские заводы 20 и поручил ему произвести 
следствие о сей ссоре. Геннин, разыскав дело сие, отправил вс° следствие с 
Татищевым к государю. По окончании сей распри повелено было Татищеву отправиться 
к прежней должности на сибирские заводы. "Как я отъезжал в 1722 году в Сибирь, - 
говорит Татищев, - и приехал к царевне Анне Иоанновне прощение принять, она, 
жалуя меня, спросила шалуна сумасбродного, подьячего Тимофея Архиповича, бывшего 
шутом при дворе: скоро ли я возвращусь? он меня не любил за то, что я не был 
суеверен и руки его не целовал, сказал: он руды много накопает, да и самого 
закопают".
      В 1723 году Татищев взят был ко двору, где и пробыл близ года; но по 
какому случаю и при какой должности, подлинно не известно. В 1724 году 
произведен Татищев в полковники от артиллерии и послан в Швецию для обозрения 
горных заводов и для составления планов и моделей машинам. Ему поручено было 
пригласить в российскую службу несколько горных чиновников и отдать там в 
обучение разным горным мастерствам посланных с ним академических учеников. 
Татищев исполнил поручение и торговал в Швеции, по указу берг-коллегии, медь, 
которая обходилася по 5 руб. 50 коп. за пуд, с тою выгодою, что провоз мог быть 
заплачен превосходством шведского веса против российского. Он возвратился в С.-
Петербург чрез Копенгаген 1726 года и привез с собою одного только гранильного 
мастера, порутчика Рефа, потому что шведское правительство воспретило ему 
нанимать заводских мастеров. В 1727 году Татищев сделан советником берг-
коллегии, и поручено ему с другими монетное дело. В 1730 пожалован он в 
действительные статские советники; а в 1734 назначен в Сибирь на место де-
Геннина, для смотрения над казенными и партикулярными заводами. Прибыв в 
Екатеринбург, он обозрел все подведомственные ему заводы. Тогда общими трудами 
рудных промышленников и заводчиков составлен был устав, известный под именем: 
Татищева устав заводский. Сей устав не был высочайше утвержден, но им 
руководствовались казенные и частные заводы; и хотя последовали многие изменения 
по горному управлению, но заводские конторы и ныне следуют Татищеву уставу. 
После сего определил Татищев казенных надзирателей на все частные заводы, назвав 
их шихтмейстерами, и дал чиновникам сим наказ, применяясь к учреждению 
саксонских и шведских заводов. Татищев обратил особенное внимание на учреждение 
горных училищ в Кунгуре, Соликамске и по заводам. Он подарил библиотеку сим 
заведениям, более 1000 книг составлявшую. - Демидов успел, однако ж, устранить 
свои заводы от подведомства Татищева; тогда же отчислены были от него 
Строгановых горные заводы и соляные их промыслы.
     При учреждении, в 1736 году, вместо берг-коллегии, генерал-берг-
директориума Татищев подчинен был по управлению заводов генерал-берг-директору 
Шембергу. В сие время принял он непосредственное участие в усмирении бунтующих 
башкирцев. Еще прежде сего, в 1734, помогал он полковнику Тевкелеву провиантом и 
снарядами, а в 1735 году Татищев сам ходил противу башкирцев Осинского уезда, и, 
быв подкреплен полковниками Мартыновым и Тевкелевым, одержал над ними 
значительную победу, казнил бунтовщиков, а с покорившихся взыскал в пользу 
Оренбургской экспедиции 10.000 руб. контрибуции и большое количество лошадей. 
Главный начальник Оренбургской экспедиции, статский советник Кирилов, донеся о 
сем 1736 года кабинету, просил, чтоб с сибирской стороны поручить главное 
начальство над военными Татищеву. Кабинет утвердил сие представление в начале 
1737 года, и того же года, по смерти Кирилова, ему поручены все дела 
Оренбургской экспедиции. По получении о том указа, он оставил советника Хрущова 
начальником над всеми горными заводами, а сам отправился водою в Мензелинск, где 
нашел генерал-маиора Соймонова, полковников: Бардевика, Тевкелева и уфимского 
воеводу, статского советника Шемякина. Для удержания в покорности башкирцев они 
решили общим советом: учредить за Уралом новую, Исетскую провинцию, которой 
быть, вместе с Уфимскою, под ведением Оренбургской экспедиции. Кабинет утвердил 
сие положение. В январе 1738 года Татищев отправился в Самару, откуда 
предположено было начать военные действия против непокорных башкирцев. На пути 
он осмотрел с инженерами положение Красноярска и выбрал место для перевода 
Оренбургской крепости, помещенной на весьма неудобном месте. В сие время 
киргизский хан Нибирс прибыл в русский лагерь. Татищев принял сего владельца с 
почестию; он присягнул России в верности подданства. Татищев воспользовался сим 
случаем, чтобы доставить Оренбургскому краю все выгоды по торговле. Он отправил 
караван в Ташкент и послал вместе с оным двух офицеров для географических 
наблюдений. Караван миновал Среднюю и меньшие орды,

 но был разбит при Большой. Около же сего времени установил Татищев оренбургскую 
меновую торговлю и собрал первую пошлину с торгов и акциз с продажи питей. 
Окончив дела сии, принялся Татищев за устроение крепостей. Он обозрел весь 
Оренбургский край. В предприятии сем способствовали ему много флота капитан 
Элтон и инженерные офицеры. Но спокойствие башкирцев продолжалось не долго. 
Волжские калмыки, кочевавшие на луговой стороне реки Волги, оказали вдруг 
неповиновение, начали отгонять табуны от новопостроенных крепостей и разграбили 
купеческий обоз, шедший из Самары в Яицкий городок. Татищев отправил против сих 
бунтовщиков несколько казацких партий, кои, разбив калмыков в разных местах, 
переловили зачинщиков. 1739 года Татищев отправился в С.-Петербург и подал в 
кабинет разные представления свои, из коих главнейшие: I. Перенести город 
Оренбург на урочище Красной горы. II. Провести линию вверх по Яику до 
Верхнояицкой пристани, а оттуда по реке Ую до Царева Городища и по реке Сакмаре. 
III. На линии сей поселить гарнизонные и ландмилицкие полки. IV. Позволить, за 
отдаленностию места, производить достойных обер-офицеров в чины, а недостойных 
увольнять в отставку. V. Позволить распространить торговлю того края. VI. 
Установить правила для управления киргиз-кайсаками. В сие время полковник 
Тевкелев, природный башкирец, находившийся при Оренбургской экспедиции, 
вызванный в С.-Петербург за несколько месяцев прежде Татищева, дабы состоять в 
свите посла, прибывшего туда из Персии, успел рассеять неблагоприятные слухи 
насчет Татищева и подал на него несколько жалоб. Кабинет, рассмотря жалобы сии и 
возражения Татищева, нарядил следственную комиссию над ними; а между тем 
определен был начальником оренбургской комиссии член государственной 
адмиралтейств-коллегии,  контр-адмирал кн. Василий Урусов. Несмотря на сие, все 
вышеприведенные представления Татищева были уважены. Неизвестно, чем кончилась 
наряженная над Татищевым комиссия; обвинения оказались, вероятно, 
несправедливыми, ибо чрез несколько месяцев Татищев был снова послан в

 1741 году, по смерти калмыцкого хана Дондук-Омбы, для усмирения взбунтовавшихся 
калмыков и вскоре назначен в Астрахань губернатором. От сей должности он уволен 
(1744) по несогласию его с наместником Калмыцкого ханства. Татищев, оставив 
Астрахань, отправился в подмосковную деревню свою, сельцо Болдино, где и умер 
1750 года, июля 15. Тело Татищева предано земле в погосте, состоящем в одной 
версте от его деревни.
     Доктор Лерх, сопровождавший князя Михаила Михайловича Голицына в Персию, 
говорит о Татищеве: "Октября 27, 1744 года прибыли мы в Астрахань. Губернатором 
был там известный ученый Василий Никитич Татищев, который пред сим образовал 
новую Оренбургскую губернию. Он говорил по-немецки, имел большую библиотеку 
отличнейших книг и был в философии, математике, а особенно в истории весьма 
сведущ. Он написал Российскую историю, которая, по кончине его, досталась 
кабинет-министру барону Ивану Черкасову". Черкасов передал оную Ломоносову. 
Татищев жил совершенным философом и имел особенный образ мыслей. Он был слабого 
здоровья, но сие не препятствовало ему быть деятельным и решительным в делах; он 
умел каждому дать полезный совет и помощь, а особенно купечеству, которое он в 
том крае восстановил.
     Татищев решился первый привести в систему разнообразные повествования о 
России и, слича оные с летописями, составил Историю Российского государства с 
самых древних времен до 1463 года. Она напечатана в 4 частях (1768-1784). В 
сочинениях своих упоминает он, что занимался беспрерывно географиею. "Во время 
пребывания моего в Астрахани, - говорит он, - посылал я по земле и морю 
описывать искусных людей, сочиня ланкарту, послал оную в Сенат и Академию".
     Татищев занимался разбором древних законов русских и объяснил 
основательными примечаниями Русскую правду и Судебник царя Ивана Васильевича с 
дополнительными к нему указами. Первая помещена в I части продолжения Древней 
Российской Вифлиотики, а второй издан двоекратно: в 1768 и 1786 годах. Не успел 
он, к сожалению, кончить своего Лексикона. Три книги оного, продолжающиеся до 
буквы Л, изданы в 1793 году и содержат много любопытного. Татищев говорит в 
предисловии Лексикона, между прочим, что в 1735 году представил он кабинету, 
дабы переменить те немецкие названия, коими определяются степени горных чинов. 
Кабинет на сие согласился; но Бирон, узнав сие, на него сильно гневался. Татищев 
приложил к своей истории известие о российском государственном гербе, о 
родословии российских государей, о иерархии, о чинах и суевериях древних и о 
географии русской вообще. В духовной Татищева помещено много замечаний, кои суть 
плоды долговременной службы и опытности. Татищев вооружается весьма сильно 
против кабаков, доказывая, сколь они вредны и пагубны; но, читая сие, нельзя не 
вспомнить, что он сам учредил кабаки в заводах Демидова. Духовная сочинена 
Татищевым в 1733 году сыну его Евграфу Васильевичу; издана она в 1773 году 
Сергеем Друковцовым. Сверх того, многие сочинения Татищева пропали, важные по 
предметам своим: 1. Лексикон сарматских, эстляндских и финских слов. 2. 
Жизнеописания царей Алексея Михайловича и Феодора Алексеевича. 3. Замечания на 
Страленберга, и 4. Перевод Кирхеровой хронологии татар и калмыков.



ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ.


(1) "Век Людовика XIV"

(2)         Оторвавшийся от своего стебля,
            Бедный засохший листок,
            Куда ты? - Не знаю и т. д.

(3) Листок  удостоился перевода не на один язык. Перевод, сделанный на русский 
язык генералом Давыдовым, говорят, отличается изяществом и верностью. Г. Давыдов 
принадлежит к числу тех, кто, родившись с даром поэзии, предаются ей лишь по 
прихоти и для отдыха от войны и наслаждений. Автор этих басен, узнав о чести, 
ему оказанной, послал Давыдову один экземпляр своего сборника с таким 
посвящением:
         Тебе, поэт, тебе, воин,
Упиваясь шампанским на берегу Иппокрены,
         Ты сотворил из дубового листка
         Листок лавровый.

(4) Ж. Жанен

(5) Вот гросс-мейстер г-н де Фонтан

(6)  Монкасен

(7)  Записки Лас-Каза

(8)  Пока не будет получено особое повеление короля...
(9)  Олений парк

(10)      Эти безыскусственные картины,
        Бессмертные хранилища лукавств века

(11) Песенники, мои собратья,
         Сердце, любовь - вс° химеры.
             В своих легких песнях
         Обходитесь как с устаревшим
                                               излишеством
          С этими добродетелями,
          Каких у нас уже нет.

(12)  Любовь во Франции умерла,
                       Это
                       Покойник,
         Скончавшийся от излишнего
                                      благополучия
          ..............................................
               А все эти простаки,
               Слагающие мадригалы,
               Предполагают в ваших дамах
                       Сердца,
                       Нравы,
              Добродетели, души!
              И наполняют пламенем
              Наших остывших любовников,
                       Марионеток
                       Сладострастных!

(13)  Король Ивето.
         Жил-был король в Ивето,
         Мало известный в истории.
         Он поздно вставал, рано ложился,
         Проводил день за выпивкой.
         И Жанетон его увенчала
         Простым ночным колпаком и т. д.

(14)  Беранже

(15)  Даже в песне нужны здравый разум и искусство

(16)  Быт конторы. Мишель и Христина

(17)  Бартран и Ратон

(18)  То мужчина, то женщина. - Овидий

(19)  Мы - великие судьи

(20)  (Господин Вс°)

(21)  спесь необузданная и самоуверенная

(22)  каждому свое

(23)  По собственному почину, без принуждения законов

(24)  (Неизданная переписка Вольтера с президентом де Броссом и т. д. Париж 
1836).

(25)  "Италия сто лет тому назад"

(26)  Услады

(27)  "Пусть он дрожит!" ... "дело не в том, чтобы его поставить в смешное 
положение: дело в том, чтобы его опозорить!"

(28)  здоровый дух в здоровом теле (латин.)

(29)  Ваши розы в моем саду,
          И скоро они расцветут,
          Милый приют, где я себе хозяин!
          Отрекаюсь от суетных лавров,
          К ним я, быть может, слишком
                    был привержен в Париже.
          Я слишком наколол себе руки
          О шипы, которые выросли вслед за ними.

(30) (Памфлет доктора Акакии)

(31) История мореплавания в южные страны; Трактат о механическом образовании 
языков; История VII века Римской республики; Трактат о культе фетишей

(32)  Услады на Сен-Жане

(33)  Прощай, прощай, родимая страна!

(34)  Перестаю ценить Овидия,
          Когда он принимается жалким слогом
          Петь, пресный плакальщик,
          Тягучие жалобы.

(35)  (Книга) Печалей

(36)  "Искусство любви"

(37)  Печалей, Книга IV. Элегия 1

(38) Тысяча извинений

(39) Вам это так мало стоит, а им доставляет столько удовольствия!

(40) комфорт

(41) "Об американской демократии"

(42) Обозреватель (англ.)

(43) де Виньи

(44) Сен-Мар

(45) Защита народа (латин.)

(46) Кромвель, наш вождь людей! (англ.)

(47) Как Вы поживаете (франц. и англ.)

(48) Раули.

(49) Если господа поступают несправедливо, мужики расплачиваются жизнью 
(словин.).

(50) Жан-Франсуа-Филипп-Дюлис

(51) Г-н де Вольтер

(52) Утренняя хроника (англ.)

(53) (Турнебю, округа Шомон в Туррене)

(54) И ты, храбрая амазонка,
         Позор англичан и опора престола.

(55) Вольтер, камер-юнкер двора французского короля

(56) Госпожа Жофрен

(57) Застольные разговоры (англ.)

(58)    "Граф Поццо умнее меня, признаю это. Но что я хорошо знаю, так это то, 
что я совестливее его и Вы можете это ему сказать" - "Это возможно, но в этом 
случае я же говорил не как исповедник".

(59) разделяй и властвуй (латин.)

(60) Конрингиус (латин.)

(61) "Государь" (итал.)

(62) Я не ревнив.... Если бы я был ревнив!..

(63) Аннет и Любен

(64) На этот раз лично я принимаю на себя обязанность капитана гвардии графа 
д'Артуа.

(65) Но, дорогой Брессон, это совсем неуместно; ваши принцы принадлежат к дому 
Бурбонов, а не к дому фирмы Родшильдов.

(66) У меня были враждебные замыслы против Вас. - Какие же, Ваше величество? - Я 
хотела явиться вся в бурбонских лилиях. - Ваше величество, поверьте, что отдал 
бы всю мою кровь, чтобы иметь право носить эту эмблему.

(67) Это он тайком обработал ум Шарлотты Корде и сделал из нее второго 
Равальяка.

(68) (с следующей) речью (англ.)

(69) торговали зерном

(70) это была крепкая голова, большой мастер на всякие рассуждения; у него сам 
Апокалипсис стал бы вам ясным.

(71)  "Нет, это невозможно" - "Дорогой Ром, повторяю то, что мне все говорят. 
Впрочем, если Вам хочется у знать, в чем дело, можете увидать Ветошкина у князя 
Потемкина; он у него ежедневно бывает". - "Обязательно пойду".

(72) "Ну как?" - "Не могу придти в себя: поистине это ученый".

(73) Монплезир

(74) в придворных платьях

(75) в трюм

(76) ухаживая за ними

(77) клавесинная учительница

(78) "Не могу оставаться в Петербурге". - А почему? - "Зимой я могу давать 
уроки, а летом все на даче, и я не в состоянии оплачивать карету либо оставаться 
без дела". - Вы не уедете, вс° это надо устроить так или иначе.

(79) Орлов был невоспитан и не умел себя вести. - Я нашла это выражение весьма 
пошлым и совершенно неуместным. Это был умный человек и впоследствии, думаю, 
остепенился. Вид его, с его шрамом, был как у разбойника.

(80) Орлов в душе был цареубийцей, это было вроде дурной привычки.

(81) Вот грубая физиономия.  (итал.)

(82) Хорек (ищейка)

(83) предприниматели

(84) Точность - вежливость поваров.


(85) Эно и Икаэль.
         Трагедия
          Действующие лица
Принц Эно.
Принцесса Икаэль, возлюбленная принца Эно.
Аббат Пекю, соперник принца Эно.
Икс, Игрек, Зед, стража принца Эно.

         Сцена единственная
Принц Эно, принцесса Икаэль, аббат Пекю, стража

Эно.
Аббат! уступи...

Аббат.
Эх! черт...

Эно (возлагая руку на свою секиру).
У меня секира!

Икаэль (бросаясь в объятия Эно).
Икаэль любит Эно  (они нежно целуются)

Эно (быстро оборачиваясь).
Пекю остался? Икс, Игрек, Зед, хватайте господина аббата и выкиньте его в 
окошко.  <Слова действующих лиц созвучны названию букв французского алфавита.>

(86) в своем обычном состоянии

(87) Фонтенель (франц.)

(88)    1. Невозможно, чтобы люди со временем не уразумели смешную жестокость 
войны, как они уразумели существо рабства, царской власти и т. д. Они увидят, 
что наше предназначение - есть, жить и быть свободными.
     2. Так как конституции уже являются крупным шагом в человеческом сознании, 
и этот шаг не будет единственным - вызывая стремление к уменьшению числа войск в 
государстве, ибо принцип вооруженной силы прямо противоположен всякой 
конституционной идее, - то возможно, что менее, чем через 100 лет не будет 
больше постоянных армий.
     3. Что же до великих страстей и великих военных талантов, то на это всегда 
будет гильотина, т. к. обществу мало заботы до восхищения великими комбинациями 
победоносного генерала - имеются иные дела - и не для того поставили себя под 
защиту законов.
     Руссо, рассуждавший не так плохо для верующего протестанта, говорит в 
точных выражениях: "то, что полезно обществу, вводится в жизнь только силой, т. 
к. частные интересы почти всегда этому противоречат. Без сомнения, вечный мир в 
настоящее время весьма нелепый проект; но пусть нам вернут Генриха IV и Сюлли, и 
вечный мир снова станет благоразумным проектом; или точнее: воздадим должное 
этому прекрасному плану, но утешимся в том, что он не осуществлен, так как это 
можно достигнуть только средствами жестокими и ужасными для человечества". 
Очевидно, что эти ужасные средства, о которых он говорил, - революции. Вот они и 
настали. Знаю, что все эти доводы очень слабы, так как свидетельство такого 
мальчишки, как Руссо, не выигравшего ни одной победишки, не имеет никакого веса, 
- но спор всегда хорош, так как он способствует пищеварению .Впрочем он еще 
никогда никого не переубедил.

(89)     Заметка о восстании Ипсиланти.
     Господарь Ипсиланти предал дело Этерии и был причиной смерти Риги и т. д.
     Его сын Александр был этеристом (вероятно по выбору Каподистрии) и с ведома 
императора; его братья, Кантакузин, Контогони, Сафианос, Мано; - Михаил Суццо 
был принят в Этерию в 1820 г.; Александр, господарь Валахии, узнал тайну Этерии 
через своего секретаря (Валетто), которого он либо разгадал либо подкупил, 
сделав своим зятем. Александр Ипсиланти в январе 1821 г. послал некоего Аристида 
в Сербию с договором о союзе наступательном и оборонительном между этой областью 
и им, генералом армий Греции. Аристид был схвачен Александром Суццо, его 
документы и его голова были посланы в Константинополь - это вызвало изменение 
планов в дальнейшем. - Михаил Суццо написал в Кишинев. Александра Суццо 
отравили, и Александр Ипсиланти стал во главе нескольких арнаутов и провозгласил 
восстание.
     "Капитаны" - независимы; это корсары, разбойники или чиновники турецкой 
службы, обладающие известной властью. Таковы были Лампро и др. и в последнее 
время Формаки, Иордаки-Олимбиоти, Колакотрони, Кантогони, Анастас и пр. - 
Иордаки-Олимбиоти был в армии Ипсиланти, они вместе отступили к венгерской 
границе. Александр Ипсиланти, угрожаемый убийством, бежал по его совету и издал 
свою грозную прокламацию. Иордаки во главе 800 чел. пять раз разбил турецкое 
войско; наконец заперся в монастыре (Секу). Преданный евреями, окруженный 
турками, он поджег свой пороховой склад и взорвался.
     Капитан Формаки был послан из Мореи к Ипсиланти, храбро сражался - и сдался 
в этом последнем деле. Обезглавлен в Константинополе.

(90) <Заметка о Пенда-Деке>
     Пенда-Дека получил воспитание в Москве - в 1817 г. он служил драгоманом у 
бежавшего греческого епископа и его заметили император и Каподистриа. Во время 
избиения в Галаце он там находился Двести греков убили 150 турок; 60 из них были 
сожжены в доме, куда они скрылись. Пенда-Дека через несколько дней прибыл в 
Ибраил в качестве шпиона. Он явился к паше и курил с ним как русский подданный. 
Он присоединился к Ипсиланти в Терговище, и тот послал его на усмирение волнений 
в Яссах. Там он нашел греков, раздраженных против бояр: его присутствие духа и 
твердость спасли их. Он взял вооружения на 1500 человек, а их там было только 
300. Два месяца он был князем в Молдавии. Кантакузин прибыл и принял 
командование. Отступили к Стенке. Кантакузин послал Пенда-Деку разведать врагов; 
мнение Пенда-Деки было укрепиться в Барде (первая станция к Яссам). Кантакузин 
отступил к Скулянам и просил Пенда-Деку войти в карантин. Пенда-Дека принял 
предложение.
     Пенда-Дека назначил своим помощником арнаута Папас-Оглу. Нет сомнения, что 
князь Ипсиланти мог бы взять Ибраил и Джурджу. Турки бежали отовсюду, полагая 
что русские идут за ними следом. В Бухаресте болгарские депутаты (среди прочих 
Капиджи-баши) предложили начать восстание в их стране. Он не посмел!

(91) "Злой"

(92)   Предполагаю под управлением деспотического правительства рабов и 
свободных, т. е. таких, имущество и воля которых зависят от законов верховной 
власти, и таких, которые являются собственностью какого-нибудь лица.
     Это положение вещей входит в патриархальный строй, освобождает 
правительства от бесконечных забот, беспокойств, упрощает управление и придает 
ему большую силу.
     Итак, остерегайтесь уничтожать рабство, особенно в государстве 
деспотическом. Свобода крестьян

(93)   Почти все религии дали человеку два... есть нечто столь же 
отвратительное, как атеизм, от которого человек отказывается...

(94)    Не признавать существования божия значит быть нелепее тех племен, 
которые по меньшей мере думают, что мир покоится на носороге.

(95)    Невежество русских вельмож. В то время как записки, политические 
произведения, романы - Наполеон газетчик, Каннинг поэт, Брум, депутаты, перы - 
женщины - у нас вельможи не умеют писать.
     Третье сословие. Аристократия

(96) ... не с надутостью французских трагедий...

(97) не с приподнятым тоном истории...

(98) Что мне отвратительно, это...

(99) что меня прельщает в историческом романе, это то, что вс° историческое в 
нем совершенно подобно тому, что мы видим.
     Шекспир, Г°те, Вальтер Скотт не имеет холопского пристрастия...
(100) холопей, передразнивающих достоинство и благородство.  Они держатся просто 
в обычных жизненных обстоятельствах, в их речах нет ничего искусственного, 
театрального, даже в торжественных обстоятельствах, - ибо подобные 
обстоятельства им привычны.
     Видно, что Вальтер Скотт входит в дружеское общество английских королей.

(101)    Устойчивость - первое условие общественного благополучия.
         Как она сочетается с неограниченным совершенствованием?

(102)    Менее всего возможно, чтобы 24 миллиона человек против 200000 имели 
половину голосов. Байи.
     Но 200000 уже были в каком-то отношении избранной частью народа, частью, 
облеченной привилегиями, несомненно чрезмерными, не представляющей просвещенный 
и имущественный слой. Значит, бессмысленно ослаблять их, в то время как 
следовало внести сюда некоторое изменение. Бессмысленно не рассматривать эти 
200000 человек как часть 24 миллионов
     Третье сословие = нация минус знать и духовенство! Рабо Сент Этьен.
     Т. е. нация = народ минус его представители.
                        ---
        Способ, установленный генеральными штатами, был по существу 
республиканским - духовенство и знать, представляя собой верхнюю палату, не были 
ступенью между королевской властью и народом, но только одной стороной той же 
самой палаты.

(103)    Под именем Украины или Малороссии  разумеют большую территорию, 
соединенную с колоссом России, и заключающую в себе губернии Черниговскую, 
Киевскую, Харьковскую, Полтавскую и Подольскую.
     Ее климат мягок, земля плодородна, к западу она лесиста, на юге 
простираются огромные равнины, пересекаемые широкими реками; путешественник не 
встречает там ни лесов, ни холмов.
     Славяне - исконные обитатели этой обширной страны. Города Киев, Чернигов и 
Любеч так же древни, как Новгород-Великий, вольный торговый город, основание 
которого восходит к первым векам нашей эры.
     Поляне жили по берегам Днепра, северяне и суличи по берегам Десны, Сейма и 
Сулы, радимичи - по берегам Сожа, дреговичи между Западной Двиной и Припятью, 
древляне на Волыни, бужане и дулебы на Буге, лутичи и тиверцы в устье Днестра и 
Дуная.
     К середине IX века Новгород был завоеван норманами, известными под именем 
варяго-русов. Эти отважные смельчаки вторглись еще дальше, подчинили себе одно 
за другим племена, обитавшие по берегам Днепра, Буга и Десны. Разные славянские 
племена, принявшие имя русских, умножили войска своих победителей. Они завладели 
Киевом; Олег обосновал там столицу своих владений.
     Варяго-русы стали ужасом Восточно-римской империи, и их дикий флот не раз 
угрожал богатой и слабой Византии. Она, не в состоянии отражать их набеги силой 
оружия, льстила себя тем, что связала их ёярмом религии. Проповедь евангелия 
распространялась на диких поклонников Перуна, и Владимир принял крещение. Его 
подданные приняли с тупым безразличием веру, избранную их вождем.
     Русские, ставшие грозой для самых далеких народов, сами подвергались 
нашествиям своих соседей болгар, печенегов и половцев. Владимир разделил между 
своими сыновьями завоевания своих предков.
     Эти князья в своих уделах являлись представителями государя, обязанными 
сдерживать возмущения и отражать врагов. Это, как видим, не феодальный строй, 
который основан на независимости отдельных владельцев и на равном праве на 
добычу. Но вскоре началось соперничество и вспыхнули войны, продолжавшиеся без 
перерыва двести лет. Резиденция государя была перенесена во Владимир. Чернигов и 
Киев постепенно утратили свое значение. Однако другие города возвысились на юге 
России: Корсунь и Богуслав на Роси (Киевская губерния), Стародуб на Бабенце 
(Черниговская губ.), Стрецк и Вострецк (Черниговская губ.), Триполь (близко от 
Киева), Лубны и Хорол (Полтавская губ.), Прилуки (Полтавская губ.), Новгород-
Северский (Черниговская губ.). Все эти города уже существовали к концу XIII в.
     В то время как потомки Владимира оспаривали друг у друга его наследство, а 
воинственные племена, обитавшие на востоке Черного моря, служили помощниками 
одним и делили добычу, доставшуюся от других, неожиданный бич явился и поразил 
русских князей и русский народ.
     У границ России появились татары. Их появлению предшествовали те же 
половцы, согнанные со своих пастбищ и толпами устремившиеся к князьям, которым 
они прежде служили и которых они в свою очередь грабили. Князья собрались в 
Киеве; война здесь была решена; народ стекался отовсюду и становился под их 
знамена. Георгий, великий князь Владимирский, один не пожелал участвовать в 
опасностях этого похода. Ослабление уделов, - вот чего ожидал он от событий.
     Войска князей, соединившись с половцами, двигались вперед против неведомого 
и уже грозного врага. Явились татарские посланцы на берегах Днепра, в ту минуту, 
когда русское войско совершало переправу. Они предложили князьям союз против 
половцев; но те воспользовались своим влиянием, и посланцы были перерезаны. 
Войско вс° двигалось вперед; однако не замедлили вспыхнуть раздоры. Два 
Мстислава, князь Киевский и князь Галицкий дошли до открытого разрыва. Прибыв на 
берега Калки (речки Екатеринославской губ.), Мстислав Галицкий перешел ее со 
своими отрядами, в то время как остальное войско под начальством князя Киевского 
остановилось на противоположном берегу. На следующий день (31 мая 1224 г.) враг 
появился и началось сражение между татарским войском и отрядом, выдвинувшимся 
вперед и состоявшим из войск князя Галицкого и половцев. Половцы первые 
обратились вспять и расстроили ряды русских. Те еще сражались, одушевленные 
примером храброго Даниила Волынского; но неразумная спесь князей была причиной 
их гибели; Мстислав Киевский не послал помощи князю Галицкому, а тот не пожелал 
просить ее.
     Вскоре вс° было в смятении: бежавшие половцы убивали русских и второпях 
грабили их. Русские перешли обратно через Калку, преследуемые татарами, и 
миновали лагерь князя Киевского, а он, бездеятельно наблюдая их поражение, еще 
рассчитывал на собственные силы и считал их достаточными, чтобы отразить 
победителей, [которые] вскоре его окружили. Татары начали переговоры и, 
пользуясь ими, овладели лагерем. Избиение было ужасно. Мстислав и несколько 
других князей подверглись ужасной участи. Татары их связали, положили на землю, 
покрыли их доской и сели на нее, раздавив их заживо. Так погибло когда-то 
грозное войско. Русских преследовали до Чернигова и Новгорода-Северского. Вс° 
было предано огню и мечу. Вдруг победители остановились, и их орды ушли на 
восток, где соединились с великой армией Чингисхана, стоявшей тогда в Бухаре.

(104) По крайней мере я исполнил свой долг

(105)  Монтебелло (Лан)

(106)   Я потерял Фока; могу лишь оплакивать его и сожалеть, что не мог его 
любить.

(107)   У феодальных владетелей были у каждого по отношению к другому 
обязанности и права.

(108)   (Разумовский, Никита Панин), заговорщики. Г-н Дашков посол в 
Константинополе. Очарован Екатериной. Петр III ревнует к Елиз.<авете> 
Вор.<онцовой>

(109)    Г-н Паэс, тогда секретарь Парижского посольства, подтвердил мне рассказ 
Бурьена. Узнав за несколько дней о том, что готовятся важные события, он явился 
в Сен-Клу и отправился в залу Пятисот. Он видел, как Наполеон поднял руку, прося 
слова, он слышал его сбивчивую речь, видел, как Дестрем и Био схватили его за 
шиворот, трясли его. Бонапарт был бледен (от гнева, замечает г-н Паэс). Когда он 
вышел из помещения и обратился к гренадерам, они отнеслись к его словам холодно 
и были мало расположены оказать ему помощь силой. По совету Талейрана и Сийеса, 
находившихся рядом, один офицер отправился что-то сказать на ухо Люсьену, 
президенту. Тот воскликнул: вы хотите, чтобы я провозгласил обвинение против 
моего брата и т. д.... Ничего подобного не было, среди общего шума члены Пятисот 
требовали генерала к трибуне, чтобы он принес извинения собранию. Еще не знали 
его планов, но инстинктивно чувствовали незаконность его поступков.
     10 августа 1832 г. Вчера Испанский посол сообщил мне эти подробности за 
обедом у гр. И. Пушкина

(110)  Барнав, Исповедь, Обезглавленная женщина. Евгений Сю. Де Виньи. Гюго. 
Бальзак. Сцены <из частной жизни>, Шагреневая кожа, Мрачные рассказы, Озорные, 
Мюссе. Ночной столик

(111)  Байрон

(112)  Покушение (Феодора). Трусость высшей знати... Петр I - ранги - падение 
знати - Его Указ 1714. - Сопротивление Долг.<оруких> (глупое, вроде Панинского).
     Петр III -  (истинная причина дворянской грамоты.  Екатерина) - Александр - 
(Новоc.<ильцов>, <....>), Сп.<еранский>, беспокойный и невежественный попович.
     Средства, которыми совершают переворот, не те, которыми его укрепляют. - 
Петр I одновременно Робеспьер и Наполеон. (Воплощенная революция).
     Высшая знать, если она не наследственная (на деле), является  знатью 
пожизненной;  средство окружить деспотизм преданными наемниками и подавить 
всякое сопротивление и всякую независимость.
     Наследственность высшей знати есть гарантия ее независимости - 
противоположное неизбежно явится средством тирании, или скорее трусливого и 
дряблого деспотизма. Деспотизм: жестокие законы, мягкие нравы

(113) монарха

(114) оплот

(115)    Освобождение Европы придет из России, ибо только там предрассудок 
аристократии совершенно отсутствует. В других странах верят в аристократию, одни 
- чтобы ее презирать, другие - чтобы ее ненавидеть, третьи - чтобы извлекать из 
нее выгоду, тщеславие и т. п. - В России ничего подобного. В нее не верят, вот и 
вс°


(116)  (Опыт <о русских летописях>)


(117) Послания Патриархов, царей не являются в точном смысле литературой, так 
как имеют иную цель

(118) <1.> О цивилизации. - О делении на классы. - О рабстве.
<2.> О вере. О военном и гражданском состояниях. О шпионстве. - О рабстве и 
свободе (как противовес). - О цензуре. - О театре. - О писателях. - Об изгнании. 
О попятном движении.

(119) Избиение в Галаце произошло по распоряжению А. Ипсиланти - на случай, 
чтобы турки не пожелали сдаться.

(120) Бешамель.

(121) ...если так,
     То меньше и тем,
     Солнце, таким образом, светит.

(122) Здравствуйте, господа...

(123) Когда урок верховой езды

(124)  Сердцем я материалист, но мой разум этому противится

(125)  Вниманию г-на Дегильи, бывшего французского офицера. Мало быть просто 
трусом, надо быть трусом откровенным.
     Накануне поединка на саблях, с которого решили бежать, не пишут на глазах у 
жены еремиад, завещаний и т. д.

(126)    Орлов говорил в 1820 г.: революция в Испании, революция в Италии, 
революция в Португалии, конституция здесь, конституция там... Господа государи, 
вы сделали глупость, свергнув Наполеона.
     Генерал Раевский говорил Н., заболевшему нарывом под ногтем: только шаг от 
возвышенного до сулемы

(127) сводник

(128)    Более или менее я влюблялся во всех хорошеньких женщин, мне знакомых, и 
все изрядно надо мной насмеялись; все,  за исключением одной, кокетничали со 
мной

(129) это первое

(130) Господин Мартен

(131) холера (лат.)

(132) смерть его жены - ренегат

(133)    Вероятно это для того, чтобы дать другой оборот данным заведениям.

(134)    Это скотина. - У него, значит, есть секретарь? - Да, фанариот, и этим 
вс° сказано

(135)    Дети Эдуарда

(136)    любитель

(137)    Данжо

(138)    Надеюсь, что Пушкин принял в хорошем смысле свое назначение. До сих пор 
он сдержал данное мне слово, и я им доволен и т. д. и т. д.

(139)    Он мог бы потрудиться сходить надеть фрак и вернуться. Попеняйте ему.

(140)    Из-за сапог или из-за пуговиц не явился ваш муж последний раз?

(141)    Ваше величество, я молода, счастлива, имею успех, поэтому мне завидуют 
и пр.

(142)    Он придерживается середины, ибо он всегда под хмельком.  <Игра слов: 
"середина" - название правительственной партии во  Франции: "под хмельком" по-
французски буквально "между двумя винами">

(143)  Небо не прозрачнее недр моего... зада.

(144) (после совместной с ним работы, возвращаясь к императрице в совершенно 
беспорядочном костюме)

(145) Энциклопедического Словаря

(146) Он лепечет в музыке, как в стихах.

(147)  Энциклопедического Словаря

(148)  раут

(149)  Нет, это беспримерно!... Я ломала себе голову, стараясь узнать, что за 
Пушкин будет мне представлен. Оказывается, это вы!.. Как поживает ваша жена? Ее 
тетка горит нетерпением увидеть ее в добром здравии, - дочь ее сердца, ее 
приемную дочь...

(150)  С. Петербург, 27 февраля. Со времени крушения варшавского мятежа корифеи 
польской эмиграции слишком часто доказывают нам своими словами и писаниями, что 
они не боятся ни лжи, ни клеветы в подкрепление своих намерений и в оправдание 
своего прежнего поведения: поэтому никто не удивится новым доказательствам их 
упрямого бесстыдства...

(151)  ... извратив в таком роде историю минувших веков, чтобы извлечь из нее 
свидетельства в пользу своего дела, г-н Лелевель так же насилует и новейшую 
историю. В этом пункте он последователен.
     Он на свой лад пересказывает последовательное развитие революционного 
начала в России, он называет одного из лучших русских поэтов нашего времени, 
чтобы обрисовать на его примере политические устремления русской молодежи. Не 
знаем, правда ли, что А. Пушкин в годы, когда его замечательный талант был еще в 
брожении и не освободился от накипи, написал строфы, приводимые Лелевелем; но мы 
можем уверенно утверждать, что он будет раскаиваться в своих первых опытах, 
особенно если узнает, что они дали повод .врагу его родины возможность 
предположить в нем какое-нибудь соответствие мыслей и устремлений. Что же до 
мнения Пушкина по поводу польского восстания, то оно выражено в его 
стихотворении "Клеветникам России", которое он напечатал в свое время.
    Так как однако названный Лелевель кажется интересуется судьбой этого поэта, 
якобы "сосланного в отдаленные края империи", то присущее нам человеколюбие 
заставляет нас осведомить его о пребывании Пушкина в Петербурге и отметить, что 
его часто видят при дворе, причем он пользуется милостью и благоволением 
государя.

(152)    Но есть же определенные правила (регулы) для камергеров и камер-
юнкеров. - Извините, это только для фрейлин.

(153)  Мольер с Тартюфом должен там играть свою роль.
         И Ламбер, что еще больше, дал мне свое слово и т. д.

(154)    Я пишу вам мало и редко, т. к. нахожусь под угрозой топора. - Вот как 
он мне писал, он обращался ко мне как к другу, доверял мне вс° - и я ему был 
предан. Но теперь я готов отвязать собственный шарф.

(155)    Император Николай положительнее: у него есть ложные идеи, как и у 
брата, но он менее фантастичен.

(156)    В нем много от прапорщика, и немного от Петра Великого

(157)    Но ведь Медем еще совсем молод, т. е. желторотый.

(158)    Странгфор (Стратфорд).

(159)    Вам вероятно очень скучно читать по обязанности вс°, что выходит в 
свет. - Да, ваше высочество, современная литература так отвратительна, что это 
пытка.

(160)    Это был ум в высшей степени примирительный; никто так превосходно не 
решал трудных вопросов, не приводил мнений к согласию и т. д.

(161)  аристократические потуги

(162)  Вот г-жа Ермолова грязная

(163)  Мне скучно. - Почему это? - Все стоят, а я люблю сидеть.

(164)    Друг мой, здесь не место для разговоров о Польше. Изберем нейтральную 
территорию, например у австрийского посла.

(165)  третье сословие

(166)  Мы, такие же родовитые дворяне, как Император и вы...

(167)  Вы истинный член вашей семьи. Все Романовы революционеры и уравнители.

(168)  Вот репутация, которой мне недоставало.

(169)  Не знаю почему; в комедии вовсе нет речи о Дании. - Не более, чем в 
Европе.

(170)  Кого здесь обманывают?

(171)  Причина, почему Дельвиг так мало писал, заключается в его способе писать.



ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ.

(1)  Примите, сударыня, мою искреннюю благодарность за ваши любезные хлопоты с 
моими книгами. Я злоупотребляю вашей добротой и вашим временем, но прошу вас 
оказать мне последнюю милость, велите спросить ваших людей в Михайловском, нет 
ли там еще сундука, посланного в деревню вместе с ящиками моих книг. Подозреваю, 
что Архип или кто-либо другой утаивает его по просьбе Никиты, моего слуги (ныне 
слуги Льва). Он должен заключать (я разумею сундук, а не Никиту) его платье и 
пожитки, а также и мои вещи и еще несколько книг, которых я не могу отыскать. 
Еще раз умоляю вас простить мою назойливость, но ваша дружба и снисходительность 
меня совершенно избаловали.
     Посылаю вам, сударыня, Северные Цветы, коих я недостойный издатель. Это 
последний год этого альманаха и дань памяти нашего друга утрата которого будет 
для нас еще очень долго чувствительна. Прилагаю вздорные сказки, желаю, чтобы 
это вас хоть немного развлекло.
     Мы узнали о беременности вашей дочери. Дай бог, чтобы она закончилась 
счастливо и чтобы ее здоровье совершенно поправилось. Говорят, что после первых 
родов молодые женщины хорошеют; дай бог, чтобы они благоприятно отразились и на 
ее здоровье.
     Благоволите принять, сударыня, уверение в моем высоком уважении и 
неизменной привязанности.
     А. П.
(2)     ультиматум.
(3)     "Парижское обозрение"
(4)      За сим
(5)      из числа крупных собственников
(6)      легкий завтрак
(7)     Мне доставляет истинное удовольствие выполнять ваши поручения, милый, 
дорогой Александр, но досадно, что до сих пор не удалось найти всех оставшихся 
книг или вещей. Н.<енила> О.<нуфриевна>  утверждает, что в сундуке, 
который, как говорят, принадлежит Никите, она нашла лишь те книги, которые я вам 
послала, и поломанную чайницу. Но я велю сделать обыск мне хотелось бы знать, 
[каких] какого вида был сундук Никиты, так как очень может быть, что мне 
подсовывают другой, а настоящий прячут.
     Присылка Северных Цветов доставила мне удовольствие, которое очень трудно 
выразить, и я очень тронута вашим любезным вниманием, дорогой Александр. Это 
прекрасный букет, брошенный на могилу нашего дорогого Дельвига, при воспоминании 
о котором я до сих пор не могу сдержать на ресницах горячей слезы. Мне кажется, 
что подбор стихотворений удачнее всего, что только появлялось в предыдущих 
сборниках. Издатель "Зеркала" не соблаговолил назвать Языкова и какого-то 
Якубовича, чьи стихи, однако, не портят сборника. Я с полным правом могла бы 
сказать, пародируя вас <что я Северные Цветы  читаю и не начитаюсь>.
     Здоровье Евпраксии довольно хорошо для ее положения; мы не виделись с 7-го 
числа, вследствие полного бездорожья; у нас нет ни снега, ни мороза, я не помню 
такой погоды, как в нынешнем году. Она, конечно, будет очень польщена вниманием, 
которое вы постоянно ей оказываете. Надеюсь, что ваша супруга также пребывает в 
добром здоровье, во всяком случае очень ей этого желаю. С чувством искреннего и 
нежного уважения остаюсь преданной вам П. Осиповой.
      25 января 1832 г.
     Ваши рассказы, как раз наоборот, заставили меня провести бессонную ночь, но 
я не жалею об этом. Мой Алексей произведен в поручики <за отличие>, извините 
материнское тщеславие, заставляющее говорить вам об этом. Я послала ему стихи, 
которые вы написали в ответ Беранже; он и все, что есть лучшего в его полку, 
восхищены ими. Другой гусар, видевший Льва, говорил нам, что он пресыщен лаврами 
и собирается оставить военную службу.
(8)     Конечно, я не забуду про бал у посланницы и прошу вашего разрешения 
представить на нем моего шурина Гончарова. Я очень рад, что <Онегин> вам 
понравился. Я дорожу вашим мнением.
     Воскресенье.
     Госпоже Хитровой.
(9)     намеки
(10)    целование рук (непереводимая игра слов)
(11)     Дорогой друг, я хотел было сегодня утром приехать к тебе, чтобы 
засвидетельствовать мое почтение твоей жене; но из-за сильной простуды мне 
придется несколько дней просидеть дома. Навести меня, ради бога, мне очень нужно 
с тобой посоветоваться насчет одного письма, которое я должен написать по поводу 
брата.  Пообедаем вместе.
(12) Генерал,
     Его величество, удостоив меня вниманием к моей судьбе, назначит мне 
жалованье. Но так как я не знаю, откуда и считая с какого дня я должен получать 
его, то осмеливаюсь обратиться к Вашему превосходительству с просьбой вывести 
меня из неизвестности. Благоволите простить мою докучливость и отнестись к ней 
со свойственной вам снисходительностью.
     Остаюсь с уважением, генерал, Вашего превосходительства нижайший и 
покорнейший слуга.
Александр Пушкин.
3 мая 1832.
(13)  Господин <Алымов> сегодня в ночь уезжает во Псков и в Тригорское; он 
любезно согласился взять письмо к вам, милая, добрая и почтенная <Прасковья 
Александровна>. Я еще не поздравил вас с рождением внука. Дай бог ему и его 
матери доброго здоровья, а нам всем побывать на его свадьбе, если не пришлось 
быть на его крестинах. Кстати о крестинах: они будут скоро у меня <на 
Фурштатской в доме Алымова>. Не забудьте этого адреса, если захотите написать 
мне письмецо. Я не сообщаю вам ни политических, ни литературных новостей,  
думаю, что они вам надоели так же, как и всем нам. Нет ничего более мудрого, как 
сидеть у себя в деревне и поливать капусту. Старая истина, которую я ежедневно 
применяю к себе, посреди своей светской и суматошной жизни.  Не знаю, увидимся 
ли мы этим летом это одно из моих сладостных желаний; если б только оно сбылось!
     Прощайте, сударыня, нежно приветствую вас и вс° ваше семейство.
(14)     Разрешив мне послать вам мой альбом, милостивый государь, вы 
осуществили мое горячее и давнишнее желание.  Я в полной мере ценю эту милую 
любезность и слишком высоко ставлю возможность обладать знаком памяти от вас, 
чтобы не быть вам весьма признательной за данное вами любезное обещание.  
Примите же уверение в моей благодарности и лучших к вам чувствах.
Елена Завадовская.
Понедельник 16 мая.
Милостивому государю господину Пушкину.
(15) 22 мая 1832. Псков.
     Ваше письмо, полученное сегодня через господина Алымова, было очень 
приятным сюрпризом, дорогой Александр Сергеевич, и я спешу поблагодарить вас за 
него. Уже более трех недель я здесь, во Пскове и довольно терпеливо переношу 
городское far niente,  (ничегонеделание (итал.)), но три чудных летних дня уже 
возбудили во мне тоску по родине. Евпраксия и ее грудной младенец (так как она 
сама кормит) чувствуют себя, слава богу, хорошо, и на ваши слова мне хочется 
ответить: да будет так.  Если нам надоели литературные и политические новости, 
то eщe более раздражают меня глупости выборов. Право, наше дворянство еще похоже 
на вандалов в буквальном смысле слова, ничего не смягчая. Слава богу, завтра 
конец, и через 3 дня я возвращаюсь в свои горы. Всем сердцем желаю, чтобы эти 
строки застали вас уже отцом и чтобы ваша красавица-жена, как и моя дочь, 
счастливо разрешилась от бремени. Я с 20-го числа с тревогой жду этого известия 
и непрестанно об этом думаю.  Если вы останетесь на лето в Петербурге, то мы 
может быть увидимся, но, конечно, вблизи моих капустных гряд встретиться было бы 
приятнее,  но я все же и на это не теряю надежды.
     Тысячу приветствий вашей супруге. Дочери мои благодарят вас за память, а я 
целую вас в глаза, да будет стыдно тому, кто истолкует это в дурную сторону,  и 
с глубокой, искренней нежностью остаюсь ваша преданная слуга П. Осипова.
(16) Генерал,
     Девица Кюхельбекер просила узнать у меня, не возьму ли я на себя издание 
нескольких рукописных поэм, оставленных ей ее братом. Я подумал, что дозволения 
цензуры для этого недостаточно, а необходимо разрешение Вашего 
превосходительства. Осмеливаюсь выразить надежду, что разрешение, о котором я 
ходатайствую, не может повредить мне: я был школьным товарищем Кюхельбекера, и 
вполне естественно, что его сестра в этом случае обратилась ко мне, а не к кому-
либо другому.
     Теперь позвольте мне обеспокоить вас по некоторому личному делу. До сих пор 
я сильно пренебрегал своими денежными средствами. Ныне, когда я не могу 
оставаться беспечным, не нарушая долга перед семьей, я должен думать о способах 
увеличения своих средств и прошу на то разрешения его величества. Служба, к 
которой он соблаговолял меня причислить, и мои литературные занятия заставляют 
меня жить в Петербурге, доходы же мои ограничены тем, что доставляет мне мой 
труд. Мое положение может обеспечить литературное предприятие, о разрешении 
которого я ходатайствую, а именно: стать во главе газеты, о которой господин 
Жуковский, как он мне сказал, говорил с вами.
     Остаюсь с уважением, генерал, Вашего превосходительства нижайший и 
покорнейший слуга
Александр Пушкин.
27 мая.
(17) 31 мая.
     Приветствую вас, дорогой Александр <Серьгеич>, поздравляю вас от всего 
сердца с рождением милой маленькой Марии и очень сожалею, что не могу обнять вас 
также как молодую и прекрасную мать.  Вот и отлично: маленький барон может 
сделаться когда-нибудь супругом красавицы Марии! и мы потанцуем на их свадьбе.  
Но шутки в сторону, [я] мне необходима была эта хорошая весть для поднятия моего 
упавшего духа легче переносить свои горести, когда знаешь, что любимые тобою 
люди счастливы. Будьте счастливы, милый Пушкин, и это меня утешит во многом, что 
может со мною случиться.
     П. О.
(18)     Она как нельзя более взволнована состоянием Батюшкова. Она с 
самоотверженностью, поистине изумительной, предлагает сама явиться к нему, чтобы 
испробовать последнее средство. Кстати о самоотверженности: представьте себе, 
что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я 
в отчаянии, несмотря на вс° свое самомнение.

(19) Генерал,
     Два или три года тому назад господин Гончаров, дед моей жены, сильно 
нуждаясь в деньгах, собирался расплавить колоссальную статую Екатерины II, и 
именно к Вашему превосходительству я обращался по этому поводу за разрешением. 
Предполагая, что речь идет просто об уродливой бронзовой глыбе, я ни о чем 
другом и не просил. Но статуя оказалась прекрасным произведением искусства, и я 
посовестился и пожалел уничтожить ее ради нескольких тысяч рублей. Ваше 
превосходительство с обычной своей добротой подали мне надежду, что ее могло бы 
купить у меня правительство; поэтому я велел привезти ее сюда. Средства частных 
лиц не позволяют ни купить, ни хранить ее у себя, однако эта прекрасная статуя 
могла бы занять подобающее ей место либо в одном из учреждений, основанных 
императрицей, либо в Царском Селе, где ее статуи недостает среди памятников, 
воздвигнутых ею в честь великих людей, которые ей служили. Я хотел бы получить 
за нее 25000 р., что составляет четвертую часть того, что она стоила (этот 
памятник был отлит в Пруссии берлинским скульптором).
     В настоящее время статуя находится у меня (<Фурштатская> улица, дом 
Алымова).
     Остаюсь, генерал, Вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин.
8 июня 1832. С. Пб.

(20)     и т. д.
(21)     Ламартин.
(22)     Беранже.
(23)     В. Гюго.
(24)     А. Виньи.
(25)     кокю (сосu) - рогоносец
(26)     и т. д., и т. д., и т. д.
(27)     Мемуары Дидро.
(28)     красавца Безобразова.
(29)     кокю (сосu) - рогоносец
(30)     и т. дё и т. д.
(31)     Аврора
(32)     Наталия
(33)     само собой понятно
(34)     комеражей (commеrages) сплетен
(35)     на манер Нинон
(36)     За сим

(37)     Вот, милый Пушкин, 450 руб. за билеты г-на Катенина.  Для восполнения 
всей суммы за 49 билетов ему причитается еще 285 руб., которые вы также получите 
через два дня.  Катенька с приближением нового года погрязла в счетах  и занята 
балами.  Она не вс° еще распутала. Пишите же, дитя. Любите меня потому что ради 
вас я испортила себе много крови
     15-го.
Элиза Хитрово.

(38)     Честное слово милый братец очень плох, вчера я привез его к себе. Он 
между сумасшествием и смертью, через час мы ждем кризиса и вы получите о нем 
известия.
     Как вам не совестно было так пренебрежительно отозваться о Карре.  В его 
романе чувствуется талант, и он стоит вычурности вашего Бальзака. Прощайте, 
прекрасная и добрая.

(39)     Судите о моем отчаянии, когда какой-то пьяница принес мне сегодня 
обратно ответ, посланный мною вчера на любезную записку, которую вы изволили мне 
написать.

(40)     непредвиденные расходы
(41)     дефицит
(42)     предложение
(43)     Князю Одоевскому
(44)     и т. д.
(45)     в истинном значении слова
(46)     и т. д.

(47)     Г-н Дмитриев поручил мне напомнить тебе о нем. Он несколько раз говорил 
мне, что научился понимать и любить тебя, и что он очень тебя уважает.  Вчера я 
обедал у него с Чаадаевым, который также просил тебе передать тысячу приветов.  
Он сказал мне, что всегда с удовольствием встречается со мною, так как я отец 
человека, которого он любит всем сердцем.

(48)     Простите, тысячу раз простите, милая <Парасковья Александровна>, что я 
не сразу поблагодарил вас за ваше любезное письмо и за его прелестную виньетку. 
Мне мешали всевозможные заботы. Не знаю, когда буду иметь счастье явиться в 
Тригорское, но мне до-смерти этого хочется. Петербург совершенно не по мне, ни 
мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться. Но придется потерпеть 
года два или три. Жена моя передает вам и Анне Николаевне тысячу приветствий. 
Моя дочь в течение последних пяти-шести дней заставила нас поволноваться. Думаю, 
что у нее режутся зубы. У нее до сих пор нет ни одного. Хоть и стараешься 
успокоить себя мыслью, что все это претерпели, но созданьица эти так хрупки, что 
невозможно без содрогания смотреть на их страданья. Родители мои только что 
приехали из Москвы. Они собираются к июлю быть в Михайловском.  Мне очень 
хотелось бы  поехать вместе с ними.

(49)     Сомов скончался! Похороны состоятся завтра в десять часов; 
пригласительные билеты еще печатаются; мне поручили просить вас принять участие 
в похоронной процессии; прах его находится на <....>. Дайте мне знать, не 
помешает ли вам что-нибудь отдать последний долг покойному? Если нет, то мы 
могли бы отправиться туда вместе. Очень жаль его семью.
Весь ваш! Розен.
    Сего 29 мая 1833.
Милостивому государю господину Александру Пушкину от Розена.

(50)     Олег Муравьев вам кланяется и приглашает вместе со мною придти к нему 
на чашку чая в среду, на <Крестовский> остров. Соблаговолите уведомить меня, 
сможете ли вы исполнить его просьбу; в противном случае мне придется отправиться 
туда одному. Вам, вероятно, известно, что, катаясь верхом, он упал и сломал себе 
кость? Читали ли вы "Тасса" Кукольника? Это не драматическое произведение, но 
сочинение весьма примечательное богатством и красотой мыслей. На этих днях он 
прочтет мне другую пьесу своего сочинения: <Джюлио Мости>,  которая некоторым 
образом является продолжением "ёТасса". Как это вы устраиваетесь, что вас нигде 
не видно? Мне бы очень хотелось зайти к вам, но я боюсь, что визит мой вам 
помешает. Будь у меня квартира в первом этаже, я осмелился бы пригласить вас 
заглянуть ко мне. Из всех дней, проведенных мною на Крестовском, вчерашний был 
наиболее приятен; я не сомкнул глаз всю ночь: вс° время писал. Простите мою 
болтовню! Начав беседу с вами, так легко забываешь обо всем на свете. Прощайте.
Сего 19 июня 1833.
Весь ваш! Розен.

(51) 28 июня 1833, Тригорское.
     Я получила ваше милое письмо, мой дорогой, дорогой Александр, 20 мая, и так 
как в ту самую минуту, когда мне его подали, я писала вашей матушке, то я 
попросила ее поблагодарить вас за него; судя по вопросу вашей прелестной жены в 
письме к Анете, предполагаю, что Надежда Осиповна забыла вам это передать - 
поэтому с удовольствием вторично благодарю вас за это милое письмо, которое я 
действительно получила и которое я сохраню вместе с полученными ранее. - Я 
перечитываю их иногда с таким же удовольствием, какое испытывает скряга, 
пересчитывая накопленные им горы золота. - Лошади из Михайловского уже давно 
высланы в распоряжение ваших родителей. - По моим расчетам, они неделю тому 
назад прибыли или должны были прибыть по назначению, - почему же их вс° нет? Я 
начинаю беспокоиться. Что поделывает миленькая Маша? Как поживает моя прелесть 
Натали и вы? - Хотя вы мне упорно не верите, мне вс° же кажется, что вы вторично 
станете отцом в этом месяце. - Это лето сильно напоминает лето 1826 года та же 
удушающая жара, отсутствие дождей, - но вместе с тем какая разница!!! - Вам уже 
известно, что Евпраксия разрешилась девочкой Марией. - Мой Алексей сердится, не 
получая отставки, а Валериан, который проводит здесь каникулы, хочет идти в 
студенты. - Бывают минуты, когда я хотела бы иметь крылья, чтобы увидать вас 
хоть на мгновенье и затем вернуться, - но это безрассудно, неправда ли? - 
Возвращаюсь к прежнему. Почему ваши родители не едут? Привет. Жара спала, пойду 
бродить по саду, думать о вас, о прошлом с надеждой, что в будущем мы еще 
побродим там вместе обнимаю очаровательницу Натали и прошу ее уделить крошечное 
местечко в своей памяти для
     П. О.

(52)     ничего не имеет
(53)    по стольку-то за лист

(54) Генерал.
     Обстоятельства принуждают меня вскоре уехать на 23 месяца в мое 
нижегородское имение мне хотелось бы воспользоваться этим и съездить в Оренбург 
и Казань, которых я еще не видел. Прошу его величество позволить мне 
ознакомиться с архивами этих двух губерний.

(55)     и т. п.
(56)     М-ль Пожарская
(57)     Мадам Жорж
(58)     прелестной и божественной графини
(59)     и что ее прелестный образ и т. д.
(60)     прелестную и божественную графиню
(61)     божественную и прелестную
(62)     божественную и прелестную графиню
(63)     ее сердца и руки
(64)     что он не в своей тарелке
(65)     инкогнито
(66)     джентльмен
(67)     улицы широкие и хорошо мощеные, дома построены основательно.
(68)     Мадам Сихлер и т. д.
(69)     рогоносца
(70)     Собачий сын, <.....>, почему ты не зашел ко мне? - Скотина, - <.....> 
что ты сделал с моей малороссийской рукописью?
(71)     Прощай, красавица моя, кумир мой, прекрасное мое сокровище, когда же я 
тебя опять увижу?..
(72)     синему чулку
(73)     удачу
(74)     в два столбца
(75)     офортом, в духе Рембрандта
(76)     "ёНочным рассказам" Гофмана
(77)     и т. д.
(78)     паштетов из гусиной печенки
(79)     на манер Нинон
(80)     <что> отзывается невоспитанностью
(81)     вульгарно

(82) 4 ноября 1833 г.
     Дорогой <Александр Сергеевич>, при вашем проезде через Ярополец, мне 
помнится, вы сказали, что надеетесь на возвратном пути застать меня здесь; но 
Дмитрий, как хороший сын, настойчиво просит меня вернуться в <Завод>; не зная в 
точности времени вашего возвращения и опасаясь плохих дорог, я сегодня покидаю 
<Ярополец>. На случай, если вы намеревались заехать сюда лишь с целью застать 
меня, я считаю необходимым предупредить вас о своем отъезде. Но если вы 
предпочитаете следовать этой дорогой, то в этом случае я буду очень рада, если 
<Ярополец> послужит для вас удобной станцией.
     Письма ко мне Натали свидетельствуют о нетерпении, с каким она ждет вас; 
кажется, она готова даже рассердиться на ваше отсутствие; она сообщает мне 
успокоительные вести о детях.  Желая вам скорого и благополучного возвращения и 
присоединяя к этому самые искренние пожелания вам счастья, я никогда не 
перестану быть вашим другом Н. Г.
     P. S. Ваши книги, также как и другие вещи, будут к вам высланы по первому 
санному пути при первой же оказии.

(83) Нинон
(84)     На сердце каждого мужчины написано: самой податливой
(85)     и т. д., и т. д.
(86)     положении рогоносца
(87)     Луи-Филипп
(88)     Стрюйса
(89)     Степан Разин, Донской казак-бунтовщик, к публичным допросам 
привлеченный под председательством Шурцфлейша, при ответчике Иоганне Юсте 
Марции.
(90)     Сатирикон
(91)     Ты, по преимуществу, человек страстный.

(92)           Милостивый государь.
     Право не знаю, должна ли я писать вам и будет ли мое письмо встречено 
приветливой улыбкой, или же тем скучающим взглядом, каким с первых же слов 
начинают искать в конце страницы имя навязчивого автора.  Я опасаюсь этого 
проявления чувства любопытства и безразличия, весьма, конечно понятного, но для 
меня, признаюсь, мучительного по той простой причине, что никто не может 
отнестись к себе беспристрастно.  Но вс° равно; меня побуждает не личный 
интерес: благодеяние, о котором я прошу, предназначено для других, и потому я 
чувствую в себе смелость обеспокоить вас; не сомневаюсь, что и вы уже готовы 
выслушать меня. Крайняя нищета, угнетающая наш край и самый город, в котором вы 
жили и который благодаря вашему имени войдет в историю, дала случай проявиться в 
полной мере милосердию его обитателей.  Образовалось общество, поставившее себе 
задачей осуществление благородной цели, ради которой были принесены щедрые 
пожертвования. Бог благословил общественное усердие, много слез было осушено, 
многим беднякам была оказана помощь; но надо продолжить это дело, и для того, 
чтобы увеличить средства для оказания помощи, общество беспрерывно возбуждает 
любопытство и использует развлечения.  Между прочим было сделано одно 
литературное предложение; кажется, оно осуществимо, судя по той горячности, с 
какою его стали развивать и поддерживать.  Мысль об альманахе в пользу бедных 
удостоилась одобрения лиц, влиятельных собственной помощью или помощью своих 
друзей. Из программы этого альманаха, которую я беру на себя смелость вам 
послать вы, милостивый государь, увидите, как он будет составлен.  Теперь, когда 
столько лиц обращаются к нашим литературным светилам с призывом обогатить наш  
<Подарок бедным>,  могу ли я не напомнить вам о наших прежних дружеских 
отношениях, воспоминание о которых вы, может быть, еще сохранили, и не попросить 
вас в память этого о поддержке и покровительстве, которые мог бы оказать ваш 
выдающийся талант нашей  Подбирательнице колосьев.   Будьте же добры не слишком 
досадоват
ь на меня, и, если мне необходимо выступать в защиту своего дела, прошу вас, в 
оправдание моей назойливости и возврата к прошлому, принять во внимание, что 
воспоминания это богатство старости, и что ваша старинная знакомая придает 
большую цену этому богатству. Примите, милостивый государь, мои самые усердные 
приветствия.
     Е. Вибельман 
     Одесса, 26 декабря 1833.
     Я должна в скором времени выехать в Киев, поэтому прошу вас (если вы 
удостоите меня ответом) адресовать ваше письмо в  милостыню,  которую вы 
пожертвуете одесским беднякам, госпоже  Зонтаг  (Анне Петровне) через вашего 
издателя Смирдина, который состоит с нею в переписке.
     Пользуюсь случаем сообщить вам, что мои поиски рукописи графа Ивана 
Потоцкого оказались безуспешными. Вы, конечно, понимаете, милостивый государь, 
что я обратилась к первоисточнику. У его родных нет ее; возможно, что, так как 
граф Иван Потоцкий окончил жизнь одиноким, в деревне, рукописи его были по 
небрежности утеряны.

 (93)     в буквальном смысле
 (94)     Вот "Анжель", граф. Моя жена одолжила ее госпоже Хитровой прошу вас 
извинить меня и очень вас благодарю.
     Шлю вам привет от всего сердца.
А. Пушкин.
30 января
Графу Дмитрию Нессельроде.

(95)     Представляя его величеству том II Пугачева, приемлю смелость обратиться 
к вашему сиятельству по поводу обстоятельств, меня касающихся, и прибегнуть к 
вашей обычной благосклонности.
     Разрешая напечатание этого труда, его величество обеспечил мое 
благосостояние. Сумма, которую я могу за него выручить, даст мне возможность 
принять наследство, от которого я вынужден был отказаться за отсутствием сорока 
тысяч рублей, недостававших мне. Этот труд мне их доставит, если я сам буду его 
издателем, не прибегая к услугам книгопродавца. 15000 было бы мне достаточно.
     У меня две просьбы: первая чтобы мне разрешили отпечатать мое сочинение за 
мой счет в той типографии, которая подведомственна г-ну Сперанскому, - 
единственной, где, я уверен, меня не обманут: вторая получить в виде займа на 
два года 15000 - сумму, которая даст мне возможность посвятить изданию вс° 
необходимое время и старание.
     У меня нет другого права на испрашиваемую мною милость кроме тех 
благодеяний, которые я уже получил и которые придают мне смелость в уверенность 
снова к ним прибегнуть. Покровительству Вашего сиятельства вверяю я мою 
покорнейшую просьбу.
     Остаюсь, граф, вашего сиятельства нижайший

(96)     Любезности Смирдина обязан я, милостивый государь, чрезвычайным 
удовольствием, только что испытанным мною, удовольствием столь живым, что я не 
могу не взяться за перо и не выразить его под свежим впечатлением. Уступая моей 
просьбе, Смирдин доставил мне две первые главы вашей повести: я перечитал их три 
раза, столько нашел я в них прелести. Я совсем не знаю продолжения повести, но 
эти две главы верх искусства по стилю и хорошему вкусу, не говоря уже о бездне 
замечаний, тонких и верных, как сама истина. Вот как нужно писать повести по-
русски! Вот, по крайней мере, язык вполне обработанный, язык, на каком говорят и 
могут говорить благовоспитанные люди. Никто лучше меня не чувствует, каких основ 
недостает нам, чтобы создать хорошую литературу, а главнейшая из них, жизненная, 
без которой нет настоящей национальной литературы, основа, которой совершенно не 
существует в нашей прозе, - это язык хорошего общества. До сих пор я встречал в 
нашей прозе только язык горничных и приказных. Загоскин, писатель особенно мною 
любимый, не за слог, которого у него нет, но за язык и за способность к выдумке, 
даже Загоскин, всякий раз, когда выводит лиц из высших кругов общества и 
особенно женщин, заставляет их говорить языком, какой употребителен только в 
разговоре между барыней в горничной. Да если хотите, настоящего русского языка 
хорошего общества еще и не существует, ибо наши дамы говорят по-русски только со 
своими горничными, но нужно разгадать этот язык, нужно его создать и заставить 
этих самых дам принять его; и слава эта, вижу ясно, уготована вам, вам одному, 
вашему вкусу и прекрасному таланту. Я не могу опомниться от этих двух глав: они 
прелестны, прелестны, прелестны! Ради этих двух глав продолжайте! Вы создаете 
нечто новое, вы начинаете новую эпоху в литературе, которую вы уже прославили в 
другой отрасли. Я замечаю совсем новый [феномен] метеор. По некоторым страницам 
"Монастырки" уже можно было как бы предчувствовать тот язык, который я ищу 
повсюду, но не нахожу в наших книгах, однако автор не сумел удержаться и в

пал в вульгарность. Впрочем, он не гений, а человек, лишенный гениальности, не 
создан для того, чтобы пролагать новые пути в литературе. Вам, вам вс° возможно, 
вс° вам досталось по праву. Повторяю вам, и без лести,  ибо, слава богу, наши 
отношения не таковы, чтобы мне нужно было унижаться до лести, которая, к тому 
же, была бы и бесцельна, как она никогда не имеет оправдания среди порядочных 
людей,  повторяю вам, [что] - вы положили начало новой прозе,  можете в этом не 
сомневаться. С энтузиазмом любви к искусству говорю это, а такой энтузиазм может 
быть только искренним и не должен даже оскорблять вашу скромность. У Бестужева, 
спору нет, много, много достоинств; мысль у него прекрасна, но ее выражение 
всегда фальшиво: не ему создать прозу, которую все [могли бы], от графини до 
купца 2-й гильдии, могли бы читать с одинаковым удовольствием. Именно всеобщего 
русского языка недоставало нашей прозе, и его-то я нашел в вашей повести. Это 
язык ваших стихов, одинаково понятных и доставляющих наслаждение всем слоям 
общества, который вы переносите в вашу прозу рассказчика; я узнаю в ней тот же 
язык, и тот же вкус, ту же прелесть. О, не могу выразить, сколько радости 
доставило мне это чтение, хотя я и совсем болен благодаря неприятностям, 
причиненным мне теми, кто называет себя друзьями литературы, кто, не зная меня 
лично, не имея со мной никаких ссор, пожелал преследовать меня как человека, 
который довел до полного падения всю литературу; они до сих пор еще рыщут около 
моей гражданской собственности,  несомненно, чтобы доказать свою любовь к 
изящной словесности. Но вс° это вас не может интересовать: а факт тот, что 
именно вам обязан я минутой истинной радости среди моих нервных страданий; 
позвольте же мне поблагодарить вас за это без церемоний, со всей необдуманностью 
поступка, не оправданного никаким внешним обстоятельством. Это, видите ли, 
чувство ё"кабинетное", и вот это-то нечаянное чувство, без умысла в без 
последствий, столь свойственное мне и столь домашнее, настоящее home-feeling 
(домашнее чувство (англ.)), я вам и

 высказываю, не зная хорошенько, почему я так поступаю. Простите за каракули: я 
их пишу, держа попеременно то одну, то другую руку на кувшине с горячей водой и 
поставив обе ноги на другой такой же кувшин. Если это письмо вам не понравится 
или если оно покажется вам странным скажите, что его писал  старый кувшин 
(непереводимая игра слов - la cruche значит "кувшин" и "дурень"). Прощайте.
Сенковский.
Суббота.

(97)     Граф Бенкендорф, свидетельствуя свое совершенное уважение господину 
Пушкину, честь имеет просить его пожаловать к нему послезавтра, в понедельник, в 
10 часов утра.
Суббота
24 февраля 1834.

(98)     <герцога> де Лириа.

(99)     Видно, суждено именно мне всегда отвечать вам. Итак, знайте, что на 
сегодняшнем вечере полагается быть во фраке.
     Мой муж у себя в канцелярии, а его жена шлет самый сердечный привет вам и 
супруге вашей.
Милостивому государю господину Пушкину.

(100)     Прошу вас, милая <Анна Петровна>, прислать ко мне Арндта, но только не 
говорите об этом моим родителям.

(101) Милостивый государь,
     Прошу вас соблаговолить принять эту книгу взамен того, что я у вас похитил 
предумышленно.
     Спешу воспользоваться этим случаем, чтобы заверить вас в совершенном 
уважении, с которым я имею честь быть, милостивый государь, вашим нижайшим и 
покорнейшим слугой.
Монтандон.
Одесса 1 апреля 1834.
     Я поселился в Симферополе. Если вам понадобятся какие-либо сведения или что 
другое, прошу вас вполне располагать мною.
     Милостивому государю господину Ал. Пушкину в С.-Петербурге.

(102)     камеристок, которые более свежи

(103) Граф.
     Весьма печально искупаю я заблуждения моей молодости. Лобзание Лелевеля 
представляется мне горше ссылки в Сибирь. Благодарю вас однако ж за то, что вы 
соблаговолили сообщить мне данную статью: она послужит мне текстом для 
проповеди.
     Прошу вас, граф, повергнуть меня к стопам супруги вашей и принять, 
изъявление моего высокого уважения.
Александр Пушкин.

(104)     Однако ж для придворных кавалеров существуют определенные правила, 
определенные правила. <.....> Вы ошибаетесь: это для фрейлин. (игра слов:  les 
rиgles  значит и "правила", и "регулы")
(105)     Пусть уж лучше меня высекут перед всеми, <как говорит> г-н Журден.
(106)     бифштекс
(107)     Скажи мне, что ты пьешь, и я скажу тебе, кто ты
(108)     отвар из апельсиновых листьев
(109)     крепкую шутку. <....> До свиданья.
(110)     мадмуазель Зонтаг
(111)     Софья Карамзина
(112)     максимум <....> минимум
(113)     уже слишком
(114)     Софья Карамзина. <....> Софья
(115)     и проч.

(116) <Н. И. Гончарова:>
      Прежде чем ответить на ваше письмо, мой дорогой Александр <Сергеевич> я 
начну с того, что поблагодарю вас от всего сердца за ту радость, которую вы мне 
доставили, отпустив ко мне вашу жену с детьми; из-за тех чувств, которые она ко 
мне питает, встреча со мной, после 3 лет разлуки, не могла не заволновать ее. 
Однако, она не испытала никакого недомогания; повидимому, она вполне здорова, и 
я твердо надеюсь, что во время ее пребывания у меня я не дам ей никакого повода 
к огорчениям; единственно, о чем я жалею в настоящую минуту,  это о том, что она 
предполагает так недолго погостить у меня. Впрочем, раз вы так уговорились между 
собой, я конечно не могу этому противиться. Я тронута доверием, которое вы мне 
высказываете в вашем письме, и, принимая во внимание любовь, которую я питаю к 
Натали и которую вы к ней питаете,  вы оказываете мне это доверие не напрасно, я 
надеюсь оправдывать его до конца моих дней. Дети ваши прелестны и начинают 
привыкать ко мне, хотя вначале <Маша прикрикивала на бабушку>.  Вы пишете, что 
рассчитываете осенью ко мне приехать; мне будет чрезвычайно приятно соединить 
всех вас в домашнем  кругу.  Хотя Натали, повидимому, чувствует себя хорошо у 
меня, однако легко заметить ту пустоту, которую ваше отсутствие в ней вызывает. 
До свиданья, от глубины души желаю вам ненарушимого счастья. Верьте, я навсегда 
ваш друг.

     <Н. Н. Пушкина:>
     С трудом я решилась написать тебе, так как мне нечего сказать тебе и все 
свои новости я сообщила тебе с оказией, бывшей на этих днях. Даже мама едва не 
отложила свое письмо до следующей почты, но побоялась, что ты будешь несколько 
беспокоиться, оставаясь некоторое время без известий от нас; это заставило ее 
побороть сон и усталость, которые одолевают и ее и меня, так как мы целый день 
были на воздухе. Из письма мамы ты увидишь, что мы все чувствуем себя очень 
хорошо, оттого я ничего не пишу тебе на этот счет; кончаю письмо, нежно тебя 
целуя, я намереваюсь напасать тебе побольше при первой возможности. Итак, 
прощай, будь здоров и не забывай нас.
      Понедельник, 14 мая 1834. <.....>

(117) Дорогой и милый Пушкин.
     К несчастью моему я должен сидеть дома и не могу с места тронуться, так как 
моя жена очень нездорова. А между тем мне совершенно необходимо повидаться с 
тобой, чтобы посоветоваться насчет целого потока новых м<------>н и вольностей, 
которые мучили меня все эти дни.  В качестве моей прачки ты не можешь отказаться 
уделить мне несколько минут если надеяться на то, что ты не откажешься отобедать 
сегодня со мной, значит не слишком злоупотреблять твоей дружбой: моя мать в 
деревне, я никакого другого общества кроме моей м<------>ы не будет. Весь твой 
сердцем и душой
И. Мятлев.
Пятница. 18 мая 1834.

     Я работаю над солидным трудом, м<--------->м и разудалым, который хочу 
посвятить тебе.

(118) Милый князь.
     Я написал Пушкину и еще не получил от него ответа, я сделал еще одну 
попытку побывал у Жуковского; мне бы хотелось, чтобы вы трое были крестными 
отцами моих м<------>х и юмористических стихов, которых крестины я справляю 
завтра. За обедом крестными матерями стихов будут моя жена и моя сестра Галахова 
вот из кого будет состоять вся наша компания: бога ради, поддержи мою просьбу 
перед этими господами, которые знают и любят тебя больше, чем меня; а что до 
тебя ты дал мне слово, да и заинтересован ты в этом не меньше меня.
     Воспользуйся для этого дела моим слугой, который сегодня утром прибудет в 
твое распоряжение, и употреби свое влияние так, как в тех случаях, когда ты 
взаправду чего-нибудь хочешь и сообщи мне результат своего посредничества, чем 
бесконечно и основательно обяжешь преданнейшего из твоих слуг
И. Мятлева.
С.-Петербург.
28 мая 1834.

(119)     Соллогуб
(120)     чревовещатель
(121)     буквально
(122)     неприкосновенность семьи
(123)     Софья
(124)     Вас, вероятно, очень утомляет обязанность читать вс°, что появляется. 
Да, ваше императорское высочество, <....> тем более, что в том, что теперь 
пишут, нет здравого смысла.
(125)     Энциклопедическом словаре
(126)     Я не думала, <....> что смерть Кочубея так огорчит меня.
(127)     Вчера на балу госпожа такая-то была решительно красивее всех и была 
одета лучше всех. <Прощай,> госпожа такая-то.
(128)     в сущности говоря
(129)     джентльмен

(130) 17 июня
      Думали ли вы, мой дорогой, всегда любимый Пушкин, получить письмо от меня 
конечно, нет и к тому же, что хуже всего .... деловое письмо но не о моих делах 
у вас довольно своих а о ваших; запаситесь терпением; прочитайте мое письмо 
пораздумайте день-другой, права ли я и затем, но не раньше, можете действовать. 
Позавчера вечером ваши родители приехали отобедать к моей дочери Вревской, а 
вчера к чаю ко мне; несмотря на усталость после дороги они провели у нас весь 
день. И сегодня я узнаю от Аннеты, что вы наняли г-на Рейхмана приказчиком или 
управляющим или чем-то в этом роде по вашему нижегородскому имению. При этой 
новости я испытала ощущение, так верно выражаемое русскими: <что у меня упало 
сердце>.  Я спросила у Аннеты, кто же его рекомендовал Алексей, был ответ. По 
правде сказать, я ничего не могла ей возразить на это, но уверяю вас, что с той 
поры я нахожусь в нервном возбуждении, которое тогда лишь пройдет, когда я 
выскажу вам вс°, что у меня лежит на сердце;  успокоив мою совесть исполнением 
того, что кажется мне моим долгом, я тихо и мирно пойду сажать свои цветы как 
некогда Домициан свою капусту.  Так, значит, вы поверили рекомендации г-на 
Алексея Вульфа - Алексея,  сущего простачка в делах хозяйственных, - молокососа, 
который, найдя свое имение без куска хлеба, свои поля плохо вспаханными, своих 
крестьян без пищи, мог назвать г-на Рейхмана хорошим управляющим!!! И вы, вы у 
меня не спросили совета, у меня, которая волей-неволей осуждена, вот уже 6-й раз 
в своей жизни, исправлять хозяйственные промахи  господ немецких агрономов! - 
Ради бога, ради вашего собственного покоя, ради маленькой, совсем маленькой 
частички дружбы, которую я бы желала, чтобы вы питали ко мне, - не доверяйте ему 
управление вашим имением.  Оставьте там  еще на год того, кто сейчас там 
находится, но только, только не Рейхмана. Когда мне пришлось отстранить Дрейера  
от управления Тригорским, я поручила Рейхману проверить счета Дрейера
- и вот, когда он провозился неделю и ничего не сделал, - мне пришлось самой 
взяться за работу, и я закончила ее в 3 дня. Так как тогда управление тверскими 
имениями было проще, крестьяне там зажиточнее (вернее были) и так как я еще не 
верила тому, что начинала замечать,  то я наняла его управляющим,  и вот мы 
накануне продажи с торгов 500 душ и двух домов со службами. Перечислять все 
хозяйственные глупости, которые он наделал, было бы слишком долго и вам бы 
наскучило но если вы думаете, что нынешний ваш управляющий может быть заподозрен 
потому, что он беден, то я скажу вам, наоборот, что это как раз наоборот его 
лучшая рекомендация, - ибо он управлял имениями вашей родственницы г-жи Менандр 
в течение, кажется, 6 лет,  вс° время пока ее муж был на действительной военной 
службе, а ведь нет такого маленького имения, которое не дало бы барыша господам 
управляющим, - и поверьте мне и моей небольшой опытности, что лучше иметь 
управляющим человека, который, давая вам приличный доход, сумеет и себе отложить 
кое-что, - чем бедного простачка, который перевернет ваше хозяйство вверх дном, 
потому что он иначе не умеет, и разорят вас без выгоды для себя.
     Вс°, что я вам пишу, внушено мне искренней привязанностью, которую я к вам 
питаю; я не могу не интересоваться тем, что вас касается,  и теперь, когда я 
высказала вс°, что думаю, поступайте, как хотите. Будьте здоровы остерегайтесь 
Рейхмана, предупреждаю вас - еще раз, - и [дорогой] только не сомневайтесь 
никогда в нежной привязанности к вам
     П. О.
     P. S. Соберитесь как-нибудь приехать взглянуть на Тригорское. Благодаря 
некоторым обстоятельствам ваши родители не будут иметь ничего против того, чтобы 
вы поселились в садовом флигеле Тригорского; там вы будете жить так, словно вас 
нет ни в Тригорском, ни в Михайловском если вы того пожелаете.

     Анекдот.
    После того как я отказала Трейеру  от управления Малинниками, доказав ему, 
что он украл у меня 1000 руб., - госпожа Поликарпова, урожденная княжна 
Щербатова, по рекомендации моего деверя Ивана Вульфа, доверяет ему имение в 800 
душ, в Тамбовской губернии. Этой зимой мы встречаемся с нею у Нетти Трувеллер, я 
спрашиваю у нее о Трейере. - Ах, боже мой, сударыня, - говорит она мне, - 
представьте, он украл у меня 35000 руб.  и только с помощью полиции я могла от 
него отделаться. - Вы не спросили у меня совета, сударыня, - был мой ответ.
     К сведению моего читателя.
     А у меня есть серьезные основания думать, что несмотря на разорение, до 
которого Рейхман довел наше имение, он его не покинул с пустыми карманами. 
Верьте мне.

(131)     Во всяком деле только первый шаг труден, дорогой Александр, - 
несколько дней тому назад я вам писала и вот опять должна вам сказать несколько 
слов. Я только что узнала от вашей матушки, что вы слышали от Рейхмана, будто я 
осталась ему кое-что должна. Не могу понять, почему г-н Рейхман пребывает в 
таком заблуждении! Никогда я ему не была должна ничего ни одного обола: он 
взялся управлять тверскими имениями из десятой части дохода, хозяйничал в 
Малинниках 4 года, в Ниве 3, и оставил 500 душ в крайней нищете. Алексей 
рассчитался с ним, и если он думает что мы ему должны по тверским имениям, то 
именно, по строгой справедливости г-н Рейхман должен получить плату за свои 
благотворные труды из доходов тверских имений. - Поэтому прошу вас не выступать 
посредником между ним и мною деньги, которые должны мне ваши родители, были им 
доверены на хранение, чтобы я сама их не истратила: 1000 руб. старого долга 1826 
года и для г-жи Павлищевой 560  руб. ассигнациями, и еще 200,  занятых, когда 
они приезжали в 33 году в июне или июле месяце, - этот долг вы отдадите мне 
осенью, дорогой Александр, - чтобы я внесла эти деньги в Ломбард - 22-го 
декабря.  Итак, вам нечего торопиться и спешить сломя голову. - Но Рейхману с 
меня ничего не следует вот чего я прошу вас не забывать. Каждый день, повторяя 
молитву: - Отче наш, иже еси на небесех,  я вспоминаю его и прощаю ему его 
прегрешения по отношению ко мне, - но мне бы не хотелось прощать ему еще что-
либо за ваш счет. - Сегодня у нас было интересное зрелище увоз иконы 
Святогорской  божьей матери. С час тому назад прошел крестный ход при чудной 
погоде; множество довольно приличной публики, в ожидании прибытия иконы, 
расположилось у подошвы нашей горы десять или 12 экипажей, стоявших по близости, 
дополняли картину. - В числе перемен, происшедших в наших краях, извещаю вас, 
что наши соседи Шелгуновы живут открытым домом - хороший повар, танцы, музыка; в 
настоящую минуту ваш
отец с матерью и еще человек 40 обедают у них, я же, страдая уже несколько 
недель болями в ногах, просила меня извинить и чувствую себя, право, гораздо 
лучше в вашем обществе. И не могу еще раз не повторить приезжайте на несколько 
дней в Михайловское. Какая земляника!! просто наслаждение, - и потом какая 
восхитительная погода слишком хорошая для яровых. Прощайте, я тоже еду к 
Шелгуновым и желаю вам спокойной ночи, - целую ваши глаза, такие прекрасные 
иногда. Прощайте.
Иванов день, 24  июня.

(132)  Граф.
     Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в 
провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу, и покорнейше прошу Ваше 
сиятельство исходатайствовать мне соответствующее разрешение.
     В качестве последней милости я просил бы, чтобы дозволение посещать архивы, 
которое соизволил мне даровать его величество, не было взято обратно.
     Остаюсь с уважением, граф, вашего сиятельства нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин.
15 июня. С.-Петербург.

(133)     <термин карточной игры в бостон.>
(134)     Прощай, жизнь моя; люблю тебя.
(135)     не иначе
(136)     Сергей

(137) Граф.
     Несколько дней тому назад я имел честь обратиться к Вашему сиятельству с 
просьбой о разрешении оставить службу. Так как поступок этот неблаговиден, 
покорнейше прошу вас, граф, не давать хода моему прошению. Я предпочитаю 
казаться легкомысленным, чем быть неблагодарным.
     Со всем тем отпуск на несколько месяцев был бы мне необходим.
     Остаюсь с уважением, граф, вашего сиятельства нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин.
3 июля.

(138) так как мой поступок неосмотрителен; <и сказал,> что я предпочитаю 
казаться скорее легкомысленным, чем неблагодарным.

(139) Граф.
     Позвольте мне говорить с вами вполне откровенно. Подавая в отставку, я 
думал лишь о семейных делах, затруднительных и тягостных. Я имел в виду лишь 
неудобство быть вынужденным предпринимать частые поездки, находясь в то же время 
на службе. Богом и душою моею клянусь, - это была моя единственная мысль; с 
глубокой печалью вижу, как ужасно она была истолкована. Государь осыпал меня 
милостями с той первой минуты, когда монаршая мысль обратилась ко мне. Среди них 
есть такие, о которых я не могу думать без глубокого волнения, столько он вложил 
в них прямоты и великодушия. Он всегда был для меня провидением, и если в 
течение этих восьми лет мне случалось роптать, то никогда, клянусь, чувство 
горечи не примешивалось к тем чувствам, которые я питал к нему. И в эту минуту 
не мысль потерять всемогущего покровителя вызывает во мне печаль, но боязнь 
оставить в его душе впечатление, которое, к счастью, мною не заслужено.
     Повторяю, граф, мою покорнейшую просьбу не давать хода прошению, поданному 
мною столь легкомысленно.
     Поручая себя вашему могущественному покровительству, осмеливаюсь изъявить 
вам мое высокое уважение.
     Остаюсь с почтением, граф, вашего сиятельства нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин.
6 июля. С.-П.

(140)     От всего сердца благодарю вас, дорогая, милая и любезная <Прасковья 
Александровна>, за письмо, которое вы были добры мне написать. Вижу что вы по 
прежнему сохраняете ко мне былую дружбу и участие. Отвечу вам откровенно на то, 
что касается Рейхмана. Я знаю его за честного человека, а в данную минуту это 
вс°, что мне нужно. Я не могу довериться ни Михайле, ни Пеньковскому, ибо знаю 
первого и не знаю второго. Не имея намерения поселиться в Болдине, я не могу и 
помышлять о том, чтобы восстановить имение, которое, между нами говоря, близко к 
полному разорению; я хочу лишь одного - не быть обворованным, и платить проценты 
в Ломбард. Улучшения придут впоследствии. Но будьте покойны: Рейхман только что 
написал мне, что крестьяне так обнищали и дела идут так худо, что он не мог 
взять на себя управление Болдиным, и что в настоящую минуту он в Малинниках.
     Вы не можете себе представить, до чего управление этим имением мне в 
тягость. Нет сомнения, Болдино заслуживает того, чтобы его спасти, хотя бы ради 
Ольги и Льва, которым в будущем грозит нищенство или по меньшей мере бедность. 
Но я не богат, у меня самого есть семья, которая зависит от меня и без меня 
впадет в нищету. Я принял имение, которое не принесет мне ничего кроме забот и 
неприятностей. Родители мои не знают, что они на волос от полного разорения. 
Если б только они решились прожить несколько лет в [Зуеве] Михайловском, дела 
могли бы поправиться; но этого никогда не будет.
     Рассчитываю повидаться с вами нынешним летом и, разумеется, остановиться в 
Тригорском. Будьте добры передать мое Почтение всему вашему семейству и примите 
еще раз мою благодарность и выражение чувств моего уважения и неизменной дружбы.
А. П.
29 июня. С.-Пб.
     13 июля.  Вот письмо, которое должно было быть у вас уже две недели тому 
назад. Не знаю, как случилось, что оно до сих пор не отослано. Дела мои задержат 
меня еще на некоторое время в Петербурге. Но я попрежнему надеюсь появиться у 
ваших дверей.

(141)     Перечни содержания.
(142)     Перечень содержания.
(143)     есть животное, по природе своей слабое и болезненное
(144)     Животное, по природе своей слабое и болезненное

(145) Милостивый государь,
     Ответ г-на Загоскина еще не дошел до меня. Как только получу его письмо, 
буду иметь честь передать его вам.
А. Пушкин.
   Милостивому государю господину Александру <....>

(146)     Мария
(147)     Мадам <Жорж>
(148)     чтобы сделать тебе ребенка
(149)     <Ах,> мосье, вы доставите мне большое удовольствие.
(150)     Господи, да мы все потеряли наших мужей и однако же утешились.
(151)     Сергей
(152)     и проч.
(153)     и проч., и проч.
(154)     наш друг ростовщик
(155)     и проч. и проч.
(156)     это очень любезно с его стороны
(157)     Завоевание Англии норманнами
(158)     и проч.

(159) 1 ноября. Тригорское.
     Где вы?... что вы поделываете, мой дорогой Александр; хочу надеяться, что с 
вами не случилось ничего худого; - но ваши родители очень беспокоятся о вас ибо 
как же объяснить более чем трехмесячное молчание. Мне очень неприятно докучать 
вам моими письмами, мой дорогой, всегда дорогой Александр, - я отлично понимаю, 
что нет дружбы, которая устояла бы против докуки, - но вместе с тем я дошла до 
такого положения, что должна знать, можете ли вы уплатить мне долг ваших 
родителей. Ибо я тоже не могу оставаться в неизвестности по этому поводу. - Срок 
моего платежа в Ломбард совсем близок, и я должна знать, на что могу 
рассчитывать. - Вот письмо вашей матери, которое прилагаю к моему, ваш отец слег 
в постель, и только от беспокойства. Бога ради, напишите нам, ибо иначе, - 
иначе, право!! ваш отец этого не вынесет, - поспешите же сообщить ему, что вы и 
все ваши здоровы, - и что вы  его не забыли - мысль, которая его мучает и 
доводит до слез вашу мать. Простите мне, повторяю эти строки, - сердитесь, но 
отвечайте искренне преданной вам Праск. Осиповой.

     Для памяти.
     С  33  года      1760 руб. - 60 уплачено в Петербурге
Проценты за год 170
Итого 1870, ассигнациями.
     Если вы можете, если вы будете добры уплатить их мне,  я просила бы вас 
внести их в Ломбард.

(160)     шерсть с шелком

(161) Граф,
     Я в отчаянии от необходимости вновь докучать вашему сиятельству, но г. 
Сперанский только что сообщил мне, что так как история Пугачевского бунта 
отпечатана в его отделении по повелению его величества государя императора, то 
ему невозможно выдать издание <без высочайшего на то соизволения>.  Умоляю ваше 
сиятельство извинить меня и устранить это затруднение.
     Остаюсь с глубочайшим уважением, граф, вашего сиятельства нижайший и 
покорнейший слуга
Александр Пушкин.
17 декабря 1834.

(162)Князь,
     Я намеревалась продать императорскому двору бронзовую статую, которая, как 
мне говорили, обошлась моему деду в сто тысяч рублей и за которую я хотела 
получить 25 000. Академики, которые были посланы осмотреть ее, сказали, что она 
стоит этой суммы. Но не получая более никаких об этом известий, я беру на себя 
смелость, князь, прибегнуть к Вашей снисходительности. Хотят ли еще приобрести 
эту статую или сумма, которую назначил за нее мой муж, кажется слишком большой. 
В  этом последнем случае нельзя ли по крайней мере оплатить нам материальную 
стоимость статуи, т. е. стоимость бронзы, и заплатить остальное когда и сколько 
Вам будет угодно. Благоволите принять, князь, уверение в лучших чувствах 
преданной Вам Натальи Пушкиной.

(163) Петербург, 25 февраля 1833.
Милостивая государыня,
     Я получил письмо, которое Вы были так любезны мне послать от 18 этого 
месяца по поводу статуи Екатерины II, которую Вы предложили продать 
императорскому двору, и с величайшим сожалением я вынужден сообщить, что очень 
стесненное положение, в котором находится в настоящее время императорский двор, 
не позволяет ему затратить сумму столь значительную. Позвольте Вас уверить, 
милостивая государыня, в величайшей готовности, с которой без этого досадного 
обстоятельства я бы ходатайствовал перед его величеством о разрешении 
удовлетворить Вашу просьбу, и примите уверения в почтительнейших чувствах, с 
которыми я имею честь быть, милостивая государыня, Вашим почтительным и покорным 
слугой.
Князь Петр Волконский.

(164)     Я так виноват перед вами и должен казаться таким неблагодарным, что 
мне совестно вам писать. Г-н Казасси доставил мне очень любезное письмо от вас; 
вы в нем просили у меня стихов для альманаха, который намеревались выпустить к 
этому году. Я задержал свой ответ по весьма уважительной причине: мне нечего 
было вам послать и я вс° ждал, как говорится, минуты вдохновения, то есть 
припадка бумагомарания. Но вдохновение так и не пришло, в течение последних двух 
лет я не написал ни одного стиха и вот почему мое доброе намерение преподнести 
вам свои несчастные стишки отправилось мостить ад. Ради бога, не сердитесь, а 
лучше пожалейте меня за то, что мне никогда не удается поступать так как мне 
следовало бы или хотелось бы.
     Я поручил Ширяеву доставить вам вс° напечатанное мною по возвращении из 
Тифлиса не знаю, выполнил ли он это. Я же обязан вам большой благодарностью за 
присылку Тифлисских ведомостей единственной из русских газет, которая имеет свое 
лицо и в которой встречаются статьи, представляющие действительный, в 
европейском смысле, интерес. Если вы видаете А. Бестужева, передайте ему поклон 
от меня. Мы повстречались с ним на Гут-горе, не узнавши друг друга, и с тех пор 
я имею о нем сведения лишь из журналов, в которых он печатает свои прелестные 
повести. Здесь распространился слух о его смерти, мы искренно оплакивали его и 
очень обрадовались его воскрешению <.....>.
     Письмо это передаст вам г-н Россетти, весьма достойный молодой человек, 
который покидает блестящий свет и ветреное и рассеянное существование для 
сурового ремесла грузинского солдата. Мы рекомендуем его вам и уверены, что вы 
поблагодарите нас за это знакомство.
     Примите, милостивый государь, уверение в моем высоком уважении.
Александр Пушкин.
3 января 1833. С. П. Б.
     Милостивому государю господину Санковскому в Тифлисе.



DUBIA


8. P. И. Дорохов - Пушкину.
1833-1836 гг. (?). Москва (?).

     Я прежде любил тебя, теперь люблю и почитаю, а в мои года при моей 
опытности это не безделица -

Я много жил в немноги годы
И школу света изучил
Но в вихре битв и в вихре моды
Прямое сердце сохранил;
И верь мне средь забав не строгих
Я многих может быть любил
А почитал - немногих.
                                                         Дорохов.


9. Д. В. Давыдову.
1834-1836 гг.Петербург.
 (Отрывок)
Сенковскому учить тебя русскому языку, вс° равно, что евнуху учить Потемкина.


10. Николай I - Пушкину.
Ночь с 27 на 28 января 1337 г. Петербург.

     Есть ли бог не велит уже нам увидеться на этом свете, то прими мое прощение 
и совет умереть по християнски и причаститься, а о жене и детях не беспокойся. 
Они будут моими детьми, и я беру их на свое попечение.



<ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ МОСКВЫ В ПЕТЕРБУРГ.>

<ЧЕРНОВАЯ РЕДАКЦИЯ.>

     Узнав, что новая московская дорога совсем окончена, я вздумал съездить в 
П.<етер>Б.<ург>, где не бывал я более 15 лет. Я записался в конторе поспешных 
дилижансов (которые показались мне спокойнее прежних почтовых карет) и 15 
окт.<ября> в 10 часов утра выехал из Московской заставы.
     Катясь по гладкому шоссе в спокойном экипаже, не заботясь ни о его 
прочности, ни о прогонах, ни о лошадях, я вспомнил о последнем своем путешествии 
в П.<етер>Б.<ург> по прежней дороге. Не решившись скакать на перекладных, я 
купил себе дешевую бричку и с одним слугою отправился в путь. Не знаю, кто из 
нас, Иван или я, согрешил перед выездом, но путешествие наше было 
неблагополучно. Проклятая бричка требовала поминутно починки. Кузнецы меня 
притесняли, рытвины и деревянная мостовая совершенно измучили. Целые шесть дней 
тащился я по несносной дороге и приехал в П<етер>Б<ург> полумертвый. Мои 
приятели смеялись над моей изнеженностью и непривычкой к дороге. Но я не имею 
притязаний на фельдъегерское геройство и по зимнему пути возвратясь в Москву, с 
той поры уж никуда не выезжал.
     Великолепное моск.<овское> шоссе начато [по] повелению им<ператора> 
Александра; дилижансы учреждены обществом частных людей. Так должно быть и во 
всем: правительство открывает дорогу, частные люди находят удобнейшие способы ею 
пользоваться.
     [Я начал записки свои не для того, чтоб льстить властям, товарищ, избранный 
мной, худой внушитель ласкательства], но не могу не заметить, что со времен 
возведения н<а престол>  Романовых, от Мих.<аила> Ф.<едоровича> до Ник.<олая> 
I, правительство у нас всегда впереди на поприще образованности и просвещения. 
Народ следует за ним всегда лениво, а иногда и неохотно. Вот что и составляет 
силу нашего самодержавия. Не худо было иным европейским государствам понять эту 
простую истину. Бурбоны не были бы выгнаны вилами и каменьями, и английская 
аристокрация не принуждена была бы уступить радикализму.
     [Я упомянул о моем товарище. Должно мне познакомить с ним читателя.]
     Собравшись в дорогу, вместо пирогов и холодной телятины я хотел запастись 
книгою, понадеясь довольно легкомысленно на трактиры и боясь разговоров с 
почтовыми товарищами. В тюрьме и в путешествии всякая книга есть божий дар. И 
та, которую не решитесь вы и раскрыть, возвращаясь с бала или собираясь в 
Английский клоб, покажется вам занимательна как арабская сказка, если попадется 
вам в каземате или в поспешном дилижансе.
     Вот на что хороши путешествия.
     Итак, собравшись в дорогу, зашел я к старому моему приятелю * * *, коего 
библиотекой привык я пользоваться - и спросил у него книгу скучную, но 
любопытную в каком бы то ни было отношении; приятель мой хотел было дать мне 
известный роман, утверждая, что скучнее ничего быть не может, а что книга очень 
любопытна в отношении ее успеха в публике. Но я его благодарил, зная по опыту 
непреодолимость сочинений г-на..... - Постой, сказал мне * * *, знаю чего тебе 
надобно. С этим словом [он] вынул из-за полных сочинений А. Сумарокова и М. 
Хераскова книгу, изданную повидимому  в конце прошлого столетия. - Прошу 
беречь ее, - сказал он таинственным голосом, - надеюсь, что ты вполне оценишь и 
оправдаешь мою доверенность. Я раскрыл ее и прочел заглавный лист: Путешествие 
из П.<.етер>Б.<урга> в М.<оскву> 1791 года -  книга, некогда прошумевшая 
соблазном и навлекшая на сочинителя гнев Екатерины, ныне типографич.<еская> 
редкость, потерявшая всю свою заманчивость, случайно встречаемая на почетной 
полке библиомана или в мешке брадатого разносчика.
     Я искренно благодарил * * * и взял с собою Путешествие. Содержание его всем 
известно.
     Радищев написал несколько отрывков, дав каждому в заглавии имя одной из 
станций, находящихся [на] дороге из П.<етер>Б.<урга> в М.<оскву>. В них излил он 
свои мысли - безо всякой связи и порядка. В Черной грязи, пока закладывали 
лошадей, я начал книгу с последней главы и заставил Рад.<ищева> путешествовать 
со мною из М.<осквы> в П.<етербург>.


     Черная грязь.

     Радищев в последней главе своей книги говорит о браках поневоле - и горько 
порицает самовластие господ и потворство градодержателей  (городничих?). Вообще 
несчастие жизни семейственной есть отличительная черта во нравах нашего народа. 
Шлюсь на русские песни; обыкновенное их содержание: или жалобы красавицы, 
выданной замуж насильно, или упреки молодого мужа постылой жене; свадебные песни 
наши унылы, как вой похоронный. Спрашивали однажды у старой крестьянки, по 
страсти ли вышла она замуж. - По страсти, - отвечала старушка. - Я долго 
упрямилась, да приказчик погрозился меня высечь. - Неволя браков давнее зло. 
Недавно правительство обратило внимание на лета вступающих в супружество. Это 
уже шаг к улучшению, но и предлог к притеснению. 18-тилетний возраст, 
назначенный женскому полу зак.<онным> сроком для вступления <в> брак, мог быть 
уменьшен двумя годами. 16-летняя девка и в нашем климате уже на выдании,  а 
кр.<естьянские> семейства нуждаются в работницах.
     В конце книги своей Р.<адищев> поместил слово о Ломоносове.  Оно писано 
слогом надутым и тяжелым. Сочинитель имел тайное намерение нанести удар 
неприкосновенной славе нашего Пиндара.  Достойно замечания и то, что Рад.<ищев>  
тщательно прикрыл это намерение уловками уважения и обошелся со славою 
Ломоносова гораздо осторожнее, нежели с Верховной властию, на которую напал с 
такой безумной дерзостию. Он посвятил более 30 страниц, наполненных пошлыми 
похвалами стихотворцу, ритору и грамматику, чтоб в конце своего слова поместить 
следующие мятежные строки:
     "Мы желаем показать, <что в отношении российской словесности, тот, кто путь 
ко храму славы проложил, есть первой виновник в приобретении славы, хотя бы он 
войти во храм не мог. Бакон Веруламский недостоин разве напоминовения, что мог 
токмо сказать, как можно размножать науки? Недостойны разве признательности 
мужественные писатели, восстающие на губительство и всесилие, для того, что не 
могли избавить человечества из оков и пленения? И мы не почтем Ломоносова, для 
того, что не разумел правил позорищного стихотворения и томился в эпопеи, что 
чужд был в стихах чувствительности, что не всегда проницателен в суждениях, и 
что в самых одах своих вмещал иногда более слов,> нежели мыслей".
     Ломоносов был великий человек. Между Петром I и Екатериною II он один 
является самобытным сподвижником просвещения. Он первый наш университет. Но в 
сем университете профессор поэзии и красноречия ничто иное, как исправный 
чиновник, а не поэт, вдохновенный свыше, не оратор, мощно увлекательный... В нем 
нет ни воображения, ни чувства. Оды его, писанные по образцу тогдашних немецких 
стихотворцев, утомительны и надуты; подражания псалмам и книге Иова - лучше, но 
отличаются только хорошим слогом, и то не всегда точным. Их поэзия принадлежит 
не Ломоносову. Его влияние было вредное, и до сих пор отзывается в тощей нашей 
литературе. Изысканность, высокопарность, отвращение от простоты и точности - 
вот следы, оставленные Ломоносовым. Давно ли стали мы писать языком 
общепонятным? Убедились ли мы, что славенский язык не есть язык русской и что мы 
не можем смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты 
счастливо могут быть заимствованы из церковных книг, то из сего еще не следует, 
чтобы мы могли писать да лобжет мя лобзанием  вместо цалуй меня  etc. [Знаю, 
что] Ломоносов того не думал и что он предлогал изучение славенского языка, как 
необходимое средство к основательному знанию языка русского. [Знаю, что 
Рассуждение о Старом и Новом Слоге  так же походит на Слово о <пользе книг 
церковных в российском языке>  - как псалом Шатрова на Размышление о 
вели<честве> божием.  Но тем не менее должно укорить Ломоносова в заблуждениях 
бездарных его последователей.]
     Ломоносов сам не дорожил своею поэзией - и гораздо более заботился о своих 
физических опытах, нежели о должностных одах на высокоторжественный день 
Тезоименитства etc. С каким презрением говорит он о Сумарокове, страстном к 
своему искусству (выписка из письма к Шув.<алову>.)  Зато с каким жаром говорит 
он о науках, о просвещении (выписка:  "Я думал, что вы позвали меня").
     Сумароков был шутом у всех вельмож тогдашних: у Шув.<алова>, у Пан.<ина>. 
Его дразнили, подстрекали, и забавлялись его выходками. Ф.<он> В.<изин>, 
характер коего также не очень достоин уважения, забавлял знатных, передразнивая 
Ал.<ександра> Петр.<овича> в совершенстве. Державин исподтишка писал сатиры на 
Сумарокова, и приезжал к нему наслаждаться его бешенством. Ломоносов был иного 
покроя: (выписка из письма к Шув.<алову>).  С Ломоносовым шутить было накладно. 
Он был везде тот же - дома, где все его трепетали, во дворце, где он дирал за 
уши пажей, в Академии, которая, по словам Шле<цера>, не смела при нем пикнуть. 
Со всем тем он был добродушен и деятельно сострадателен. Как хорошо его письмо о 
семействе несчастного Рихмана! В отношении к самому себе он был беспечен, и, 
кажется, жена его, хоть была и немка, но мало смыслила в хозяйстве. Бабушка Н. 
И. Гр.<еча> , вдова профессора, услыша, что говорили о Лом.<оносове>, 
спросила: "О каком Лом.<оносове> говорите вы, не о Ми<хайле-ли> В.<асильевиче>? 
Это был пустой человек - бывало всегда бегал ко мне за кофейником. Вот 
Тредь.<яковский> В.<асилий> Тр.<офимович>  - вот этот был почтенный и 
порядочный человек!"
     Тредьяк.<овский> был конечно почтенный и порядочный человек. Его 
грамматические и филологические изыскания очень замечательны. Он имел о русском 
стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. В его 
Телемахиде находятся много хороших стихов и счастливых оборотов.
     Радищев написал о них целую статью, Дельвиг часто приводил следующий стих в 
пример прекрасного гекзаметра:

                         Корабль Одиссеев
   Бегом волны деля, из очей ушел и сокрылся.

Мысль перевести Тел.<емака> стихами, выбор книги и самого метра - вс° доказывает 
удивительную смелость. Вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы 
нежели изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не 
стоят Тредьяковского, но habent sua fata libelli.
     Радищев укоряет Лом.<оносова> в лести, и тут же извиняет его (вып.<иска>). 
(1)  Ломоносов наполнял свои строфы высокопарною хвалою; он, без обиняков, 
называет гр. Шувалова своим благодетелем и покровителем. Он воспевает гр. К. А. 
Разумовского под именем Полидора, он стихами поздравляет гр. Орлова с 
возвращением его из Финляндии; он пишет: его сият.<ельство> гр.<аф> Мих.<аил> 
Лар.<ионович> Вор.<онцов> по своей высокой ко мне милости изволил взять от меня 
пробы моз.<аичных> составов для показания е.<я> В.<еличеству>. Ныне вс° это 
вывелось из обыкновения. Что из этого заключить?  Что  нынешние  литераторы  
благороднее  мыслят и чувствуют, нежели мыслил и чувствовал Ломоносов? Позвольте 
в том усумниться. Расстояние от одного сословия до другого в то время еще 
существовало. Ломоносов, рожденный в низком сословии, не думал возвысить себя 
наглостью ни запанибратством с людьми высшего состояния; но за то умел за себя 
постоять, и не дорожил ни их покровительством, ни своим благосостоянием, когда 
дело шло о его чести, или о торжестве его любимых идей... Послушайте, что пишет 
он этому самому Шувалову, предстателю Муз, высокому своему патрону: (выписка).  
Однажды (анекдот).  Вот каков был Ломоносов!
     У нас писатель, который <краснеет> при мысли посвятить свою книгу 
порядочному человеку, который двумя или 3 чинами выше его, не стыдится 
изгибаться перед каким нибудь журналистом, ошельмованным в общ.<ем> мнении, но 
который площадными ругательствами может повредить продаже книги или в хвалебном 
объявлении заманить покупщиков. Ныне последний писака, готовый на всякое 
плутовство литературное, на всякую приватную подлость, на всякий безымянный 
пасквиль, проповедует в своем журнале независимость души. (7)
     Еще одно замечание. В России, как заметила M-de de Staлl,  словесностью 
занимались большею частию дворяне (выписка).   (2)  Это дало особую физиономию 
нашей литературе. У нас писатели не могли без явного унижения изыскивать 
покровительства у людей, которых почитали себе равными; сношения их между собою 
не имели признаков холопства, котор.<ое> затмевает большую часть иностранных 
словесностей. Что почиталось в Англии и во Франции честию, то было бы у нас 
унижением. У нас нельзя писателю поднести свою книгу графу такому-то, генералу 
такому-то в надежде получить от него 500 руб<лей> или перстень богато 
украшенный. Patronage  (покровительство) до сей поры в обычаях англ.<ийской> 
литературы. Кребб, один из самых почт.<енных> людей, умерший в прошлом году, 
поднес все свои поэмы to his grace the Duke,  или the Du  etc. В своих 
смиренных посвящениях он почтительно упоминает о милостях и о высоком 
покровительстве, коих он удостоился. Со всем тем Кребб был человек нравственный, 
независимый и благородный.
     Во Франции вся блестящая литература века Людов.<ига> XIV была в передней. 
Анекдот о Бенсераде дает понятие о тогдашних нравах (из Беля), (3) и заметьте, 
что Бель приводит эту черту безо всякого замечания, как дело весьма 
обыкновенное! Ныне фр.<анцузские> нравы уже не те; но сословие писателей потому 
только не ползает перед министрами, потому что публика в состоянии дать больше 
денег. За то как бесстыдно ползают они перед господствующими модами! Какой 
талант ныне во Франции не запачкал себя грязью и кровью в угоду толпы, требующей 
грязи и крови? - Можно ли J. Janin  сравнить с Краббом?
     Даже теперь наши писатели, не принадлежащие к дворянскому сословию, весьма 
малочисленны. Несмотря на то их деятельность овладела всеми отраслями 
литературы, у нас существующими. Это есть важный признак и непременно будет 
иметь важные последствия. Писатели-дворяне (или те, которые почитают себя а tort 
ou а raison  членами высшего общества) постепенно начинают от них удаляться под 
предлогом какого-то неприличия.  Странно, что в то время, когда во всей Европе 
готический предрассудок [противу наук и словесности, будто бы не совместимых с 
благородством и знатностью], почти совершенно исчез, у нас он только что 
начинает показываться. Уже один из самых плодовитых наших писателей 
провозгласил, что литературой заниматься он более не намерен, потому что она 
дело не дворянское.  Жаль! Конечно, не слишком лестное товарищество некоторых 
новичков отчасти тому причиною, но разве бесчестное поведение двух или трех 
выслужившихся проходимцев  может быть достаточным предлогом для всех офицеров 
оставить шпагу и отречься от честного звания воинов!
     Радищев говорит, что Ломоносов ни в какой отрасли наук не проложил новых 
следов (выписка) (4)  и тут же сравнивает его - с лордом Беконом! (выписка)  (5)  
Таковое странное понятие имел 18-й век о величайшем уме новейших времен, о 
человеке, произведшем в науках сильнейший переворот и давшем им то направление, 
по которому текут они ныне.
     Если Ломоносова можно назвать русским Беконом, то это разве в таком же 
смысле, как Хераск.<ова> называли русским Гомером. К чему эти прозвища? 
Ломоносов есть русский Ломоносов - этого с него, право, довольно.


     Подсолнечная.

     На второй станции от Москвы Радищев ест кусок жареной говядины и выпил 
чашку кофию. Он пользуется сим случаем, дабы упомянуть о несчастных африканских 
невольниках, - и тужит о судьбе русского крестьянина, не употребляющего сахара. 
Вс° это ныне приторно и смешно, а было некогда в моде - Но замечательно описание 
русской избы (стр. 412-13). Четыре стены  etc. - Вот в чем
     Наружный вид русской избы мало переменился со времен Мейерберга. Посмотрите 
на рисунки, присовокупленные к его путешествию. Ничто так не похоже на русскую 
деревню в 16..., как русская деревня в 1833 году. Изба, мельница, забор, даже 
эта елка - это печальное тавро северной природы... Ничто снаружи не изменилось. 
Внутри, думаю, произошли улучшения - по крайней мере на больших дорогах. Труба в 
каждой избе; стекла заменили натянутый пузырь  - вообще более чистоты, удобства, 
того, что англ.<ичане> называют comfort;  очевидно, что Рад.<ищев> начертал 
каррикатуру - но заметьте: он упоминает о квасе и о бане, как о необходимом 
строении в крестьянском быту. Это знаки довольства. Забавно и то, что 
Рад.<ищев>, заставя свою хозяйку жаловаться на голод и неурожай, окончивает 
картину нужды и бедствия следующими словами - и начала сажать хлебы в печь.
     Ф.<он> Виз.<ин>, лет за 15 пред тем путешествуя по Франции, говорит, что по 
чистой совести судьба русского крестьянина показалась ему счастливее судьбы 
французского земледельца. Верно. Labruyиre  говорит (выписка). Слова г-жи 
Севинье еще сильнее тем, что она говорит без негодования и горечи, а просто 
рассказывает, что видит и <к> чему привыкла. Судьба франц. <узского> крестьянина 
не улучшилась в царствования Людов.<ига> XV и его преемника. Вс° это, конечно, 
переменилось [и я пологаю, что французский земледелец ныне счастливее русского 
крестьянина.]
     Однако строки Рад.<ищева> навели на меня уныние. Я думал о судьбе 
русск.<ого> крестьянина.

         К тому ж подушное, боярщина, оброк,
         И выдался <ль> когда на свете
         Хотя один мне радостный денек?..

     Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет 36. Я обратился к нему с 
вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина?
     Англ.<ичанин>.  Английский крестьянин.
     Я.  Как? Свободный англ.<ичанин>, по вашему мнению, несчастнее русского 
раба?
     Он. Что такое свобода?
     Я.  Свобода есть возможность поступать по своей воле.
     Он.  Следственно, свободы нет нигде - ибо везде есть или законы, или 
естественные препятствия.
     Я.  Так, но разница покоряться предписанным нами самими законам, или 
повиноваться чужой воле.
     Он.  Ваша правда. [Но разве народ англ.<ийский> участвует в 
законодательстве? разве власть не в руках малого числа? разве требования народа 
могут быть исполнены его поверенными?]
     Я.  В чем вы полагаете народное благополучие?
     Он.  В умеренности и соразмерности податей.
     Я.  Как?
     Он.  Вообще повинности в России не очень тягостны для народа. Подушная 
платится миром. Оброк не разорителен (кроме в близости Москвы и Петербурга, где 
разнообразие оборотов промышленности умножает корыстолюбие владельцев). Во всей 
России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своему крестьянину 
доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет чем вздумает, и уходит 
иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. [И это называете вы рабством? Я 
не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору 
действовать.]
     Я.  Но злоупотребления...
     Он.  Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы англ.<ийских> фабричных 
работников - волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных 
мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная 
бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид - о евреях, 
работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет об сукнах г-на Шмидта или 
об иголках г-на Томпсона. В России нет ничего подобного.
     Я.  Вы не читали наших уголовных дел.
     Он.  Уголовные дела везде ужасны; я говорю вам о том, что в Англии 
происходит в строгих пределах закона, не о злоупотреблениях, не о преступлениях. 
Кажется, нет в мире несчастнее английского работника - что хуже его жребия? - но 
посмотрите, что делается у нас при изобретении новой машины, вдруг избавляющей 
от каторжной работы тысяч пять или десять народу и лишающей их последнего 
средства к пропитанию?..
     Я.  Живали вы в наших деревнях?
     Он.  Я видал их проездом, и жалею, что не успел изучить нравы любопытного 
вашего народа.
     Я.  Что поразило вас более всего в русском крестьянине?
     Он.  Его опрятность, смышленность и свобода.
     Я.  Как это?
     Он.  Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро, 
сверхь того несколько раз в день моет себе руки. О его смышлености говорить 
нечего. Путешественники ездят из края в край по России, не зная ни одного слова 
вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия; 
никогда не встречал я между ими ни то, что соседи наши называют un badaud,  
никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к 
чужому. Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны...
     Я.  Справедливо; но свобода? неужто вы русского крестьянина почитаете 
свободным?
      Он.  Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения! есть ли и 
тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии?
      Я.  Не удалось.
      Он.  Так вы не видали оттенков подлости, отличающих у нас один класс от 
другого. Вы не видали раболепного maintien  нижней каморы перед верхней; 
джентельменства перед аристокрацией; купечества перед джентельменством; бедности 
перед богатством; повиновения перед властию. - А нравы наши, a conv. 
crim.,  а продажные голоса, а уловки  министерства, а тиранство наше с 
Индиею, а отношения наши со всеми другими народами?
     Англич<анин>  мой разгорячился и совсем отдалился от предмета нашего 
разговора. Я перестал следовать за его мыслями - и мы приехали в Клин.


     <Городня.>

     Рекрутский набор есть самая необходимая и тягостнейшая из повинностей 
народных. Образ набора различествует везде, и везде влечет за собою великие 
неудобства. Английский пресс  подвергается ежегодно горьким выходкам 
оппозиционных ораторов  и со всем тем существует во всей своей силе. 
Наполеоновская конскрипция производилась при громких рыданиях и проклятиях всей 
Франции -

         Чудовище, склонясь на колыбель детей,
         Cчитало годы их кровавыми перстами,
         Сыны в дому отцов минутными <гостями>
         Являлись etc.

     Рекрутство наше тяжело; лицемерить нечего, довольно упомянуть о законах 
противу крестьян, изувечивающихся во избежание оного. По крайней мере 
представляет оно выгоды правительству, следственно и народу. Конскрипция  по 
краткости времени службы в течении 15 лет, делает из всего народа одних 
солдатов, и тогда смотрите, что делается во Франции во время народных мятежей. 
Мещане дерутся, как солдаты, а солдаты рассуждают, как мещане. Обе стороны, одна 
с другой тесно связанные, вскоре мирятся и обнимаются, и обращаются противу 
правительства. Русский солдат, на 24 года отторгнутый от среды своих сограждан, 
делается чужд всему кроме своему долгу; он возвращается под родную кровлю уже в 
старости; самое сие возвращение уже ручается за его добрую нравственность; он 
жаждет одного спокойствия. На родине своей находит он только нескольких знакомых 
стариков; молодое поколение его не знает и с ним не братается.
     Власть помещиков в том виде, какова она теперь существует, необходима для 
рекрутства. Без нее правительство в губернии не могло бы собрать и четвертой 
доли требуемого числа рекрут. Вот одна из тысячи причин, повелевающих нам 
присутствовать в наших деревнях, а не разоряться в столицах под предлогом 
усердия к службе, но в самом деле из единой детской любви к рассеяниям и к 
чинам.
     Очередь в рекрутстве, которой придерживаются некоторые слабоумные 
филантропы не должна существовать, пока существуют наши дв.<орянские> права. 
Преступная леность! детское легкомыслие! Не лучше ли употребить сии права  в 
пользу ваших крестьян, удаляя от среды их вредных негодяев, людей, заслуживших 
наказание, и делая из них полезных членов обществу? Как? вы жертвуете полезным 
кр.<естьянином>, трудолюбивым хозяином, добрым отцом семейства и щадите вора и 
пьяницу обнищалого - а вс° из уважения к какому-то правилу, вами же самими 
самовольно установленному! Какая ужасная несправедливость! какая жалкая пародия 
<законности> .
     Рад.<ищев>  нападает на продажу рекрут и другие злоупотребления. Вс° это 
уже было запрещено Екатериною. Продажа рекрут была давнее зло. Простодум в 
Хвастуне Княжнина говорит, что он накопил деньжонки

                          не выводом те<ляток>
     Но к стати <в рекруты торгуючи людьми>.


     Клин.

     Слепой старик поет стих о Ал<ексее> божием человеке.  Крестьяне плачут, 
Радищев рыдает вслед за ямским собранием. О природа! колико ты властительна!..  
Крестьяне дают старику милостыню. Радищев, дрожащеи рукою,  дает ему рубль. 
Старик отказывается от него. Он того не стоит. Он не служил государю 
изображенному на монете. В молодости он лишился глаз на войне, в наказание 
воинской его жестокости. Женщина приносит ему пирог. Слепой принимает его с 
восторгом. Вот истинная благостыня. 30 лет  ем пирог по воскресениям и по 
праздникам, за то что некогда избавил он отца этой женщины от насилия проходящих 
солдат... Радищев наконец дарит ему платок; и извещает нас, что старик умер 
несколько времен после и положен в гроб с этим платком на шее. Имя Вертера,  
встречаемое в начале статьи, поясняет весь этот рассказ, неестественный и 
пошлый.


     Выдропуск.

     Власть со свободою сочетать должно на взаимную пользу. Истина неоспоримая, 
коею Рад.<ищев> заключает начертание о уничтож.<ении> придв.<орных> чинов, 
исполненное мыслей, большею частию ложных и пошлых.
     Этикет,  т. е. Уложение придворное, при дворе необходим, назначая каждому в 
присутствии царск.<их> особ его обязанность и службу. Где нет этикета, там 
придв.<орные> в поминутном опасении сделать какую нибудь неприличность. Не 
хорошо прослыть невежею, неприятно казаться и подлецом.

                                       -----

     Этикет, соблюдаемый некогда при царск.<ом> д.<воре> уничтожен у нас Петром 
В.<еликим> при всеобщем перевороте. Ек.<атерина> им занялась и установила новый; 
он имел неоспоримо то преимуще<ство> (6)


     <Торжок>

     Статья под заглавием Торжок  весьма замечательна. В ней дело идет о свободе 
книгопечатанья.  Любопытно видеть о сем предмете мнение того человека, который 
вполне разрешил сам себе сию свободу, напечатав в собств.<енной> типогр.<афии> 
книгу, в которой дерзость мыслей и выражений выходит изо всех пределов.
     Приступая к рассмотрению сей статьи, долгом почитаю сказать, что я убежден 
[в необходимости] ценсуры в образованном нравственно и христианском обществе, 
под какими бы законами и правлением оно бы ни находилось.
     Что и составляет величие человека, ежели не мысль? Да будет же мысль 
свободна, как должен быть свободен человек: в пределах закона, при полном 
соблюдении условий, налагаемых обществом.
     Мы в том и не спорим, говорят противники ценсуры, но книги, как и граждане, 
ответствуют сами за себя - есть законы для тех и других. К чему же 
предварительная ценсура? Пускай книга с начала выйдет из типографии и в числе 
3000 экземпляров рассыплется по всему обществу. Тогда вы можете, если найдете ее 
преступною, ее хватать и казнить и автора (если вам он известен) присудить к 
заключению на 8  мес.<яцев> и к штрафу, положенному законом.
     Нет: мысль уже стала гражданином, ответствует сама за себя, как скоро она 
родилась и выразилась. Речь и рукопись  также подлежат закону, как и книга.  
Никакое прав.<ительство> не может позволить первому охотнику проповедовать на 
площадях, что придет ему в голову, или торговать возм.<утительными>  
рукописями, под тем предлогом, что строки их начертаны пером, а не тиснуты 
станком типографическим.
     Вы судите гражданина не только за действия, но и за умышления. Но мысль 
есть уже действие книги.
     Действие человека est isolй,  одно и мгновенно, действие книги множественно 
и повсеместно.
     Законы (противу злоупотребления книгою) не достигают истинной цели закона, 
и не предупреждают зла, и не пресекают оного. Одна ценсура может исполнить то и 
другое.
     Один из фр.<анцузских> публицистов остроумным сравнением захотел доказать 
незаконность и безрассудность ценсуры. Если бы, гов.<орит> он, способность 
говорить была бы новейшим изобретением, то нет сомнения, что правительства 
установили бы ценсуру и на язык. Изданы были бы известные правила, и два 
человека, чтоб поговорить между собою, должны были бы на то получить 
предварительное дозволение.
     Конечно, если бы слово  не было общей принадлеж.<ностию> человеч.<еской>, а 
принадлежало бы стотысячной части оного, то прав.<ительства> не только были бы в 
праве, но должны были бы окружить препятствиями, ограничить законом опасное 
сословие людей говорящих. Но разве грамота такая же  общая принадлежность 
человеческого рода, как язык или зрение? И между людьми грамотными разве все 
обладают возможностью писать книги или даже журнальные статьи? Разве писатели, 
во всех землях, не суть класс самый малочисленный изо всего народонаселения? 
Противники всякой аристокрации! разве не видите вы, что арист.<окрация> самая 
гордая, самая мощная, самая опасная - есть аристокрация людей, налогающих на 
целые поколения свой образ мыслей, свои предрассудки, свои страсти. Что значит 
аристокрация богатства и породы в сравнении со влиянием аристокрации пишущих 
талантов? Никакое богатство не может перекупить влияние то<го>, чем овладевает 
книга, никакая власть, никакое правление не может устоять противу 
типографического снаряда. Взгляните на нынешнюю Францию. Лю<довик> Ф.<илипп>,  
воцарившийся милостию своб.<одного> книгоп.<ечатания>,  принужден уже обуздывать 
сию свободу, не смотря на отчаянные крики опозиции.
     Уважайте класс писателей, согласен; но не допускайте же его овладеть вами 
совершенно.
     Сказав откровенно и по чистой совести мнение мое о св.<ободе> 
книг<опечатания>, столь же откровенно буду говорить и о ценс.<уре>.
     Высший присудств.<енный> приказ в г.<осударстве> есть тот, который ведает 
дела Ума человеческого. Устав,  коим судии должны руководствоваться, должен быть 
священ и непреложен. (8) Книги, являющиеся перед его судом, должны быть приняты 
не как извозчик, пришедший за нумером, дающим ему право из платы рыскать по 
городу, - но с уважением и снисходительностию. Цензор есть важное лицо в 
гос.<ударстве>, сан его имеет нечто священное. Место сие должен занимать 
гражданин честный и нравственный, известный уже своим умом и познаниями, а не 
первый коллежский ассессор, который, по свидетельству формуляра, учился в 
университете. - Рассмотрев книгу и дав оной права гражд.<анства>, он уже за нее 
отвечает, ибо слишком было бы жестоко подвергать двойной и тройной 
ответственности писателя, честно соблюдающего узаконенные правила, под предлогом 
злоумышления, бог ведает какого. Но и цензора не должно запугивать, придираясь к 
нему за мелочи, неумышленно пропущенные им, и делать из него уже не стража 
государственного благоденствия, но грубого буточника, поставленного на 
перекрестке с тем, чтоб не пропускать народа за веревку. Большая часть писателей 
руководствуется двумя сильными пружинами, одна другой противудействующими:  
тщеславием  и корыстолюбием.  Если запретительною системою будете вы мешать 
словесности в ее торговой промышленности, то она предастся в глухую рукописную 
опозицию, всегда заманчивую, и успехами тщеславия легко утешится о денежных 
убытках.
     Земская  цензурная управа тщательно должна быть отделена от духовной,  как 
было доныне в России. Ценс.<ор> дух.<овного> звания не может иногда без явного 
неприличия позволить то, что в светском писателе не подлежит ни малейшей 
укоризне. Например божба, призвание имени божия всуе, шутки над грехами etc. Что 
было бы верьхом неприличия в книге феологической, то разве лицемер или глупец 
может осудить в комедии или в романе.
     Нравственность  (как и религия) должна быть уважаема писателем. 
Безнравственные книги суть те, которые потрясают первые основания гражданского 
общества, те, которые проповедают разврат, рассевают личную клевету, или кои 
целию имеют распаление чувственности прияпическими изображениями. Тут необходим 
в цензоре здравый ум и чувство приличия  - ибо решение его зависит от сих двух 
качеств. Не должен он забывать, что большая часть мыслей не подлежит 
ответственности, как те дела человеческие, которые Закон оставляет каждому на 
произвол его совести.
     Было время (слава богу, оно уже прошло и вероятно уже не возврат<ится>), 
что наши писатели были преданы на произвол ценсуры самой бессмысленной: 
некоторые из тогдашних решений могут показаться выдумкой и клеветою. Например, 
какой-то стихотворец говорил о небесных  глазах своей любезной. Ценсор велел 
ему, вопреки просодии, поставить вместо небесных  голубые - ибо слово небо 
приемлется иногда в смысле высшего промысла! - В славной балладе Ж.<уковского> 
назначается свидание накануне Ив.<анова> дня, цен.<сор> нашел, что в такой 
великий праздник грешить неприлично, и никак не желал пропустить бал.<ладу> В. 
Ск.<отта>. Некто критиковал траг.<едию> Сум.<арокова>; ценсор вымарал всю статью 
и написал на поле: Переменить, соображаясь со мнением публики.  Ода Похвала 
Вакха  была запрещена, потому что пьянство запрещено божеск<ими> и 
человеч.<ескими> законами. - Спрашивается, каков был ценсор и каково было 
писателям.
     Радищ.<ев> в статье своей поместил Кр.<аткое> истор.<ическое> 
повеств.<ование> о происх.<ождении> ценсуры.  Если бы вся книга была так 
написана, как этот отрывок, то, вероятно, она бы не навлекла грозы на автора. В 
сей статье Р.<адищев> говорит, что ценс<ура>  была в первый раз установлена 
инквизицией. Рад.<ищев> не знал, что новейшее судопроизводство основано во всей 
Европе по образу судопроизводства инквизиционного (пытка, разумеется, в 
сторону). Инквиз.<иция>  была потребностию века. То, что в ней отвратительно, 
есть необходимое следствие нравов и духа времени. История ее мало известна и 
ожидает еще беспристрастного исследователя.


     МОСКВА.

     Москва! Москва!.. восклицает Р.<адищев> в конце своей книги и бросает 
желчью напитанное перо, как будто мрачные картины воображения рассеялись при 
взгляде на золотые маковки старой столицы; он просит читателя подождать его в 
Всесвятск.<ом> у околицы на возвратном его пути. Тут он примется опять за свои 
дерзкие мечтания, за свои горькие полу-истины... Теперь ему некогда: он скачет 
успокоиться посреди родных, позабыться в вихре забав, на лоне веселой 
москов.<ской> жизни. До свидания, читатель: ямщик! погоняй. Москва! Москва!
     Многое переменилось со времен Радищева; ныне покидая смиренную Москву и 
готовясь увидеть блестящий Петербург, я заранее встревожен при мысли переменить 
мой тихой образ жизни на вихрь и шум, ожидающий меня. Голова моя заранее 
кружится...
     Петр I-ый не любил Москвы, где на каждом шагу встречал воспоминания 
мятежей, закоренелую старину и мрачное упрямое супротивление суеверия и 
предрассудков. Он оставил Кремль, где ему было не душно, но тесно - и на дальнем 
берегу Балтийского моря искал досуга, простора и свободы для своего гения, 
беспокойного и могучего. После его смерти, когда старая наша аристокрация на 
минуту возымела свою прежнюю силу и влияние. Долгорукие чуть было не возвратили 
Москве своих государей, но смерть молодого Петра II-го, возведение на престол 
Анны Иоан.<новны> снова утвердило за молод.<ым> Петербургом его недавние права. 
[Елисавета, окруженная старыми сподвиж<никами> Петра В<еликого>, следова<ла> во 
всем правилам, принятым ее отцом, к которому питала она пламенную, 
неограниченную любовь. Ек.<атерина> ласкала Москву, внимательно прислушивалась 
ее мнению, не мешала ни ее весельям, ни свободе ее толков - и во вс° время 
своего долгого царствования только два раза удостоила М. своим 
присутствием.] Покойный имп.<ератор> Алекс.<андр> после своего венч.<ания> на 
ц.<арство> был в Москве 3 раза.
     В 1810 в первый раз увидел я государя. Я стоял с народом на высоком крыльце 
Николы на Мясн.<ицкой>. Народ, наполнявший все улицы, по которым должен он был 
проезжать, ожидал его нетерпеливо. Наконец показалась толпа генералов, едущих 
верьхами. Государь был между ими. Подъехав к церкви, он один  перекрестился, и 
по сему знаменью народ узнал своего г.<осударя>. Через 2 года перед началом 
войны - государь опять явился в др.<евней> столице, требуя содействия от своего 
дв.<орянства>, которое славно отвечало ему устами гр.<афа> М.<амонова>. В 1818 
приехал он в Москву восставшую и обновленную. Во время присутствия держ.<авного> 
семейства пушечная пальба возвестила Москве рождение в. кн. Александра 
Никола<евича>.
     Ныне царствующий имп.<ератор> чаще других госуд.<арей> удостоивает 
М.<оскву> своим посещением, и старая столица каждый <раз> оживляется и молодеет 
в пр.<исутствии> своего г.<осударя>. Неожиданный его приезд в 1830 году, во 
время появления холеры, принадлежит истории.
     [В Англии правительство тогда только и показывается народу, когда приходит 
оно стучаться под окнами (taxes), собирая подать. Во Франции, когда вывозит оно 
свои пушки противу площадного мятежа.]

                                       -----


                  Fuit Troia, fuimus trojani!

     Некогда соперничество между М.<осквой> и П.<етер>.Б.<ургом> действительно 
существовало. Нек.<огда> в Москве пребывало богатое, неслужащее боярство, 
вельможи оставившие службу, люди независимые по своему состоянию, беспечные, 
склонные к пышным увеселениям, к безвредному злоречию и к дешевому 
хлебосольству. Нек.<огда> Москва была место, где соединялось русское дворянство, 
которое изо всех губерний съезжалось в нее на зиму. Гвард.<ейская> молодежь 
являлась тут же из П.<етер>Б.<урга>. Во всех концах города играла музыка 
бальная, и везде была толпа. В зале благородного собрания раза два в неделю было 
до 5.000 народу. Тут молодые люди знакомились между собою - улаживались свадьбы. 
Москва славилась невестами  - как Вязьма пряниками. Московские пиры, так 
оригинально описанные кн. В.<яземским>, вошли также в пословицу. Невинные 
странности москвичей были также признак их независимости. Красавицы, перенимая 
П.<етер>Б.<ургские> моды, налагали на них свою печать. Бывало богатый чудак 
выстроит себе на одной из главных улиц китайские домики с залеными драконами, с 
деревянными куклами под позолочеными зонтиками; другой выедет на гуляние в 
карете из кованого серебра 94-ой пробы, третий на запятки четвероместных саней 
поставит человек пять арапов, егерей и скороходов - и цугом тащится по летней 
мостовой. П.<етер>Б.<ург> издали смеялся над странн<остями> старушки Москвы - и 
в них не вмешивался.
     Но куда девались балы, пиры, невесты, чудаки и проказники?
     Куда девалась эта суетная блестящая милая Москва, Москва воспетая 
Дмитриевым и Баратынским, куда девалась эта шумная, праздная, безрасчетная 
детская м.<осковская> жизнь? Что заменило для Москвы о<тсу>тствующее боярство, 
праздники, роскошь? Ссора двух каких-то провинциальных семейств, которые заехали 
в Москву и на безлюдие сделались ее высшим обществом - Теперь в присмиревшей 
Москве редко раздается стук кареты, огромные боярские дома стоят пустые, ставни 
закрыты, на воротах прибито объявление:  что дом прод.<ается> и отд.<ается> в 
наем,  и никто его не нанимает и не покупает. Улицы мертвы. Барышни бегут к 
окошкам, когда едет один из полицмейстеров с своими двумя казаками. 
Подмоск.<овные> пусты. Барский дом дряхлеет, во флигеле живет немец управитель и 
хлопочет о полотн.<яном> заводе. Обеды даются уже не имениниками в угоду 
превосходительных обжор, но обществом игроков, задумавших поймать какого-нибудь 
новичка, недавно вышедшего из под опеки, или саратовского откупщика приехавшего 
на торги. Московские балы - увы! Посмотри<те> на эти увядшие наряды, на эти 
домашние прически, на эти белые платки , на эти подбеленые башмачки, которые 
не в первой уже являются на паркете - И что за кавалеры? Бедная Москва!

     Горе от ума  есть уже картина обветшалая. Вы в Москве уже не найдете ни 
Фамусова, который всякому рад, и французу из Бордо, и кн. П.<етру> Ил.<ьичу>, и 
Загорецкому, и Скалозубу, и Чацкому, - ни Т.<атьяны> Ю.<рьевны>, которая Балы 
дает нельзя <богаче> etc. Хлестова в могиле. Репетилов уехал в деревню.

     Упадок Москвы есть явление важное, достойное исследования: обеднение Москвы 
есть доказательство обеднения русского дворянства, происшедшее от раздробления 
имений, исчезающих с ужасной быстротою, частию от других причин, о коих 
поговорим в другом месте. Так что правнук богача делается бедняком потому 
только, что дед его имел четверо сыновей, а отец его столько же. Он уже не может 
жить <в> эт<ом> огромн<ом> дом<е>, который не в состоянии он освещать даже и 
отапливать. Он продает его в казну или отдает за бесценок старым заимодавцам и 
едет в свою деревушку - заложенную и перезаложенную, где живет в скуке и в 
нужде, мало заботясь о судьбе детей, которых на досуге рожает ему жена и которые 
будут совершенно нищими.
     Но улучшается ли от сего состояние крестьян? Крепостной мелкопоместного 
владельца терпит более притеснений и несет более повинностей, нежели крестьянин 
богатого барина.
     Но, говорят некоторые, раздробление имений способствует к освобождению 
крестьян.  Помещики, не получая достаточных доходов, принуждены заложить своих 
крестьян в Опекунский Совет, и разорив их, приходят в невозможность платить 
проценты. Имение тогда поступает в ведомство правительства, которое может их 
обратить в вольные хлебопашцы или в экономические крестьяне. Рассчет ошибочный. 
Помещик, пришедший в крайность, поспешает продать своих крестьян, на что всегда 
найдет охотников, а долг двор<янства> связывает руки правительству, и не 
допускает его освободить крестьян - ибо в таком случае дворянство справедливо 
почтет свой долг угашенным уничтожением залога.



Примечания

(1) Имеется в виду следующее место:  Не завидую тебе, что следуя общему обычаю 
ласкати царям, нередко недостойным не токмо похвалы, стройным гласом воспетой, 
но ниже гудочного бряцания, ты лстил похвалою в стихах Елисавете. И если б можно 
было без уязвления истинны и потомства, простил бы я тебе, ради признательныя 
твоея души ко благодеяниям.
(2) <"En Russie quelques gentilshommes se sont occupйs de littйrature".>
(3) Имеется в виду следующее место из "Dictionnaire historique et critique de P. 
Baffle":  "Il s'attacha au cardinal Mazarin qui l'aimait, mais d'une amitiй qui 
ne lui produisait rien. Benserade, suivant toujours son gйnie, faisait tous les 
jours les vers galants, qui lui donnalent beaucoup de rйputation. Un soir, le 
cardinal, se trouvant chez le roi, parla de la maniиre dont il avait vйcu dans 
la cour du pape, oщ il avait passй sa jeunesse. Il dit qu'il aimait les 
sciences; mais que son occupation principale йtait les belles lettres, et 
surtout la poйsie, ou il rйussissait assez bien, et qu'il йtait dans la cour de 
ce papet comme Benserade йtait en celle de France. Quelque temps aprиs il 
sortit, et alla dans son appartement Benserade arriva une heure aprиs: ces amis 
lui dirent ce qu'avait dit le cardinal. A peine eurent ils fini que Benserade, 
tout pйnйtrй de jole, les quitta brusquement sans leur rien dire. Il courut а 
l'appartement du cardinal et heurta de toute sa force pour se faire entendre. Le 
cardinal venait de se coucher. Benserade pressa si fort. et fit tant de bruit, 
qu'on fut obligй de le laisser entrer. Il courut se jeter а genoux au chevet du 
lit de son йminence; et aprиs lui avoir demandй mille pardons de son 
effronterie, il lui dit ce qu'll venait d'apprendre, et le remercia avec une 
ardeur inexplicable de l'honneur qu'il lui avait fait de se comparer а lui pour 
la rйputation qu'il avait dans la poйsie. Il ajouta qu'il en йtait si glorieux, 
qu'll n'avait pu retenir sa joie, et qu'il serait mort а sa porte si on l'eыt 
empкchй de venir lui en tйmoigner sa reconnaissance. Cet empressement plut 
beaucoup au cardinal. Il l'assura de sa protection, et lui promit qu'elle ne lui 
serait pas inutile: en effet, six jours aprиs, il lui envoya une petite pension 
de deux mille francs. Quelque temps aprиs, il en eut d'autres considйrables sur 
des abbayes; et il aurai йtй йvкque, s'il avait voulu s'engager а l'Eglise".
(4) <Он скитался путями проложенными, и в нечисленном богатстве природы не нашел 
он ни малейшия былинки, которой бы не зрели лучшие его очи,  не соглядал он ниже 
грубейшия пружины в вещественности, которую бы не обнаружили его 
предшественники>.
(5) <Мы желаем показать, что в отношении российской словесности тот, кто путь ко 
храму славы проложил, есть первый виновник в приобретении славы, хотя бы он 
войти во храм не мог. Бакон Верулямский не достоин разве напоминовения, что мог 
токмо сказать, как можно размножать науки?>
(6) Окончание главы отсутствует в рукописи.
(7) Все журналы пришли в благородное бешенство, восстали а) против стих. 
<отворца>, который (о верхь унижения!) в ответ на при-глаш.<ение> кн.<язя>** < 
извинялся в стихах), что не может к нему приехать и обещался к нему приехать на 
дачу! Сие несч.<астное> послание было предано всенародно проклятию, и с той 
поры, говорит один ж.<урналист>, слава *** упала совершенно!
(8) Несостоятельность Закона столь же вредит правительству (власти), как и 
несостоятельность денежного обязательства.



 


ОТРЫВКИ


1817


***

Венец желаниям! Итак, я вижу вас,
О друга смелых муз, о дивный Арзамас!

         --

Где славил наш Тиртей кисель и Александра,
Где смерть Захарову пророчила Кассандра,

         --

                            в беспечном колпаке,
С гремушкой, лаврами и с розгами в руке.



1818


***

Послушай, дедушка, мне каждый раз,
Когда взгляну на этот замок Ретлер,
Приходит в мысль, что, если это проза,
Да и дурная?.....



***

[Сиятельный Аристофан!]



<КОЛОСОВОЙ.>

         О ты, надежда нашей сцены.
Уж всюду торжества готовят <ся твои>,
         На пышных играх Мельпомены,
         У тихих алтарей любви.
         Когда явилась ты пред нами
                                  в первый раз



1819


***

Милый мой, сегодня
Бешеных повес
Ожидает сводня,
Вакх и Геркулес.
Бахус будет дома,
Приготовил он
Три бутылки рома
С бочкою <нрзб.>.



***

За старые грехи наказанный судьбой,
Я стражду восемь дней, с лекарствами в желудке,
С Меркурием в крови , с раскаяньем в рассудке -
[Я стражду - Эскулап ручается собой]



***

[Я клялся на свободной <лире>]



<ПОСЛАНИЕ К А. И. ТУРГЕНЕВУ.>

В себе все блага заключая,
Ты наконец к ключам от рая
Привяжешь камергерский ключ.



***

[Кто хочет, пой]



***

                   шляпа с розами
И грудь открытая, и эти кружева,
И на одно плечо накинутая шаль.



***

Она мила, твоя подруга
[Ее прекрасен] -



<ДЕНИСУ ДАВЫДОВУ>

[Красноречивый забияка,
Повеса, пламенный поэт]



***

Ты мне велишь открыться пред тобою -
[Не знаемый] дерзал я обожать,
Но страсть одна повелевала мною



***

Оставь, о Лезбия, лампаду
Близ ложа тихого любви.



1820


***

[Жуковской]
<                                         >
[Как ты шалишь и как ты мил,]
[Тебя хвалить, тебя порочить]



***

Когда в листах воспоминанья
Увидишь ты сии черты -
Воспомни               <свиданья>



1821


***

Теснится средь толпы еврей сребролюбивый,
[Под буркою казак], [Кавказа] властелин,
   Болтливый грек и турок молчаливый,
   И важный перс, и хитрый армянин -



***

Генерал не попал
<                           >
Но к обеду опоздал,
И [вздыхает] Зоя



***

                     во дни Дадона
Был монастырь, где чернецы
Без правила <и> без закона



***

В беспечных радостях, в живом очарованьи,
О дни весны моей, вы скоро утекли.
Теките медленней в моем воспоминаньи



***

Одна черта руки моей,
Тебе довольно, друг мой нежный -



***

Он далече далече плывет в печальном тумане



***

[Вдали тех пропастей глубоких,
Где в муках вечных и жестоких]

         --

Где слез во мраке льются реки,
Откуда изгнаны навеки
Надежда, мир, любовь и сон,
Где море адское клокочет,
Где, [грешника] внимая стон,
Ужасный сатана хохочет



<ИЗ БАЙРОНА.>

Нет ветра - синяя волна
На прах Афин            катится;
<                                    >
Высокая могила зрится.



***

Ведите же прежде телят вы к вымени            юницы



1822


***

Она                 подарила
                    первый сон,
И мысль об ней одушевила
Безвестной лиры первый звон -



<В. Ф. РАЕВСКОМУ.>

Не даром ты ко мне воззвал
Из глубины глухой темницы.



***

Дай, Никита, мне одеться:
В митрополии звонят.



1823


***

Мой пленник вовсе не любезен -
Он хладен, [скучен], бесполезен -
Вс° так - но пленник мой не я.

[Напрасно]            славил,
Дидло плясать его заставил,
Мой пл<енник> следст<венно> не я.



***

Улыбка уст, улыбка взоров



***

[Скажи] -не я ль тебя заметил
В толпе застенчивых подруг,
[Твой первый взор не я ли] встретил,
Не я ли был <твой> первый друг?



***

Мадам Ризнич с римским носом,
С русской <- - - - -> Рено.



1824


***

Кто ты               не смей -
А ты зачем раз<....>
С прямым
Чтоб оглянуться он не смел
<Нрзб.> с его брезгливой рожей
Он в <нрзб.> гост<иной> сел
Сквозь



***

Приют любви, он вечно полн
Прохлады сумрачной и влажной,
Там никогда стесненных волн
Не умолкает гул протяжный.



***

Как узник, Байроном воспетый,
Вздохнул, оставя мрак тюрьмы



***

[В глаза -]
А за глаза Maman, Папа



<НАБРОСКИ К НЕНАПИСАННЫМ
<ПОДРАЖАНИЯМ КОРАНУ.>

         <1.>

Слаб и робок человек,
Слеп умом - и вс° тревожит


         <2.>

Они твердили: пусть виденья
Толкует хитрый Магомет,
Они ума его <творенья,> ,
Его ль нам слушать - он поэт!..



***

С перегородкою коморки,
Довольно чистенькие норки,
В углу на полке образа,
Под ними верб[ная] лоза
[С иссохшей просвирой и свечкой],
<                                           >
[Горшок с        на окне],
Две канареички над печкой -



***

Иван-Царевич по лесам
И по полям <и> по горам
За бурым волком раз гонялся.



***

Так <нpзб.>  слезами
Пылая капает сургуч.



1825


***

Играй, прелестное дитя,
Летай за бабочкой летучей,
Поймай, поймай <ее> шутя
Над розой            колючей,
Потом на волю отпустя.
Но не советую тебе
Играть       с уснувшим змием -
Завидуя [его] судьбе
Готовы
[Искусным пойманный] перстом



***

   Вкус верный, острый ум и нравов  чистота



***

Смеетесь вы, <что> девой бойкой
Пленен я, милой поломойкой.

         --

Она не старая мигушка,
Не криво (-----) вострушка
И не плешивая  <----->.



***

Он вежлив был в иных прихожих,
Но дома скучен, сух и горд.



***

Скажи мне, Ночь, зачем твой тихой мрак
Мне радостней



<ИЗ ПИСЬМА К ЖУКОВСКОМУ.>

         Веселого пути
         Я Блудову желаю
         Ко древнему Дунаю,
         И <----> его <--->.



КХЛБКР.
<КЮХЕЛЬБЕКЕРУ.>

Да сохранит тебя твой добрый Гений
         [Под бурями] и в тишине



***

         Как широко,
         Как глубоко!
         Нет, бога ради,
         Позволь мне сзади.



***

В пещере тайной, в день гоненья,
Читал я сладостный Коран,
Внезапно ангел утешенья,
Влетев, принес мне талисман.

Его таинственная сила
<                               >
Слова святые начертила
На нем безвестная рука.



1820-1826


***

Что-то грезит Баратынский,
Что-то думает Плетнев?



ОТРЫВКИ И НАБРОСКИ


НАДИНЬКА.

  Несколько молодых людей, по большей части военных, проигрывали свое именье 
поляку Ясунскому, который держал маленькой банк для препровождения времени и 
важно передергивал подре<зая> карты. Тузы, тройки, разорванные короли, загнутые 
валеты сыпались веером - и облако стираемого мела мешалось с дымом Турец.<кого> 
табаку.
  - Не уж то два часа ночи? боже мой, как мы засиделись, - сказал Виктор N 
молодым своим товарищам. - Не пора ли оставить игру?
  Все бросили карты, встали изо стола, всякой докуривая трубку [стал] считать 
свой или чужой выигрыш; поспорили, согласились и разъехались.
  - Не хочешь ли вместе отужинать, - спросил Виктор<а> ветреный Вельверов, - [я 
познакомлю] тебя с очень милой девочкой, ты будешь меня благодарить. Оба сели на 
дрожки и полетели по мертвым улицам Петербурга.


<В НАЧАЛЕ 1812 ГОДА...>

  В начале 1812 <года> полк наш стоял в небольшом уездном городе, где мы 
проводили время очень весело. Помещики окрестных деревень обыкновенно приезжали 
туда на зиму, каждый день мы бывали вместе - по воскресениям танцовали у 
предводителя. Все мы, т. е. 20 лет<ние> обер-офицеры были влюблены, многие из 
моих товарищей нашли себе подругу на этих вечеринках - и так неудивительно, что 
каждая безделица, относящаяся к тому времени, для меня памятна и любопытна.
  Всего чаще посещали мы дом городничего. Он был взяточник, балагур и хлебосол, 
жена его - свежая веселая баба, большая охотница до виста, а дочь стройная 
меланхолическая девушка лег 17, воспитанная на романах и на блан-манже...


<ЗАПИСКИ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА.>

  [4 мая 1825 г. произведен я в офицеры, 6<-го> получил повеление отправиться в 
полк] в местечко В.<асильков> - 9<-го> выехал из Петербурга.
  Давно ли я был еще кадетом? давно ли будили меня в 6 часов утра, давно ли я 
твердил немецкий урок при вечном шуме корпуса? Теперь я прапорщик, имею в сумке 
475 р., делаю что хочу и скачу на перекладных в местечко В.<асильков>, где буду 
спать до 8 часов и где уже никогда не молвлю ни единого немецкого слова.
  В ушах моих вс° еще отзывает шум и крики играющих кадетов, и однообразное 
жужжание прилежных учеников, повторяющих вокабулы - le bluet, le bluet, Василек, 
amarante амарант, amarante, amarante..... Теперь стук тележки да звон 
колокольчика одни нарушают окрестное безмолвие...... Я вс° еще не могу 
привыкнуть к этой тишине.
  При мысли о моей свободе, об удов.<ольствиях> пути и приключениях, меня 
ожидающих, чувство несказанной радости, доходяще<й> до восторга, наполнило мою 
душу. Успокоясь мало-по-малу, наблюдал я движение передних колес и делал 
математические исчисления. Нечувствительным образом сие занятие меня утомило, и 
путешествие уже казалось мне не [столь] приятным, как с начала.
  Приехав на станцию, я отдал кривому смотрителю свою подорожную и потребовал 
скорее лошадей. Но с неизъяснимым неудовольствием услышал я, что лошадей нет; я 
заглянул в почтовую книгу: от города * до Петербурга едущий 6<-го> класса 
чиновник. с будущим взял [12] лошадей, генеральша Б. - 8, две тройки пошли с 
почтою, остальные две лошади взял наш брат прапорщик. На станции стояла одна 
курьерская тройка, и смотритель не мог ее мне дать. Если паче чаяния наскачет 
курьер или фельдъегерь и не найдет лошадей, то что с ним тогда будет, беда - он 
может лишиться места, пойти по миру. Я попытался подкупить его совесть, но он 
остался неколебим и решительно отвергнул мой двугривенник. Нечего делать! Я 
покорился необходимости.
  Угодно ли чаю или кофею, спросил меня смотритель. Я благодарил, и занялся 
рассмотрением картин<о>к, украшающих его смиренную обитель. В них изображена 
история блудного сына. В первой почтенный старик в колпаке и в шлафорке 
отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословения и 
мешок c деньгами. В другой изображено яркими чертами дурное поведение 
развратного молодого человека; он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и 
бесстыдными женщинами, далее промотавшийся юноша [в] французском кафтане, <и> 
треугольной шляпе пасет свиней и разделяет с ними трапезу,- В его лице 
изображены глубокая печаль и раскаяние, он воспоминает о доме отца своего, где 
последний раб etc. Наконец представлено возвращение его к отцу своему. Добрый 
старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему на встречу. Блудный сын стоит 
на коленах - вдали повар убивает упитанного тельца и старший брат с досадой 
вопрошает о причине таковой радости. Под картинками напечатаны немецкие стихи. Я 
прочел их с удовольствием и списал, чтоб на досуге перевести.
  Прочие картины не имеют рам, и прибиты к стене гвоздиками. Они изображают 
погребение кота, спор красного носа с сильным морозом и том.<у> подоб.<ное>, - и 
в нравств.<енном> как и художеств.<енном> отношении не стоят внимания 
образованного человека.
  Я сел под окно. Виду ника<ко>го. Тесный ряд однообразных изб, прислоненных 
одна к другой. Кое-где две-три яблони, две-три рябины, окруженные худым забором, 
отпряженная телега с моим чам.<оданом> и погребцом.
  День жаркой. Ямщики разбрелись. На улице играют в бабки златовласые, 
замаранные ребятишки. Против меня старуха сидит перед избою подгорюнившись. 
Изредко поют петухи. Собаки валяются на солнце, или бродят, высунув язык и 
спустя хвост, да поросята с визгом выбегают из-под ворот и мечутся в сторону 
безо всякой видимой причины.
  Какая скука! Иду гулять в поле. - Развалившийся колодец. Около его - мелкая 
лужица. В ней резвятся желтинькие утята под надзором глупой утки, как балованные 
дети при мадаме.
  Я пошел по большой дороге - справа тощий оземь, слева кустарник и болото... 
Кругом плоское пространство. Навстречу одни полосатые версты. В небесах 
медленное солнце, кое-где облако. Какая скука! Иду назад, дошед до 3 версты и 
удостоверясь, что до следующей станции оставалось еще 22.
  Возвр<атясь>, я попытался было завести речь с моим ямщиком, но он как будто 
избегая порядочного разговора, на вопросы мои отвечал одними: "не можем знать, 
В.<аше> Бл.<агородие>, а бог знает, а не что..."
  Я сел опять под окном и спросил у толстой работницы, которая бегала поминутно 
мимо меня то в задние сени, то в чулан - нет ли чего-нибудь почитать. Она 
принесла мне [несколько книг]. Я обрадовался и кинулся с жадностию их разбирать. 
Но тотчас я успокоился, увидев затасканную Азбуку и Арифметику, изданную для 
народных училищ. Сын смотри<теля>, буян лет 9, обучался по ним, как говорила 
она, всем наукам царским, выдирая затверженные листы, за что по [закону] 
естественного возмездия дирали его за волосы.


<УЧАСТЬ МОЯ РЕШЕНА. Я ЖЕНЮСЬ...>
(С французского).

  Участь моя решена. Я женюсь...
  Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, 
с которой встреча казалась мне блаженством - боже мой - она... почти моя.
  Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувство<м> жизни моей. 
Ожидание последней заметавшейся карты, угрызение совести, сон перед поединком - 
вс° это в сравнении с ним ничего не значит.
  Дело в том, что я боялся не одного отказа. Один из моих приятел<ей> говаривал: 
Не понимаю, каким образом можно свататься, если знаешь наверное, что не будет 
отказа.
  Жениться! Легко сказать - большая часть людей видят в женитьбе шали, взятые в 
долг, новую карету и розовый шлафорок. Другие - приданое и степенную жизнь...
  Третьи женятся так, потому что все женятся - потому что им 30 лет. Спросите их 
что такое брак - в ответ они скажут вам пошлую эпиграмму.
  Я женюсь, т. е. я жертвую независимостию, моею беспечной, прихотливой 
независимостию, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, 
непостоянством.
  Я готов удвоить жизнь и без того неполную. Я никогда не хлопотал о счастии - я 
мог обойтиться без него. Теперь мне нужно на двоих - а где мне взять его.  -
  Пока я не женат, что значат мои обязанности? Есть у меня больной дядя, 
которого почти никогда не вижу. Заеду к нему - он очень рад; нет - так он 
извиняет мне: повеса мой молод, ему не до меня. Я ни с кем не в переписке, долги 
свои выплачиваю каждый месяц. Утром встаю когда хочу, принимаю кого хочу, 
вздумаю гулять - мне седлают мою умную, смирную Женни, еду переулками, смотрю в 
окны низиньких домиков: здесь сидит семейство за самовар<ом>, там слуга мятет 
комнаты, далее девочка учится за форте-пиано, подле нее ремесленник музыкант. 
Она поворачивает ко мне рассеянное лицо - учитель ее бранит - я шагом еду 
мимо... Приеду домой - разбираю книги, бумаги - привожу в порядок мой туалетный 
столик - одеваюсь небрежно, если еду в гости, со всевозможной старательностью, 
если обедаю в ресторации, где читаю или новый роман или журналы - если ж 
В<альтер> Ск<отт> и Купер ничего не написали, а в газетах нет какого-нибудь 
уголовного процесса - то требую бутылки шампанского во льду - смотрю как рюмка 
стынет от холода, пью медленно, радуясь что обед стоит мне 17-ть рублей, и что 
могу позволять себе эту шалость. Еду в театр - отыскиваю в какой-нибудь ложе 
замечательный убор, черные глаза; между нами начинается сношение - я занят до 
самого разъезда. Вечер провожу или в шумном обществе, где теснится весь город, 
где я вижу всех и вс° и где никто меня не замечает, или в любезном избранном 
кругу, где говорю я про себя и где меня слушают. Возвращаюсь поздно - засыпаю, 
читая хорошую книгу. На другой день опять еду верьхом - переулками, мимо дома 
где девочка играла на форте-пьяно. Она твердит на форте-пьяно вчерашний урок. 
Она взглянула на меня как на знакомого и засмеялась. - Вот моя холостая 
жизнь....
  Если мне откажут, думал я, поеду в чужие краи, - и уже воображал себя на 
пироскафе. Около меня суетятся, прощаются, носят чамоданы, смотрят на часы. 
Пироскаф тронулся - морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на 
убегающий берег - My native land, adieu. Подле меня, молодую женщину начинает 
тошнить - это придает ее бледному лицу выражение томной нежности. Она просит у 
меня воды - слава богу, до Кронштата есть для меня занятие....
  В эту минуту подали мне записку: ответ на мое письмо. Отец невесты моей 
ласково звал меня к себе.... Нет сомнения, предложение мое принято. Надинька, 
мой ангел - она моя!.... Все печальные сомнения исчезли перед этой райской 
мыслию. Бросаюсь в карету, скачу - вот их дом - вхожу в переднюю - уже по 
торопливому приему слуг вижу, что я жених. Я смутился: эти люди знают мое 
сердце; говорят о моей любви на своем холопском языке!.... Отец и мать сидели в 
гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями. Он вынул из кармана 
платок, он хотел заплакать, но не мог и решился высморкаться. У матери глаза 
были красны. Позвали Надиньку - она вошла бледная, неловкая. Отец вышел и вынес 
образа Николая чудотворца и Казанской богоматери. Нас благословили. Надинька 
подала мне холодную, безответную руку. Мать заговорила о приданом, отец о 
саратовской деревни - и я жених. .
  Итак уж это не тайна двух сердец. Это сегодня новость домашняя, завтра - 
площадная. -
  Так поэма, обдуманная в уединении, в летние ночи при свете луны, продается 
потом в книжной лавке и критикуется в журналах дураками.


  Все радуются моему счастию, все поздравляют, все полюбили меня. Всякой 
предлагает мне свои услуги - кто свой дом, кто денег взаймы, кто знакомого 
бухарца с шалями. Иной беспокоится о многочисленности будущего моего семейства, 
и предлагает мне 12 дюжин перчаток с портретом М-lle Зонтаг.
  Молодые люди начинают со мной чиниться - уважают во мне уже неприятеля. Дамы в 
глаза хвалят мне мой выбор, а заочно жалеют о моей невесте - "Бедная! Она так 
молода, так невинна, а он такой ветреный, такой безнравственный...."
  Признаюсь, это начинает мне надоедать. Мне нравится обычай какого-то древнего 
народа: жених тайно похищал свою невесту. На другой день представлял уже он ее 
городским сплетницам, как свою супругу. У нас приуготовляют к семейственному 
счастию печатными объявлениями, подарками, известными всему городу, форменными 
письмами, визитами, словом сказать, соблазном всякого рода...


ОТРЫВОК.

  Не смотря на великие преимущества, коими пользуются стихотворцы (признаться 
кроме права ставить винит.<ельный> вместо родит.<ельного> падежа после частицы 
не и кой-каких еще т.<ак> наз.<ываемых> стих.<отворческих> вольностей мы никаких 
особенных преимуществ за стихотворцами не ведаем) - как бы то ни было, не смотря 
на всевозможные их преимущества, эти люди подвержены большим невыгодам и 
неприятностям. Не говорю о их обыкновенном гражданском ничтожестве и бедности, 
вошедшей в пословицу; о зависти и клевете братьи, коих они делаются жертвами, 
если они в славе, о презрении и насмешках, со всех сторон падающих на них, если 
произведения их не нравятся - но что кажется может сравниться с несчастием для 
них неизбежимым; разумеем суждения глупцов? Однако же и сие горе, как оно ни 
велико, не есть крайним еще для них. - Зло самое горькое, самое нестерпимое для 
стихотв.<орца> - есть его звание, прозвище, коим он заклеймен и которое никогда 
его не покидает. - Публика смотрит на него как на свою собственность, считает 
себя в праве требовать от него отчета в малейшем шаге. По ее мнению, он рожден 
для ее удовольствия, и дышет для того только, чтоб подбирать рифмы. Требуют ли 
обстоятельства присутствия его в деревне - при возвращении его первый встречный 
спрашивает его: не привезли ли вы нам чего-нибудь нового? - Явится ль он в 
армию, чтоб взглянуть на друзей и родственников - публика требует непременно от 
него поэмы на последнюю победу, и газетчики, сердятся, почему долго заставляет 
он себя ждать. Задумается ли он о расстроенных своих делах, о предположении 
семейственном, о болезни милого ему человека - тотчас уже пошлая улыбка 
сопровождает пошлое восклицание: верно изволите сочинять. - Влюбится ли он? - 
красавица его нарочно покупает себе альбом и ждет уже элегии. Приедет ли он к 
соседу поговорить о деле или просто для развлечения от трудов? - сосед кличет 
своего сынка и заставляет мальчишку читать стихи такого-то, и мальчишка самым 
жалостным голосом угощает стихотворца его же изуродованными стихами. А это еще 
называется тор

жеством. Каковы же должны быть невзгоды? Не знаю, но последние легче, кажется, 
переносить. По крайней мере один из моих приятелей, известный стихотворец, 
признавался, что сии приветствия, вопросы, альбомы и мальчишки до такой степени 
бесили его, что поминутно принужден он был удерживаться от какой-нибудь 
грубости, и твердить себе, что эти добрые люди не имели, вероятно, намерения 
вывести его из терпения...
  Мой приятель был самый простой и обыкновенный человек, хотя и стихотворец. 
Когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), то он запирался 
в своей комнате и писал в постеле с утра до позднего вечера, одевался на скоро, 
чтоб пообедать в ресторации, выезжал часа на три, возвратившись, опять ложился в 
постелю и писал до петухов. Это продолжалось у него недели 2, 3 - много месяц, и 
случалось единожды в год всегда осенью. Приятель мой уверял меня, что он только 
тогда и знал истинное счастие. Остальное время года он гулял, читая мало и не 
сочиняя ничего, и слыша поминутно неизбежимый вопрос: скоро ли вы нас подарите 
новым произведением пера вашего? Долго дожидалась бы почтеннейшая публика 
подарков от моего приятеля, если б книгопродавцы не платили ему довольно дорого 
за его стихи. Имея поминутно нужду в деньгах, приятель мой печатал свои 
сочинения и имел удовольствие потом читать о них печатные суждения (см. выше), 
что называл он в своем энергическом просторечии - подслушивать у кабака, что 
говорят об нас холопья.
  Приятель мой происходил от одного из древнейших дворянских наших родов, чем и 
тщеславился со всевозможным добродушием. Он столько же дорожил 3<мя> строчками 
летописца, в коих упомянуто было о предке его, как модный камер-юнкер 3<мя> 
звездами двоюродного своего дяди. Будучи беден, как и почти вс° наше старинное 
дворянство, он подымая нос уверял, что никогда не женится или возьмет за себя 
княжну рюриковой крови, именно одну из княжен Елецких, коих отцы и братьи, как 
известно, ныне пашут сами и, встречаясь друг со другом на своих бороздах, 
отряхают сохи и говорят: "Бог помочь, князь Антип [Кузмич], а сколько твое 
княжое здоровье сегодня напахало?" - Спасибо, князь Ерема Авдеевич... - Кроме 
сей маленькой слабости, которую впрочем относим мы к желанию подражать лорду 
Байрону, продававшему также очень хорошо свои стихотворения, приятель мой был un 
homme tout rond, человек совершенно круглый, как говорят французы, homo 
quadratus, человек четвероугольный, по выражению латинскому - по нашему очень 
хороший человек.
  Он не любил общества своей братьи литераторов, кроме весьма, весьма немногих. 
Он находил в них слишком много притязаний у одних на колкость ума, у других на 
пылкость воображения, у третьих на чувствительность, у 4-<ых> на меланхолию, на 
разочарованность, на глубокомыслие, на филантропию, на мизантропию, иронию и 
проч. и проч. Иные казались ему скучными по своей глупости, другие несносными по 
своему тону, третьи гадкими по своей подлости, четвертые опасными по своему 
двойному ремеслу, - вообще слишком самолюбивыми и занятыми исключительно собою 
да своими сочинениями. Он предпочитал им общество женщин и светских людей, 
которые, видя его ежедневно, переставали с ним чиниться и избавляли его от 
разговоров об литературе и от известного вопроса: не написали ли чего-нибудь 
новенького?
  Мы распространились о нашем приятеле по двум причинам: во-первых, потому что 
он есть единственный литератор, с которым удалось нам коротко познакомиться, - 
во-вторых - что повесть, предлагаемая ныне читателю, слышана нами от него.

  Сей отрывок составлял, вероятно, предисловие к повести, не написанной или 
потерянной. - Мы не хотели его уничтожить...




  В одно из первых чисел апреля 181... года, в доме Катерины Петровны Томской 
происходила большая суматоха. Все двери были растворены настичь; зала и передняя 
загромождены сундуками и чамоданами; ящики всех комод<ов> выдвинуты; слуги 
поминутно бегали по лестницам, служанки суетились и спорили; сама хозяйка, дама 
45 лет, сидела в спальне, пересматривая счетные книги, принесенные ей толстым 
управителем, который стоял перед нею с руками за спиной, и выдвинув правую ногу 
вперед. Катерина Петровна показывала вид, будто бы хозяйственные тайны были ей 
коротко знакомы, но ее вопросы и замечания обнаруживали ее барское неведение и 
возбуждали изредко едва заметную улыбку на величавом лице управителя, который 
однако ж с большою снисходительностию подробно входил во все требуемые 
объяснения. В это время слуга доложил что Парасковья Ивановна Поводова приехала. 
Катерина Петровна обрадовалась случаю прервать свои совещания, велела просить и 
отпустила управителя.
  - Помилуй, мать моя, сказала вошедшая старая дама, - да ты собираешься в 
дорогу! куда тебя бог несет?
  - На Кавказ, милая Парасковья Ивановна.
  - На Кавказ! стало быть Москва в первой от роду правду сказала - а я не 
верила. На Кавказ! да ведь это ужесть как далеко. Охота тебе тащиться бог ведает 
куда, бог ведает зачем.
  - Как быть? Доктора объявили, что моей Маше нужны железные воды, а для моего 
здоровья необходимы горячие ванны. Вот уже полтора года, как я все страдаю - 
авось Кавказ поможет.
  - Дай-то бог. А скоро ли едешь?
  - Дня через четыре, много, много промешкаю неделю - вс° уж готово. Вчера 
привезли мне новую дорожную карету - что за карета! игрушка, заглядение - вся в 
ящиках, и чего тут нет - постеля, туалет, погребок, аптечка, кухня, сервиз - 
хочешь ли посмотреть?
  - Изволь мать моя.- <И> обе дамы вышли на крыльцо. Кучера выдвинули из сарая 
дорожную карету. Катерина Петровна велела открыть дверцы, вошла в карету, 
перерыла в ней все подушки, выдвинула все ящики, показала все ее тайны, все 
удобности, приподняла все ставни, все зеркала, выворотила все сумки, словом, для 
больной женщины оказалась очень деятельной и проворной. Полюбова[вшись] 
экипажем, обе дамы возвратились в гостиную, где разговорились опять о 
предстоящем пути, о возвращении, о планах на будущую зиму.
  - В октябре месяце, - сказала Катерина Петровна - надеюсь непременно 
воротиться. У меня будут вечера, два раза в неделю, и надеюсь, милая, что ты ко 
мне перенесешь свой бостон.
  В эту минуту девушка лет 18-ти, стройная, высокая, с бледным прекрасным лицом 
и черными огненными глазами, тихо вошла в комнату, подошла к руке Катерины 
Петровны [и] присела Поводовой.
  - Хорошо ли ты спала, Маша? - спросила Катерина Петровна.
  - Хорошо, маменька, сейчас только встала. Вы удивляетесь моей лени, Парасковья 
Ивановна? Что делать - больной простительно.
  - Спи, мать моя, спи себе на здоровье, - отвечала Поводова, - да смотри: 
воротись у меня с Кавказа, румяная, здоровая, а бог даст - и замужняя.
  - Как замужняя? - возразила Катерина Петровна смеясь, - да за кого выдти ей на 
Кавказе? разве за Черкесского князя?...
  - За черкеса! сохрани ее бог! да ведь они что турки да бухарцы - нехристы. Они 
ее забреют да запрут.
  - Пошли нам бог только здоровья, - сказала со вздохом Катерина Петровна, - а 
женихи не уйдут. Слава богу, Маша еще молода, приданое есть. А добрый человек 
полюбит, так и без приданого возьмет.
  - А с приданым вс°-таки лучше, мать моя, - сказала Парасковья Ивановна 
вставая. - Ну, простимся ж, Катерина Петровна уж я тебя до сентября не увижу; 
далеко мне до тебя тащиться, с Басманной на Арбат - и тебя не прошу, знаю что 
тебе теперь некогда - прощай и ты, красавица, не забудь же моего совета.
  Дамы распростились, и Парасковья Ивановна уехала.


<ЧАСТО ДУМАЛ Я...>

  Часто думал я об этом ужасном семейственном романе: воображал беременность 
молодой жены, ее ужасное положение и спокойное доверч<ивое> ожидание мужа.
  Наконец час родов наступает. Муж присутствует при муках милой преступницы. Он 
слышит первые крики новорожденного; в упоении восторга бросается к своему 
младенцу - - и остается неподвижен - - -


<РУССКИЙ ПЕЛАМ.>

ГЛ<АВА> I.

  Я начинаю помнить себя с самого нежного младенчества, и вот сцена, которая 
[живо сохранилась в моем воображении.]
  Нянька приносит меня в большую комнату, слабо освещенную [свечею под 
зонтиком]. На постеле под зелеными зановесами лежит женщина вся в белом; отец 
мой берет меня на руки. Она цалует меня и плачет. Отец мой рыдает громко - [я 
пугаюсь - и кричу] Няня меня выносит говоря: "Мама хочет бай бай". Помню также 
большую суматоху, множество гостей, люди бегают из комнаты в комнату. Солнце 
светит во все окошки - и мне очень весело. Монах с золотым крестом на груди 
благословляет меня; в двери выносят длинный красный гроб. Вот вс° что похороны 
матери оставили у меня в сердце. Она была женщиною необыкновенной по уму и 
сердцу, как узнал я после по рассказам людей, не знавших ей цены.
  Тут воспоминания мои становятся сбивчивы. Я могу дать ясный отчет о себе не 
прежде как уж с осьмилетнего моего возраста. Но прежде должен я поговорить о 
моем семействе.
  Отец мой был пожалован сержантом, когда еще бабушка была им брюхата. Он 
воспитывался дома до 18 лет. Учитель его, М Декор, был простой и добрый 
старичок, очень хорошо знавший французскую орфографию. Неизвестно, были ли у 
отца другие наставники; но отец мой кроме фр.<анцузской> орфографии кажется 
ничего основательно не знал. Он женился против воли своих родителей, на девушке, 
которая была старее его несколькими годами, - в тот же год вышел в отставку и 
уехал в Москву. Старый Савельич, его камердинер, сказывал мне, что первые года 
супружества были счастливы. Мать моя успела примирить мужа с его семейством, в 
котором ее полюбили. Но легкомысленный и непостоянный характер отца моего не 
позволил ей насладиться спокойствием и счастием. Он вошел в связь с женщиной, 
известной в свете своей красотою и любовными похождениями. Она для него 
развелась с своим мужем, который уступил ее отцу моему за 10000, и потом 
обедывал у нас довольно часто. Мать моя знала вс° и молчала. Душевные страдания 
расстроили ее здаровие. Она слегла и уже не встала.
  Отец имел 5000 душ. Следственно был из тех дворян, которых покойный гр. 
Ш.<ереметев> называл мелкопоместными, удивляясь от чистого сердца, каким образом 
они могут жить! - Дело в том, что отец мой жил не хуже графа Ш.<ереметева>, хотя 
был ровно в 20 раз беднее. Москвичи помнят еще его обеды, домашний театр, и 
роговую музыку. Года два после смерти матери моей Анна Петровна Вирлацкая, 
виновница этой смерти, поселилась в его доме. Она была, как говорится, видная 
баба, впрочем уже не в первом цвете молодости. Мне подвели мальчика в красной 
курточке с манжетами, и сказали, что он мне братец. Я смотрел на <н>его во все 
глаза. Мишинька шаркнул на право, шаркнул на лево -- и хотел поиграть моим 
ружьецом; я вырвал игрушку из его рук, Мишинька заплакал, и отец поставил меня в 
угол, подарив братцу мое ружье.
  Таковое начало не предвещало мне ничего доброго. И в самом деле, пребывание 
мое под отеческою кровлею не оставило ничего приятного в моем воображении. Отец 
конечно меня любил, но вовсе обо мне не беспокоился и оставил меня на попечение 
французов, которых беспрестанно принимали и отпускали. Первый мой гувернер 
оказался пьяницей; второй, человек не глупый и не без сведений, имел такой 
бешеный нрав, что однажды чуть не убил меня поленом за то, что пролил я чернила 
на его жилет; третий, проживший у нас целый год, был сумасшедший, и в доме тогда 
только догадались о том, когда пришел он жаловаться Анне Петровне на меня и на 
Мишеньку, за то что мы подговорили клопов со всего дому не давать ему покою, и 
что сверхь того чертенок повадился вить гнезда в его колпаке. Прочие французы не 
могли ужиться с Анной Петровной, которая не давала им вина за обедом, или 
лошадей по воскресениям; сверхь того им платили очень не исправно. Виноватым 
остался я: Анна Петровна решила, что не один из моих гувернеров не мог сладить с 
таким несносным мальчишкою. Впрочем и то правда, что не было из них ни одного, 
которого бы в две недели по его вступлению в должность не обратил я в домашнего 
шута; с особенным удовольствием воспоминаю о [мосье Гроже, пятидесятилетнем 
почтенном женевце], которого уверил я, что Анна Петровна была в него влюблена. 
Надобно было видеть его целомудренный ужас с некоторой примесью лукавого 
кокетства, когда Анна Петровна косо поглядывала на него за столом говоря в 
полголоса: "экой обжора!"
  Я был резов, ленив и вспыльчив, но чувствителен и честолюбив, и ласкою от меня 
можно было добиться всего; к несчастию всякой вмешивал<ся> в мое воспитание и 
никто не умел за меня взяться. Над учителями я смеялся и проказил; с Анной 
Петровной бранился зуб за зуб; с Мишенькой имел беспрестанные ссоры и драки. С 
отцом доходило часто дело до бурных объяснений, которые с обеих сторон 
оканчивались слезами. Наконец Анна Петровна уговорила его отослать меня в один 
из немецких Университетов... Мне тогда было 15 лет.

<ГЛАВА II.>

  Университетская жизнь моя оставила мне приятные воспоминания которые, если их 
разобрать, относятся к происшедствиям ничтожным, иногда и не приятным; но 
молодость великий чародей: дорого бы я дал, чтоб опять сидеть за кружкою пива в 
облаках табачного дыма, с дубиною в руках, и <в> засаленной бархатной фуражке на 
голове. Дорого бы я дал за мою комнату вечно полную народу, и бог знает какого 
народу; за наши латинские песни, студенческие поединки и ссоры с филистрами! -
  Вольное университетское учение принесло мне более пользы чем домашние уроки - 
но вообще выучился я порядочно только фехтованию, и деланию пунша. Из дому 
получал я деньги в разные не положенные сроки. Это приучило меня к долгам и к 
беспечности. Прошло 3 года и я получил от отца из Петербурга приказание оставить 
университет и ехать в Россию - служить. Несколько слов о расстроенном состоянии, 
о лишних расходах, о перемене жизни показались мне странными, но я не обратил на 
них большого внимания. При отъезде моем дал я прощальный пир, на котором 
поклялся я быть вечно верным дружбе и человечеству, и никогда не принимать 
должности Ценсора - и на другой день с головной болью и с изгагою отправился в 
дорогу.


<В 179* ГОДУ ВОЗВРАЩАЛСЯ Я...>

  В 179* <году> возвращался я в Лифляндию, с веселою мыслию обнять мою старушку 
мать после четырехлетней разлуки. Чем более приближался я к нашей мызе, тем 
сильнее волновало меня нетерпение. Я погонял почтаря, хладнокровного моего 
единоземца, и душевно жалел о русских ямщиках и об удалой русской езде. К 
умножению досады, бричка моя сломалась. Я принужден был остановиться. К счастию 
станция была недалеко.
  Я пошел пешком в деревню, чтоб выслать людей к бедной моей бричке. Это было в 
конце лета. Солнце садилось. С одной стороны дороги простирались распаханные 
поля, с другой - луга, поросшие мелким кустарником. Издали слышалась печальная 
песня молодой эстонки. Вдруг в общей тишине раздался явственно пушечный 
выстрел... и замер без отзыва. Я удивился. В соседстве не находилось ни одной 
крепости; каким же образом пушечный выстрел мог быть услышан в этой мирной 
стороне? Я решил, что, вероятно, где-нибудь по близости находился лагерь, и 
воображение перенесло меня на минуту к занятиям военной жизни, мною только что 
покинутой.
  Подходя к деревне, увидел я в стороне господский домик. На балконе сидели две 
дамы. Проходя мимо их, я поклонился - и отправился на почтовый двор.
  Едва успел я справиться с ленивыми кузнецами, как явился ко мне старичок, 
отставной русский салдат, и от имени барыни позвал меня откушать чаю. Я 
согласился охотно и отправился на господский двор.
  Дорогой узнал я от салдата, что старую барыню зовут Каролиной Ивановной, что 
она вдова, что дочь ее Екатерина Ивановна - уже в невестах, что обе такие 
добрые, и проч....
  В 179* <году> мне было ровно 23 года, и мысль о молодой барыне была 
достаточна, чтоб возбудить во мне живое любопытство. Старушка приняла меня 
ласково и радушно. Узнав мою фамилию Каролина Ивановна сочлась со мною 
свойством, и я узнал в ней вдову фон В., дальнего нам родственника, храброго 
ген<ерала> убитого в 1772 году.
  Между тем как я по видимому со вниманием вслушивался <в> генеалогические 
исслед<ования> доброй Каролины Ивановны, я украдкою посматривал на ее милую 
дочь, которая разливала чай, и мазала свежее, янтарное масло на ломтики 
домашнего хлеба. 18 лет, круглое румяное лицо, темные, узенькие брови, свежий 
ротик и голубые глаза - вполне оправдывали мои ожидания. Мы скоро познакомились, 
и на третей чашке чаю уже обходился я с нею, как с кузиною. Между тем бричку мою 
привезли; Иван пришел мне доложить, что она не прежде готова будет, как на 
другой день утром. Это известие меня вовсе не огорчило, и по приглашению 
Каролины Ивановны я остался ночевать.


<МЫ ПРОВОДИЛИ ВЕЧЕР НА ДАЧЕ...>

  Мы проводили вечер на даче у княгини Д.
  Разговор коснулся как-то до М-de de Sta°l. Барон Д** на дурном французском 
языке очень дурно рассказал известный анекдот: вопрос ее Бонапарту - Кого 
почитает он первою женщиною в свете? - и забавный его ответ: Ту, которая 
народила более детей. Celle qui a fait le plus d'enfants.
  - Какая славная эпиграмма! заметил один из гостей.
  - И поделом ей! сказала одна дама. Как можно так неловко напрашиваться на 
комплименты?
  - А мне так кажется, сказал Сорохтин, дремавший в Рамсовых креслах, мне так 
кажется, что ни M-de de Sta°l не думала о мадригале, ни Наполеон об эпиграмме. 
Одна сделала <вопрос> из единого любопытства, очень понятного; а Наполеон 
буквально выразил настоящее свое мнение. Но вы не верите простодушию Гениев.
  Гости начали спорить, а Сорохтин задремал опять.
  - Однако в самом деле, сказала хозяйка, кого почитаете вы первою женщиною в 
свете?
  -Берегитесь: вы напрашиваетесь на комплименты...
  - Нет, шутки в сторону...
  Тут пошли толки: иные назвали M-de de Sta°l, другие Орлеанскую Деву, третья 
Елисавету, английскую королеву, M-de de Maintenon, M-de Roland и проч....
  Молодой человек, стоявший у камина (потому что в Петербурге камин никогда не 
лишнее), в первый раз вмешался в разговор.
  - Для меня, сказал он, женщина самая удивительная - Клеопатра.
  -Клеопатра? сказали гости, да, конечно... однако, почему ж?
  - Есть черта в ее жизни, которая так врезалась в мое воображение, что не могу 
взглянуть почти ни на одну женщину, чтоб тотчас не подумать о Клеопатре.
  - Что ж это за черта? спросила хозяйка, расскажите.
  - Не могу; мудрено рассказать.
  - А что? разве неблагопристойно.
  - Да, как почти вс°, что живо рисует ужасные нравы древности.
  - Ах! расскажите, расскажите.
  - Ах, нет, не рассказывайте, прервала Вольская, вдова по разводу, опустив 
чопорно огненные свои глаза.
  - Полно-те, вскричала хозяйка с нетерпением. Qui est-ce donc que l'on trompe 
ici? Вчера мы смотрели Anthony, а вон там у меня на камине валяется La 
Physiologie du mariage. Неблагопристойно! Нашли чем нас пугать! Перестаньте нас 
морочить, Алексей Иваныч! Вы не журналист. Расскажите просто, что знаете про 
Клеопатру - однако.... будьте благопристойны, если можно. -
  Все засмеялись. Ей-богу, сказал молодой человек, я робею: я стал стыдлив, как 
ценсура. Ну так и быть....
  Надобно знать что в числе латинских историков есть некто Аврелий Виктор, о 
котором, вероятно, вы никогда не слыхивали.
  - Aurelius Victor? - прервал [Вершнев], который учился некогда у езуитов, 
Аврелий Виктор, писатель IV-го столетия. Сочинения его приписываются Корнелию 
Непоту, и даже Светонию; он написал книгу de Viris illustri - о знаменитых 
Мужах Города Рима, знаю...
  - Точно так, продолжал Алексей Иваныч, книжонка его довольно ничтожна, но в 
ней находится то сказание о Клеопатре, котор<ое> так меня поразило. И - что 
замечательно, в этом месте сухой и скучный Аврелий Виктор силою выражения 
равняется Тациту: Наес tantae libidinis fuit, ut saepe prostiterit; tantae 
pulchritudinis, ut multi noctem illius morte emerint....
  - Прекрасно! воскликнул В.<ершнев.> Это напоминает мне Саллюстия - помните? 
Tantae...
  - Что же это, господа? сказала хозяйка, уж вы изволите разговаривать по 
латыни! Как это для нас весело! Скажите, что значит ваша латинская фраза?
  - Дело в том, что Клеопатра торговала своею красотою, и что многие купили ее 
ночи ценою своей жизни....
  - Какой ужас! возразили дамы, что же вы тут нашли удивительного?
  - Как что? Кажется мне, Клеопатра была не пошлая кокетка и ценила себя не 
дешево. Я предлагал ** сделать из этого поэму, он было и начал, да бросил.
  - И хорошо сделал.
  - Что ж из этого хотел он извлечь? Какая тут главная идея - не помните ли?
  - Он начинает описанием пиршества [в] садах царицы Египетской.

  Темная, знойная ночь объемлет Африканское небо; Александрия заснула; ее стогны 
утихли, дома померкли. Дальный Фарос горит уединенно в ее широкой пристани, как 
лампада в изголовьи спящей красавицы.

  Светлы и шумны чертоги Птоломеевы: Клеопатра угощает своих друзей; стол 
обставлен костяными ложами; три ста юношей служат гостям, три ста дев разносят 
им амфоры, полные греческих вин; три ста черных Эвнухов надзирают над ними 
безмолвно.

  Порфирная колонада, открытая с юга и севера, ожидает дуновения Эвра; но воздух 
недвижим - огненные языки светильников горят недвижно; дым курильниц возносится 
прямо недвижною струею; море, как зеркало, лежит недвижно у розовых ступеней 
полукруглого крыльца. Сторожевые Сфинксы в нем отразили свои золоченые когти и 
гранитные хвосты... только звуки кифары <и> флей<ты> потрясают огни, воздух и 
море.

  Вдруг царица задумалась - и грустно поникла дивною головою; светлый пир 
омрачился ее грустию, как солнце омрачается облаком.

  О чем она грустит?

Зачем печаль ее гнетет?
Чего еще не достает
Египта древнего Царице?
В своей блистательной столице
Толпой рабов охранена
Спокойно властвует она.
Покорны ей земные боги,
Полны чудес ее чертоги.
Горит ли Африканский день,
Свежеет ли ночная тень,
Всечасно роскошь и искусства
Ей тешат дремлющие чувства,
Все земли, волны всех морей
Как дань несут наряды ей,
Она беспечно их меняет,
То в блеске яхонтов сияет,
То избирает Тирских жен
Покров и пурпурный хитон,
То по водам седого Нила
Под тенью пышного ветрила
В своей триреме золотой
Плывет Кипридою младой.
Всечасно пред ее глазами
Пиры сменяются пирами,
И кто постиг в душе своей
Все таинства ее ночей?.......

Вотще! в ней сердце томно страждет
Оно утех безвестных жаждет -
Утомлена, пресыщена,
Больна бесчувствием она.....

[Клеопатра пробуждается от задумчивости.]

И пир утих и будто дремлет,
Но вновь она чело подъемлет,
Надменный взор ее горит,
Она с улыбкой говорит:
В моей любви для вас блаженство?
Внемлите ж вы моим словам;
Могу забыть я неравенство,
[Возможно] счастье будет вам -
[Я вызываю -] кто приступит?
Свои я ночи продаю -
Скажите, кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою?

<........................................................>

  - Этот предмет должно бы доставить маркизе Жорж Занд такой же бесстыднице, как 
и ваша Клеопатра. Она ваш египетский анекдот переде<ла>ла бы на нынешние нравы.
  - Невозможно. Не было бы никакого правдоподобия. Этот анекдот совершенно 
древний. Таковой торг нынче несбыточен, как сооружение Пирамид.
  - Отчего же не сбыточен? Неужто между нынешними женщинами не найдется ни 
одной, которая захотела бы испытать на самом деле справедливость того что 
твердят ей поминутно - что любовь ее была бы дороже им жизни.
  - Положим, это и любопытно было бы узнать. Но каким образом можно сделать это 
ученое испытание? - Клеопатра имела всевозможные способы заставить должников 
своих расплатиться. А мы? - Конечно: ведь нельзя же такие условия написать на 
гербовой бумаги и засвидетельствовать в Гражданской Палате.
  - Можно в таком случае положиться на честное слово.
  - Как это?
  - Женщина может взять с любовника его честное слово, что на другой <день> он 
застрелится.
  - А он на другой день уедет в чужие края - а она останется в дурах.
  - Да - если он согласится остаться навек бесчестным в глазах той, которую 
любит. - Да и самое условие неужели так тяжело? Разве жизнь уж такое сокровище, 
что ее ценою жаль и счастия купить? Посудите сами: первый шалун, которого я 
презираю, скажет обо мне слово, которое не может мне повредить никаким образом, 
и я подставляю лоб под его пулю - я не имею права отказать в этом удовольствии 
первому забияке, которому вздумается испытать мое хладнокровие. И я стану 
трусить, когда дело идет о моем блаженстве? Что жизнь, если она отравлена 
унынием, пустыми желаниями! И что в ней, когда наслаждения ее истощены?
  - Неужели вы в состоянии заключить такое условие?...
  В эту минуту <Вольская>, которая во вс° время сидела, молча опустив глаза, 
быстро устремила их на <Алексея Иваныча.>
  - Я про себя не говорю. Но человек, истинно влюбленный, конечно не усумнится 
ни на одну минуту...
  - Как! даже для такой женщины, которая бы вас не любила? (А та, которая 
согласилась бы на ваше предложение, уж верно б вас не любила) - Одна мысль о 
таком зверстве должна уничтожить самую безумную страсть.....
  - Нет - я в ее согласии видел бы одну только пылкость воображения. А что 
касается до взаимной любви... то я ее не требую - если я люблю, какое тебе 
дело?....
  - Перестаньте - бог знает, что вы говорите. - Так вот чего вы не хотели 
рассказать -
<...............................................................................
........................................................................>
  Молодая графиня К., кругленькая дурнушка, постаралась придать важное выраженье 
своему носу, похожему на луковицу, воткнутую в репу, и сказала:
  - Есть и нынче женщины, которые ценят себя подороже...
  Муж ее, польский [граф,] женившийся по расчету (говорят, ошибочному), потупил 
глаза и выпил свою чашку чаю.
  - Что вы под этим разумеете, графиня? спросил [молодой человек,] с трудом 
удерживая улыбку.
  - Я разумею, - отвечала гр.<афиня> К., - что женщина, которая уважает себя, 
которая уважает... Тут она запуталась; В<ершнев> подоспел ей на помощь.
  - Вы думаете, что женщ<ина,> которая себя уважает, не хочет смерти грешнику - 
не так ли?
<...................................................................>
  Разговор переменился.
  А.<лексей Иваныч> сел подле <Вольской,> - наклонился, будто рассматривал ее 
работу, и сказал ей в полголоса: - Что вы думаете об условии Клеопатры?
  <Вольская> молчала. - <Алексей Иваныч> повторил свой вопрос.
  - Что вам сказать? И нынче иная женщина дорого себя ценит. Но мужчины 19 
столетия слишком хладнокровны, благоразумны, чтоб заключить такие условия.
  - Вы думаете, - сказал <Алексей Иваныч> голосом, вдруг изменившимся, - вы 
думаете что в наше время, в П.<етер>Б.<урге>, здесь - найдется женщина, которая 
будет иметь довольно гордости, довольно силы душевной - - чтоб предписать 
любовнику условия Клеопатры?..
  - Думаю - даже уверена.
  - Вы не обманываете меня? Подумайте - это было бы слишком жестоко - более 
жестоко, нежели самое условие...
  <Вольская> взглянула на него огненными пронзительными глазами и произнесла 
твердым голосом: Нет.
  <Алексей Иваныч> встал, и тотчас исчез.



ПЛАНЫ НЕНАПИСАННЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ


<КАРТЫ; ПРОДАН...>  (1)
<.............> карты; продан; женат - дядька.
<.....> солдатство - [делается офицером в]


<ВЛЮБЛЕННЫЙ БЕС.>

  Москва в 1811 (2)  году -
  Старуха, две дочери, одна невинная, другая романическая - два приятеля к ним 
ходят. Один развратный; другой В.<любленный> б.<ес>. В.<любленный> б.<ес> любит 
меньшую и хочет погубить молодого человека - Он достает ему деньги, водит его 
повсюду - [ бордель ] Наст.<асья> -  вдова ч.<ертовка>  Ночь. Извозчик. 
Молод.<ой> челов.<ек>. Ссорится с ним - старшая дочь сходит с ума от любви к 
В.<любленному> б.<есу>.


<Н. ИЗБИРАЕТ СЕБЕ В НАПЕРСНИКИ...>

  Н. избирает (3)  себе в наперсники Н<евский> Проспект (4)  - он доверяет ему 
все свои домашние беспокойства, все семейственные огорчения. (5)  - Об нем 
жалеют - Он доволен.


<ПЛАНЫ ПОВЕСТИ О СТРЕЛЬЦЕ.>

 1.

  1) Стрелец сын ст.<арого> раск.<ольника> видит Ржевскую в окошко, переодетую 
горничной девушкой (6)  - сватает через мамушку-раскольницу - получает отказ -

  Полковник стрелецкий имеет большое влияние на своих; Софья хочет его к себе 
переманить - он рассказывает ей каким образом узнал он о заговоре - -
  С.<офья> О чем же ты был печален? - Об отказе -
  - Я сваха - Но будь же etc.


 2.

  [Софья сва<ха>]
  Софья во дворце.  (7)

Нищие, скоморох

Скоморох и ст.<арый> раскольник

Молодой стрелец. Заговор (8)


 3.

  Стрелец влюбляется в Ржевскую, сватается, получает отказ - он становится уныл 
- товарищ открывает ему заговор... (9)  Он объявляет обо всем правительнице, 
Софья принимает его как заговорщика, объяснение. - - (10)  Софья сваха, комедия 
у боярина. (11)  Бунт стрелецкой, боярин спасен им, обещает выдать за него дочь 
- (12)  Ржевская за мужем


 4.

¦  Стре<лец> влюбленный в боярскую дочь - отказ - приходит к другу заговорщику - 
вступает в заговор -


 5.

  Сын казненн.<ого> стрельца воспитан вдовою (13)  вместе с ее сыном и дочерью; 
(14)  он идет в службу вместо ее сына. При Пруте ему П.<етр> поручает свое 
письмо -
 Приказч<ик>  (15)  вдовы доносит на своего молодого барина, который лишен 
имения своего, и отдан в солдаты. Стрел.<ецкий сын> посещает его семейство (16)  
и у П.<етра> выпрашивает прощение молодому <барину>. (17)


<КРИСПИН ПРИЕЗЖАЕТ В ГУБЕРНИЮ...>

  Криспин  (18)  приезжает в Губернию NB  на ярмонку (19)  его принимают за 
<нрзб.>.  Губерн.<атор> честной дурак - Губ.<ернаторша> с ним кокетнич.<ает>  
(20)  -Криспин сватается за дочь.




  Les deux danseuses - Un ballet de Didlot en 1819. - Zavad.. Un amant au 
paradis  (21)  - Scиne de coulisse - duel - Ist. est а la mode. Elle est 
entretenue, elle se marie - Sa s-ur est dans la dиtresse - elle epouse le 
souffleur. Ist. dans le monde. On ne l'y reзoit pas. Elle reзoit chez 
elle - dйgoыts - elle va voir sa compagne -



Примечания
(1) листок слева сверху оборван; текст плана сохранился не полностью .
(2) в 1810
(3) Н. бере<т>
(4) весь Н<евский> Проспект.
(5) семейственные тайны
(6) далее зачеркнуто:  - М<амушка>
(7) Софья в монастыре  (справа в орнаментальном рисунке (платье и ножка):  
Комедия . Может быть, это было заглавие наброска)
(8) Скоморох и раскольник. Стрелец и молодой жених
(9)  получает отказ - Товарищ его принимает [его] в заговор
(10) а. Софья хвалит его и посылает прямо под арест . б.  Софья принимает его 
как заговорщика, объяснение, арест.
(11) Комедия у боярина. Ржевская замужем . Начиная от  Он объявляет  приписано.
(12) а . выдает за него дочь (другую). Обед у тестя, бедная родственница. 
Комедия у боярина . б.  обещает выдать за него дочь. Мать торопится и выдает ее 
за боярина . в.  обещает выдать за него дочь. Мать торопится и выдает ее за 
думного дворянина.
(13) Сын стрельца воспитан у
(14) и дочерью  вписано
(15) над словом приказч<ик>  надписано и подчеркнуто:  Сосед?
(16) посещает ее . Далее начато:  офи<цер>
(17) под текстом: 5508/1654
(18) начато: Свиньин
(19)  NB на ярмонку  вписано
(20) Губ.<ернаторша> с ним кокетнич.<ает>  вписано
(21) Un amant au paradis  вписано



ПУТЕШЕСТВИЯ


ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА К Д.

  Из Азии переехали мы в Европу * на корабле. Я тотчас отправился на так 
называемую  Митридатову гробницу  (развалины какой-то башни); там сорвал цветок 
для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи 
не сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы улиц, полузаросший 
ров, старые кирпичи - и только. Из Феодосии до самого Юрзуфа ехал я морем. Всю 
ночь не спал. Луны не было, звезды блистали; передо мною, в тумане, тянулись 
полуденные горы.... "Вот Чатырдаг", сказал мне капитан. Я не различил его, да и 
не любопытствовал. Перед светом я заснул. Между тем корабль остановился в виду 
Юрзуфа. Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; 
плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; 
тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ими; с права огромный Аю-
даг..... и кругом это синее, чистое небо, и светлое море и блеск и воздух 
полуденный.....
  В Юрзуфе жил я  сиднем,  купался в море и объедался виноградом; я тотчас 
привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностию 
неаполитанского Lazzarono. Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря - и 
заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я 
навещал его, и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот вс°, что 
пребывание мое в Юрзуфе оставило у меня в памяти.
  Я объехал полуденный берег, и путешествие М. оживило во мне много 
воспоминаний; но страшный переход его по скалам Кикенеиса не оставил ни 
малейшего следа в моей памяти. По Горной Лестнице взобрались мы пешком, держа за 
хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно, и казалось каким-
то таинственным, восточным обрядом. Мы переехали горы, и первый предмет, 
поразивший меня, была бер°за, северная бер°за! сердце мое сжалось: я начал уже 
тосковать о милом полудне, хотя вс° еще находился в Тавриде, вс° еще видел и 
тополи и виноградные лозы. Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю 
оставили во мне сильное впечатление. Тут же видел я и баснословные развалины 
храма Дианы. Видно мифологические предания счастливее для меня воспоминаний 
исторических; по крайней мере тут посетили меня рифмы. Я думал стихами. Вот они:

К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья;
Здесь успокоена была
Вражда свирепой эвмениды:
Здесь провозвестница Тавриды
На брата руку занесла;
На сих развалинах свершилось
Святое дружбы торжество,
И душ великих божество
Своим созданьем возгордилось.
.............................
Ч-<адаев>, помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Предать развалинам иным?
Но в сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень и тишина,
И в умиленьи вдохновенном,
На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена.

  В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал о странном памятнике 
влюбленного хана. К** поэтически описывала мне его, называя  la fontaine des 
larmes.  Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из за ржавой железной 
трубки по каплям падала вода. Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в 
котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат. NN почти 
насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище,
                                         но не тем
              В то время сердце полно было:
лихорадка меня мучила.
  Что касается до памятника ханской любовницы, о котором говорит М., я об нем не 
вспомнил, когда писал свою поэму, а то бы непременно им воспользовался.
  Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и Бахчисарай имеют для меня 
прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места, 
оставленные мною с таким равнодушием? или воспоминание самая сильная способность 
души нашей, и им очаровано вс°, что подвластно ему?

* Из Тамани в Керчь.



ПУТЕШЕСТВИЕ В АРЗРУМ
ВО ВРЕМЯ ПОХОДА 1829 ГОДА


ПРЕДИСЛОВИЕ.

  Недавно попалась мне в руки книга, напечатанная в Париже в прошлом 1834 году 
под названием:  Voyages en Orient entrepris par ordre du Gouvernement Franзais . 
Автор, по своему описывая поход 1829 года, оканчивает свои рассуждения 
следующими словами:
   Un poиte distinguй par son imagination a trouvй dans tant de hauts faits dont 
il a йtй temoin non le sujet d'un poиme, mais celui d'une satyre.
  Из поэтов, бывших в турецком походе, знал я только об А. С. Хомякове и об А. 
Н. Муравьеве. Оба находились в армии графа Дибича. Первый написал в то время 
несколько прекрасных лирических стихотворений, второй обдумывал свое путешествие 
к святым местам, произведшее столь сильное впечатление. Но я не читал никакой 
сатиры на Арзрумский поход.
  Никак бы я не мог подумать, что дело здесь идет обо мне, если бы в той самой 
книге не нашел я своего имени между именами генералов отдельного Кавказского 
корпуса.  Parmi les chefs qui la commandaient (l'armйe du Prince Paskewitch) on 
distinguait le Gйnйral Mouravief ... le Prince Gйorgien Tsitsevaze, le Prince 
Armйnien Beboutof ... le Prince Potemkine, le Gйnйral Raiewsky, et enfin - M. 
Pouchkine... qui avait quittй la capitale pour chanter les exploits de ses 
compatriotes .
  Признаюсь: эти строки французского путешественника, не смотря на лестные 
эпитеты, были мне гораздо досаднее, нежели брань русских журналов.  Искать 
вдохновения  всегда казалось мне смешной и нелепой причудою: вдохновения не 
сыщешь; оно само должно найти поэта. Приехать на войну с тем, чтобы воспевать 
будущие подвиги, было бы для меня с одной стороны слишком самолюбиво, а с другой 
слишком непристойно. Я не вмешиваюсь в военные суждения. Это не мое дело. Может 
быть, смелый переход через Саган-Лу, движение, коим граф Паскевич отрезал 
Сераскира от Осман-Паши, поражение двух неприятельских корпусов в течение одних 
суток, быстрый поход к Арзруму, вс° это, увенчанное полным успехом, может быть, 
и чрезвычайно достойно посмеяния в глазах военных людей (каковы, например, г. 
купеческий консул Фонтанье, автор путешествия на Восток): но я устыдился бы 
писать сатиры на прославленного Полководца, ласково принявшего меня под сень 
своего шатра и находившего время посреди своих великих забот оказывать мне 
лестное внимание. Человек, не имеющий нужды в покровительстве Сильных, дорожит 
их радушием и гостеприимством, ибо иного от них не может и требовать. Обвинение 
в неблагодарности не должно быть оставлено без возражения, как ничтожная критика 
или литературная брань. Вот почему решился я напечатать это предисловие и выдать 
свои путевые записки как  вс°,  что мною было написано о походе 1829 года.

                   А. Пушкин.


ГЛАВА ПЕРВАЯ.

 Степи. Калмыцкая кибитка. Кавказские воды. Военная Грузинская дорога. 
Владикавказ. Осетинские похороны. Терек. Дариальское ущелие. Переезд чрез 
снеговые горы. Первый взгляд на Грузию. Водопроводы. Хозрев-Мирза. Душетский 
городничий.
  ...Из Москвы поехал я на Калугу, Белев и Орел, и сделал таким образом 200 
верст лишних; за то увидел Ермолова. Он живет в Орле, близ коего находится его 
деревня. Я приехал к нему в 8 часов утра и не застал его дома. Извозчик мой 
сказал мне, что Ермолов ни у кого не бывает, кроме как у отца своего, простого, 
набожного старика, что он не принимает одних только городских чиновников, а что 
всякому другому доступ свободен. Через час я снова к нему приехал. Ермолов 
принял меня с обыкновенной своей любезностию. С первого взгляда я не нашел в нем 
ни малейшего сходства с его портретами, писанными обыкновенно профилем. Лицо 
круглое, огненные, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на Геркулесовом 
торсе. Улыбка не приятная, потому что не естественна. Когда же он задумывается и 
хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтической портрет 
писанный Довом. Он был в зеленом черкесском чекмене. На стенах его кабинета 
висели шашки и кинжалы, памятники его владычества на Кавказе. Он повидимому 
нетерпеливо сносит свое бездействие. Несколько раз принимался он говорить о 
Паскевиче и всегда язвительно, говоря о легкости его побед, он сравнивал его с 
Навином, перед которым стены падали от трубного звука, и называл гр<афа> 
Эриванского графом Ерихонским. "Пускай нападет он", говорил Ермолов, "на пашу не 
умного, не искусного, но только упрямого, например на пашу начальствовавшего в 
Шумле - и Паскевич пропал". Я передал Ермолову слова гр. Толстова, что Паскевич 
так хорошо действовал в персидскую кампанию, что умному человеку осталось бы 
только действовать похуже, чтоб отличиться от него. Ермолов засмеялся, но не 
согласился. "Можно было бы сберечь людей и издержки", сказал он. Думаю, что он 
пишет или хочет писать свои записки. Он недоволен Историей Карамзина; он желал 
бы, чтобы пламенное перо изобразило переход русского народа из ничтожества к 
славе и могуществу. О записках кн. Курбского говорил он con amore. Немцам 
досталось. "Лет через 50", сказал он, "подумают, что в нынешнем походе была в
спомогательная прусская или австрийская армия, предводительствованная такими-то 
немецкими генералами". Я пробыл у него часа 2. Ему было досадно, что не помнил 
моего полного имени. Он извинялся комплиментами. Разговор несколько раз касался 
литературы. О стихах Грибоедова говорит он, что от их чтения - скулы болят. О 
правительстве и политике не было ни слова.
  Мне предстоял путь через Курск и Харьков: но я своротил на прямую тифлисскую 
дорогу, жертвуя хорошим обедом в курском трактире (что не безделица в наших 
путешествиях) и не любопытствуя посетить Харьковской университет, который не 
стоит курской ресторации.
  До Ельца дороги ужасны. Несколько раз каляска моя вязла в грязи, достойной 
грязи одесской. Мне случалось в сутки проехать не более пятидесяти верст. 
Наконец увидел я воронежские степи и свободно покатился по зеленой равнине. В 
Новочеркасcке нашел я графа П<ушкина>, ехавшего также в Тифлис, и мы согласились 
путешествовать вместе.
  Переход от Европы к Азии делается час от часу чувствительнее: леса исчезают, 
холмы сглаживаются, трава густеет и являет большую силу растительности; 
показываются птицы неведомые в наших лесах; орлы сидят на кочках, означающих 
большую дорогу, как будто на страже, и гордо смотрят на путешественника; по 
тучным пастбищам

         Кобылиц неукротимых
         Гордо бродят табуны.

  Калмыки располагаются около станционных хат. У кибиток их пасутся их 
уродливые, косматые кони, знакомые вам по прекрасным рисункам Орловского.
  На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым 
войлоком). Вс° семейство собиралось завтракать. Котел варился посредине, и дым 
выходил в отверстие, сделанное в верху кибитки. Молодая калмычка, собою очень 
недурная, шила куря табак. Я сел подле нее. "Как тебя зовут?" - ***. - "Сколько 
тебе лет?" - "Десять и восемь". - "Что ты шьешь?" - "Портка". - "Кому?" - 
"Себя". - Она подала мне свою трубку и стала завтракать.  В котле варился чай с 
бараньим жиром и солью. Она предложила мне свой ковшик. Я не хотел отказаться, и 
хлебнул, стараясь не перевести духа. Не думаю, чтобы другая народная кухня могла 
произвести что-нибудь гаже. Я попросил чем-нибудь это заесть. Мне дали кусочик 
сушеной кобылятины; я был и тому рад. Калмыцкое кокетство испугало меня; я 
поскорее выбрался из кибитки - и поехал от степной Цирцеи.


  В Ставрополе увидел я на краю неба облака, поразившие мне взоры, ровно за 
девять лет. Они были вс° те же, вс° на том же месте. Это - снежные вершины 
Кавказской цепи.
  Из Георгиевска я заехал на Горячие воды. Здесь нашел я большую перемену: в мое 
время ванны находились в лачужках наскоро построенных. Источники, большею частию 
в первобытном своем виде, били, дымились и стекали с гор по разным направлениям, 
оставляя по себе белые и красноватые следы. Мы черпали кипучую воду ковшиком из 
коры или дном разбитой бутылки. Нынче выстроены великолепные ванны и дома. 
Бульвар, обсаженный липкaми, проведен по склонению Машука. Везде чистенькие 
дорожки, зеленые лавочки, правильные цветники, мостики, павильоны. Ключи 
обделаны, выложены камнем; на стенах ванн прибиты предписания от полиции; везде 
порядок, чистота, красивость.....
  Признаюсь: Кавказские воды представляют ныне более удобностей; но мне было 
жаль их прежнего, дикого состояния; мне было жаль крутых каменных тропинок, 
кустарников и неогороженных пропастей, над которыми, бывало, я карабкался. С 
грустью оставил я воды, и отправился обратно в Георгиевск. Скоро настала ночь. 
Чистое небо усеялось милионами звезд. Я ехал берегом Подкумка. Здесь бывало 
сиживал со мною А. Р<аевский>, прислушиваясь к мелодии вод. Величавый Бешту 
чернее и чернее рисовался в отдалении, окруженный горами, своими вассалами, и 
наконец исчез во мраке...
  На другой день мы отправились далее и прибыли в Екатериноград, бывший некогда 
наместническим городом.
  С Екатеринограда начинается военная Грузинская дорога; почтовый тракт 
прекращается. Нанимают лошадей до Владикавказа. Дается конвой казачий и пехотный 
и одна пушка. Почта отправляется два раза в неделю и приезжие к ней 
присоединяются: это называется  оказией.  Мы дожидались недолго. Почта пришла на 
другой день и на третье утро в 9 часов мы были готовы отправиться в путь. На 
сборном месте соединился весь караван, состоявший из 500 человек или около. 
Пробили в барабан. Мы тронулись. Впереди поехала пушка, окруженная пехотными 
солдатами. За нею потянулись коляски, брички, кибитки солдаток, переезжающих из 
одной крепости в другую; за ними заскрыпел обоз двуколесных ароб. По сторонам 
бежали конские табуны и стада волов. Около них скакали нагайские проводники в 
бурках и с арканами. Вс° это сначала мне очень нравилось, но скоро надоело. 
Пушка ехала шагом, фитиль курился, и солдаты раскуривали им свои трубки. 
Медленность нашего похода (в первый день мы прошли только 15 верст), несносная 
жара, недостаток припасов, беспокойные ночлеги, наконец беспрерывный скрыл 
нагайских ароб, выводили меня из терпения. Татаре тщеславятся этим скрыпом, 
говоря, что они разъезжают как честные люди, не имеющие нужды укрываться. На сей 
раз приятнее было бы мне путешествовать не в столь почтенном обществе. Дорога 
довольно однообразная: равнина; по сторонам холмы. На краю неба вершины Кавказа, 
каждый день являющиеся выше и выше. Крепости, достаточные для здешнего края, со 
рвом, который каждый из нас перепрыгнул бы в старину не разбегаясь, с заржавыми 
пушками, не стрелявшими со времен графа Гудовича, с обрушенным валом, по 
которому бродит гарнизон куриц и гусей. В крепостях несколько лачужек, где с 
трудом можно достать десяток яиц и кислого молока.
  Первое замечательное место есть крепость Минарет. Приближаясь к ней, наш 
караван ехал по прелестной долине между курганами, обросшими липой и чинаром. 
Это могилы нескольких тысяч умерших чумою. Пестрелись цветы, порожденные 
зараженным пеплом. Справа сиял снежный Кавказ; впереди возвышалась огромная, 
лесистая гора; за нею находилась крепость. Кругом ее видны следы разоренного 
аула, называвшегося Татартубом и бывшего некогда главным в Большой Кабарде. 
Легкий, одинокий минарет свидетельствует о бытии исчезнувшего селения. Он 
стройно возвышается между грудами камней, на берегу иссохшего потока. Внутренняя 
лестница еще не обрушилась. Я взобрался по ней на площадку, с которой уже не 
раздается голос муллы. Там нашел я несколько неизвестных имен, нацарапанных на 
кирпичах славолюбивыми путешественниками.
  Дорога наша сделалась живописна. Горы тянулись над нами. На их вершинах 
ползали чуть видные стада и казались насекомыми Мы различили и пастуха, быть 
может, русского, некогда взятого в плен и состаревшегося в неволе. Мы встретили 
еще курганы, еще развалины. Два, три надгробных памятника стояло на краю дороги. 
Там, по обычаю черкесов, похоронены их наездники. Татарская надпись, изображение 
шашки, танга, иссеченные на камне, оставлены хищным внукам в память хищного 
предка.
  Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их 
разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и 
оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных  черкесов ненадежна: они всегда 
готовы помочь буйным своим единоплеменникам. Дух дикого их рыцарства заметно 
упал. Они редко нападают в равном числе на козаков, никогда на пехоту и бегут 
завидя пушку. За то никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд или на 
беззащитного. Здешняя сторона полна молвой о их злодействах. Почти нет никакого 
способа их усмирить, пока их не обезоружат, как обезоружили крымских татар, что 
чрезвычайно трудно исполнить, по причине господствующих между ими наследственных 
распрей и мщения крови. Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает 
владеть ими прежде, нежели лепетать. У них убийство - простое телодвижение. 
Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным 
бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда 
вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые, за одно 
слово, вправе их изрубить своими детскими шашками. Недавно поймали мирного 
черкеса, выстрелившего в солдата. Он оправдывался тем, что ружье его слишком 
долго было заряжено. Что делать с таковым народом? Должно однако ж надеяться, 
что приобретение восточного края Черного моря, отрезав черкесов от торговли с 
Турцией, принудит их с нами сблизиться. Влияние роскоши может благоприятствовать 
их укрощению: самовар был бы важным нововведением. Есть средство более сильное, 
более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание 
Евангелия. Черкесы очень недавно приняли магометанскую веру. Они были увлечены 
деятельным фанатизмом апостолов Корана,  между коими отличался Мансур, человек 
необыкновенный, долго возмущавший Кавказ противу русского владычества, наконец, 
схваченный нами и умерший в Соловецком монастыре. Кавказ ожидает христианских 
миссионеров. Но легче для нашей лености в замену слова живого
 выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, незнающим грамоты.
  Мы достигли Владикавказа, прежнего Кап-кая, преддверия гор. Он окружен 
осетинскими аулами. Я посетил один из них и попал на похороны. Около сакли 
толпился народ. На дворе стояла арба, запряженная двумя волами. Родственники и 
друзья умершего съезжались со всех сторон и с громким плачем шли в саклю, ударяя 
себя кулаками в лоб. Женщины стояли смирно. Мертвеца вынесли на бурке.

 ... like a warrior taking his rest
With his martial cloak around him;

положили его на арбу. Один из гостей взял ружье покойника, сдул с полки порох и 
положил его подле тела. Волы тронулись. Гости поехали следом. Тело должно было 
быть похоронено в горах, верстах в тридцати от аула. К сожалению, никто не мог 
объяснить мне сих обрядов.
  Осетинцы самое бедное племя из народов, обитающих на Кавказе; женщины их 
прекрасны и, как слышно, очень благосклонны к путешественникам. У ворот крепости 
встретил я жену и дочь заключенного осетинца. Они несли ему обед. Обе казались 
спокойны и смелы; однако ж, при моем приближении обе потупили голову и закрылись 
своими изодранными  чадрами.  В крепости видел я черкесских аманатов, резвых и 
красивых мальчиков. Они поминутно проказят, и бегают из крепости. Их держат в 
жалком положении. Они ходят в лохмотьях, полунагие, и в отвратительной 
нечистоте. На иных видел я деревянные колодки. Вероятно, что аманаты, выпущенные 
на волю, не жалеют о своем пребывании во Владикавказе.
  Пушка оставила нас. Мы отправились с пехотой и казаками. Кавказ нас принял в 
свое святилище. Мы услышали глухой шум и увидели Терек, разливающийся по разным 
направлениям. Мы поехали по его левому берегу. Шумные волны его приводят в 
движение колеса низеньких осетинских мельниц, похожих на собачьи кануры. Чем 
далее углублялись мы в горы, тем уже становилось ущелие. Стесненный Терек с 
ревом бросает свои мутные волны чрез утесы, преграждающие ему путь. Ущелие 
извивается вдоль его течения. Каменные подошвы гор обточены его волнами. Я шел 
пешком и поминутно останавливался, пораженный мрачною прелестию природы. Погода 
была пасмурная; облака тяжело тянулись около черных вершин. Граф П<ушкин> и 
Ш<ернваль>, смотря на Терек, воспоминали Иматру и отдавали преимущество реке на 
Севере гремящей.  Но я ни с чем не мог сравнить мне предстоявшего зрелища.
  Не доходя до Ларса, я отстал от конвоя, засмотревшись на огромные скалы, между 
коими хлещет Терек с яростию неизъяснимой. Вдруг бежит ко мне солдат, крича мне 
издали:  не останавливайтесь, в.<аше> б.<лагородие>, убьют!  Это предостережение 
с непривычки показалось мне чрезвычайно странным. Дело в том, что осетинские 
разбойники, безопасные в этом узком месте, стреляют через Терек в 
путешественников. Накануне нашего перехода, они напали таким образом на генерала 
Бековича, проскакавшего сквозь их выстрелы. На скале видны развалины какого-то 
замка: они облеплены саклями мирных осетинцев, как будто гнездами ласточек.
В Ларсе остановились мы ночевать. Тут нашли мы путешественника француза, который 
напугал нас предстоящею дорогой. Он советовал нам бросить экипажи в Коби и ехать 
верьхом. С ним выпили мы в первый раз кахетинского вина из вонючего  бурдюка,  
воспоминая пирования Илиады:

И в козиих мехах вино, отраду нашу!

  Здесь нашел я измаранный список  Кавказского Пленника  и признаюсь, перечил 
его с большим удовольствием. Вс° это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и 
выражено верно.
  На другой день поутру отправились мы далее. Турецкие пленники разработывали 
дорогу. Они жаловались на пищу, им выдаваемую. Они никак не могли привыкнуть к 
русскому черному хлебу. Это напомнило мне слова моего приятеля Ш<ереметева> , 
по возвращении его из Парижа: "Худо, брат, жить в Париже: есть нечего; черного 
хлеба не допросишься!"
  В семи верстах от Ларса находится Дариальский пост. Ущелье носит то же имя. 
Скалы с обеих сторон стоят параллельными стенами. Здесь так узко, так узко, 
пишет один путешественник, что не только видишь, но кажется чувствуешь тесноту. 
Клочок неба, как лента, синеет над вашей головою. Ручьи, падающие с горной 
высоты мелкими и разбрызганными струями, напоминали мне похищение Ганимеда, 
странную картину Рембранда. К тому же и ущелье освещено совершенно в его вкусе. 
В иных местах Терек подмывает самую подошву скал, и на дороге, в виде плотины, 
навалены каменья. Недалеко от поста мостик смело переброшен через реку. На нем 
стоишь как на мельнице. Мостик весь так и трясется, а Терек шумит как колеса, 
движущие жернов. Против Дариала на крутой скале видны развалины крепости. 
Предание гласит, что в ней скрывалась какая-то царица Дария, давшая имя свое 
ущелию: сказка. Дариал на древнем персидском языке значит ворота. По 
свидетельству Плиния, Кавказские врата, ошибочно называемые Каспийскими, 
находились здесь. Ущелье замкнуто было настоящими воротами, деревянными, 
окованными железом. Под ними, пишет Плиний, течет река Дириодорис. Тут была 
воздвигнута и крепость для удержания набегов диких племен; и проч. Смотрите 
путешествие графа И. Потоцкого, коего ученые изыскания столь же занимательны, 
как и испанские романы.
  Из Дариала отправились мы к Казбеку. Мы увидели  Троицкие ворота  (арка, 
образованная в скале взрывом пороха) - под ними шла некогда дорога, а ныне 
протекает Терек, часто меняющий свое русло.
  Недалеко от селения Казбек, переехали мы через  бешеную Балку, овраг, во время 
сильных дождей превращающийся в яростный поток. В это время он был совершенно 
сух, и громок одним своим именем.
  Деревня Казбек находится у подошвы горы Казбек, и принадлежит князю Казбеку. 
Князь, мужчина лет сорока пяти, ростом выше Преображенского флигельмана. Мы 
нашли его в духане (так называются грузинские харчевни, которые гораздо беднее и 
нечище русских). В дверях лежал пузастый бурдюк (воловий мех), растопыря свои 
четыре ноги. Великан тянул из него чихирь и сделал мне несколько вопросов, на 
которые отвечал я с почтением, подобаемым его званию и росту. Мы расстались 
большими приятелями.
  Скоро притупляются впечатления. Едва прошли сутки, и уже рев Терека и его 
безобразные водопады, уже утесы и пропасти не привлекали моего внимания. 
Нетерпение доехать до Тифлиса исключительно овладело мною. Я столь же равнодушно 
ехал мимо Казбека, как, некогда, плыл мимо Чатырдага. Правда и то, что дождливая 
и туманная погода мешала мне видеть его снеговую груду, по выражению поэта,  
подпирающую небосклон.
  Ждали персидского принца. В некотором расстоянии от Казбека попались нам 
навстречу несколько колясок и затруднили узкую дорогу. Покаместь экипажи 
разъезжались, конвойный офицер объявил нам, что он провожает придворного 
персидского поэта и, по моему желанию, представил меня Фазил-Хану. Я, с помощию 
переводчика, начал было высокопарное восточное приветствие; но как же мне стало 
совестно, когда Фазил-Хан отвечал на мою неуместную затейливость простою, умной 
учтивостию порядочного человека! "Он надеялся увидеть меня в Петербурге; он 
жалел, что знакомство наше будет непродолжительно и проч." Со стыдом принужден я 
был оставить важно-шутливый тон, и съехать на обыкновенные европейские фразы. 
Вот урок нашей русской насмешливости. Вперед не стану судить о человеке по его 
бараньей  папахе * и по крашеным ногтям.
  Пост Коби находится у самой подошвы Крестовой горы, чрез которую предстоял нам 
переход. Мы тут остановились ночевать и стали думать, каким бы образом совершить 
сей ужасный подвиг: сесть ли, бросив экипажи, на казачьих лошадей, или послать 
за осетинскими волами? На всякой случай, я написал от имени всего нашего 
каравана официальную просьбу к г. Ч<иляеву>, начальствующему в здешней стороне, 
и мы легли спать, в ожидании подвод.
  На другой день около 12-ти часов услышали мы шум, крики, и увидели зрелище 
необыкновенное: 18 пар тощих, малорослых волов, понуждаемых толпою полунагих 
осетинцев, насилу тащили легкую, венскую коляску приятеля моего О***. Это 
зрелище тотчас рассеяло все мои сомнения. Я решился отправить мою тяжелую 
петербургскую коляску обратно во Владикавказ и ехать верьхом до Тифлиса. Граф 
П<ушкин> не хотел следовать моему примеру, Он предпочел впрячь целое стадо волов 
в свою бричку, нагруженную запасами всякого рода, и с торжеством переехать через 
снеговой хребет. Мы расстались, и я поехал с полковником Ог<аревым> 
осматривающим здешние дороги.
  Дорога шла через обвал, обрушившийся в конце июня 1827 года. Таковые случаи 
бывают обыкновенно каждые семь лет. Огромная глыба, свалясь, засыпала ущелие на 
целую версту, и запрудила Терек. Часовые, стоявшие ниже, слышали ужасный грохот 
и увидели, что река быстро мелела и в четверть часа совсем утихло и истощилась. 
Терек прорылся сквозь обвал не прежде, как через два часа. То-то был он ужасен!
  Мы круто подымались выше и выше. Лошади наши вязли в рыхлом снегу, под которым 
шумели ручьи. Я с удивлением смотрел на дорогу и не понимал возможности езды на 
колесах.
  В это время услышал я глухой грохот. "Это обвал", сказал мне г. Ог<арев>. Я 
оглянулся и увидел в стороне груду снега, которая осыпалась и медленно съезжала 
с крутизны. Малые обвалы здесь не редки. В прошлом году русский извозчик ехал по 
Крестовой горе. Обвал оборвался; страшная глыба свалилась на его повозку; 
поглотила телегу, лошадь и мужика, перевалилась через дорогу, и покатилась в 
пропасть с своею добычею. Мы достигли самой вершины горы. Здесь поставлен 
гранитный крест, старый памятник, обновленный Ермоловым.
  Здесь путешественники обыкновенно выходят из экипажей, и идут пешком. Недавно 
проезжал какой-то иностранный консул: он так был слаб, что велел завязать себе 
глаза; его вели под руки, и когда сняли с него повязку, тогда он стал на колени, 
благодарил бога, и проч., что очень изумило проводников.
  Мгновенный переход от грозного Кавказа к миловидной Грузии восхитителен. 
Воздух Юга вдруг начинает повевать на путешественника. С высоты Гут-горы 
открывается Кайшаурская долина с ее обитаемыми скалами, с ее садами, с ее 
светлой Арагвой, извивающейся, как серебряная лента,- и вс° это в уменьшенном 
виде, на дне трехверстной пропасти, по которой идет опасная дорога.
  Мы спускались в долину. Молодой месяц показался на ясном небе. Вечерний воздух 
был тих и тепел. Я ночевал на берегу Арагвы, в доме г. Ч<иляева>. На другой день 
я расстался с любезным хозяином и отправился далее.
  Здесь начинается Грузия. Светлые долины, орошаемые веселой Арагвою, сменили 
мрачные ущелия и грозный Терек. Вместо голых утесов, я видел около себя зеленые 
горы и плодоносные деревья. Водопроводы доказывали присутствие образованности. 
Один из них поразил меня совершенством оптического обмана: вода, кажется, имеет 
свое течение по горе снизу вверх.
  В Пайсанауре остановился я для перемены лошадей. Тут я встретил русского 
офицера, провожающего персидского принца. Вскоре услышал я звук колокольчиков и 
целый ряд катаров (мулов), привязанных один к другому, и навьюченных по 
азиатски, потянулся по дороге. Я пошел пешком не дождавшись лошадей; и в 
полверсте от Ананура, на повороте дороги, встретил Хозрев-Мирзу. Экипажи его 
стояли. Сам он выглянул из своей коляски и кивнул мне головою. Несколько часов 
после нашей встречи, на принца напали горцы. Услыша свист пуль Хозрев выскочил 
из своей коляски, сел на лошадь и ускакал. Русские бывшие при нем удивились его 
смелости. Дело в том, что молодой азиатец, не привыкший к коляске, видел в ней 
скорее западню нежели убежище.
  Я дошел до Ананура, не чувствуя усталости. Лошади мои не приходили. Мне 
сказали, что до города Душета оставалось не более как десять верст, и я опять 
отправился пешком. Но я не знал, что дорога шла в гору. Эти десять верст стоили 
добрых двадцати. -
  Наступил вечер; я шел вперед, подымаясь вс° выше и выше. С дороги сбиться было 
невозможно; но местами глинистая грязь, образуемая источниками, доходила мне до 
колена. Я совершенно утомился. Темнота увеличилась. Я слышал вой и лай собак и 
радовался, воображая, что город не далеко. Но ошибался: лаяли собаки грузинских 
пастухов, а выли шакалы, звери в той стороне обыкновенные. Я проклинал свое 
нетерпение, но делать было нечего. Наконец увидел я огни и около полуночи 
очутился у домов, осененных деревьями. Первый встречный вызвался провести меня к 
городничему, и потребовал за то с меня  абаз .
  Появление мое у городничего, старого офицера из грузин, произвело большое 
действие. Я требовал во-первых комнаты, где бы мог раздеться, во-вторых стакана 
вина, в-третьих абаза для моего провожатого. Городничий не знал, как меня 
принять, и посматривал на меня с недоумением. Видя, что он не торопится 
исполнить мои просьбы, я стал перед ним раздеваться, прося извинения  de la 
libertй grande. К счастию нашел я в кармане подорожную, доказывавшую, что я 
мирный путешественник, а не Ринальдо Ринальдини. Благословенная хартия возымела 
тотчас свое действие: комната была мне отведена, стакан вина принесен и абаз 
выдан моему проводнику с отеческим выговором за его корыстолюбие, оскорбительное 
для грузинского гостеприимства. Я бросился на диван, надеясь после моего подвига 
заснуть богатырским сном: не тут-то было! блохи, которые гораздо опаснее 
шакалов, напали на меня и во всю ночь не дали мне покою. По утру явился ко мне 
мой человек и объявил, что граф П<ушкин> благополучно переправился на волах 
через снеговые горы и прибыл в Душет. Нужно было мне торопиться! Граф П<ушкин> и 
Ш<ернваль> посетили меня и предложили опять отправиться вместе в дорогу. Я 
оставил Душет с приятной мыслию, что ночую в Тифлисе.
  Дорога была так же приятна и живописна, хотя редко видели мы следы 
народонаселения. В нескольких верстах от Гарцискала мы переправились через Куру 
по древнему мосту, памятнику римских походов, и крупной рысью, а иногда и 
вскачь, поехали к Тифлису, в котором неприметным образом и очутились часу в 
одиннадцатом вечера.

* Так называются персидские шапки.


ГЛАВА ВТОРАЯ.

 Тифлис. Народные баня. Безносый Гассан. Нравы грузинские. Песни. Кахетинское 
вино. Причина жаров. Дороговизна. Описание города. Отъезд из Тифлиса. Грузинская 
ночь. Вид Армении. Двойной переход. Армянская деревня. Гергеры. Грибоедов. 
Безобдал. Минеральный ключ. Буря в горах. Ночлег в Гумрах. Арарат. Граница. 
Турецкое гостеприимство. Карс. Армянская семья. Выезд из Карса. Лагерь графа 
Паскевича.
  Я остановился в трактире, на другой день отправился в славные Тифлисские бани. 
Город показался мне многолюден. Азиатские строения и базар напомнили мне 
Кишенев. По узким и кривым улицам бежали ослы с перекидными корзинами; арбы, 
запряженные волами, перегорожали дорогу. Армяне, грузинцы, черкесы, персияне 
теснились на неправильной площади; между ими молодые русские чиновники 
разъезжали верьхами на карабахских жеребцах. При входе в бани сидел содержатель, 
старый персиянин. Он отворил мне дверь, я вошел в обширную комнату, и что же 
увидел? Более пятидесяти женщин молодых и старых, полуодетых и вовсе неодетых, 
сидя и стоя раздевались, одевались на лавках расставленных около стен. Я 
остановился. "Пойдем, пойдем", сказал мне хозяин, "сегодня вторник: женский 
день. Ничего, не беда". - "Конечно не беда", - отвечал я ему, - "напротив". 
Появление мужчин не произвело никакого впечатления. Они продолжали смеяться и 
разговаривать между собою. Ни одна не поторопилась покрыться своею  чадрою; ни 
одна не перестала раздеваться. Казалось, я вошел невидимкой. Многие из них были 
в самом деле прекрасны, и оправдывали воображение Т. Мура:

 ...a lovely Georgian maid,
With all the bloom, the freshen'd glow
Of her own country maiden's looks,
When warm they rise from Teflis' brooks
                                             Lalla Rookh

  За то не знаю ничего отвратительнее грузинских старух: это ведьмы.
  Персиянин ввел меня в бани: горячий, железо-серный источник лился в глубокую 
ванну, иссеченную в скале. Отроду не встречал я ни в России, ни в Турции ничего 
роскошнее Тифлисских бань. Опишу их подробно.
  Хозяин оставил меня на попечение татарину-банщику. Я должен признаться, что он 
был без носу; это не мешало ему быть мастером своего дела. Гассан (так назывался 
безносый татарин) начал с того, что разложил меня на теплом каменном полу; после 
чего начал он ломать мне члены, вытягивать составы, бить меня сильно кулаком; я 
не чувствовал ни малейшей боли, но удивительное облегчение. (Азиятские банщики 
приходят иногда в восторг, вспрыгивают вам на плечи, скользят ногами по бедрам и 
пляшут по спине в присядку  е sempre bene).  После сего долго тер он меня 
шерстяною рукавицей, и сильно оплескав теплой водою, стал умывать намыленным 
полотняным пузырем. Ощущение неизъяснимое: горячее мыло обливает вас как воздух! 
NB; шерстяная рукавица и полотняный пузырь непременно должны быть приняты в 
русской бани: знатоки будут благодарны за таковое нововведение.
  После пузыря, Гассан отпустил меня в ванну; тем и кончилась церемония.
  В Тифлисе надеялся я найти Р<аевского>, но узнав, что полк его уже выступил в 
поход, я решился просить у графа Паскевича позволения приехать в армию.
  В Тифлисе пробыл я около двух недель, и познакомился с тамошним обществом. 
С<анковский>, издатель Тифлисских Ведомостей, рассказывал мне много любопытного 
о здешнем крае, о к<нязе> Цицианове, об А. П. Ермолове и проч. С<анковский> 
любит Грузию и предвидит для нее блестящую будущность.
  Грузия прибегнула под покровительство России в 1783 году, что не помешало 
славному Аге-Мохамеду взять и разорить Тифлис и 20.000 жителей увести в плен 
(1795 г.). Грузия перешла под скипетр императора Александра в 1802 <г.> Грузины 
народ воинственный. Они доказали свою храбрость под нашими знаменами. Их 
умственные способности ожидают большей образованности. Они вообще нрава веселого 
и общежительного. По праздникам мужчины пьют и гуляют по улицам. Черноглазые 
мальчики поют, прыгают и кувыркаются; женщины пляшут лезгинку.
  Голос песен грузинских приятен. Мне перевели одну из них слово в слово; она 
кажется сложена в новейшее время; в ней есть какая-то восточная бессмыслица, 
имеющая свое поэтическое достоинство. Вот вам она:

  Душа, недавно рожденная в раю! Душа созданная для моего счастия! от тебя, 
бессмертная, ожидаю жизни.

  От тебя. Весна цветущая, от тебя, Луна двунедельная, от тебя, Ангел мой 
хранитель, от тебя ожидаю жизни.

  Ты сияешь лицом и веселишь улыбкою. Не хочу обладать миром; хочу твоего взора. 
От тебя ожидаю жизни.

  Горная роза, освеженная росою! Избранная любимица природы! Тихое, потаенное 
сокровище! от тебя ожидаю жизни.

  Грузины пьют не по нашему и удивительно крепки. Вины их не терпят вывоза, и 
скоро портятся, но на месте они прекрасны. Кахетинское и карабахское стоят 
некоторых бургонских. Вино держат в  маранах,  огромных кувшинах, зарытых в 
землю. Их открывают с торжественными обрядами. Недавно русский драгун тайно 
отрыв таковой кувшин, упал в него, и утонул в кахетинском вине, как несчастный 
Кларенс в бочке малаги.
  Тифлис находится на берегах Куры, в долине окруженной каменистыми горами. Они 
укрывают его со всех сторон от ветров, и раскалясь на солнце, не нагревают, а 
кипятят недвижный воздух. Вот причина нестерпимых жаров, царствующих в Тифлисе, 
не смотря на то, что город находится только еще под 41 градусом широты. Самое 
его название  (Тбилис-калар)  значит Жаркий Город.
  Большая часть города выстроена по-азиатски: дома низкие, кровли плоские. В 
северной части возвышаются дома европейской архитектуры, и около них начинают 
образоваться правильные площади. Базар разделяется на несколько рядов; лавки 
полны турецких и персидских товаров, довольно дешевых, если принять в 
рассуждение всеобщую дороговизну. Оружие тифлисское дорого ценится на всем 
Востоке. Гр<аф> С<амойлов> и В., прослывшие здесь богатырями, обыкновенно 
пробовали свои новые шашки, с одного маху перерубая на двое барана или отсекая 
голову быку.
  В Тифлисе главную часть народонаселения составляют армяне; в 1825 году было их 
здесь до 2.500 семейств. Во время нынешних войн число их еще умножилось. 
Грузинских семейств считается до 1.500. Русские не считают себя здешними 
жителями. Военные, повинуясь долгу, живут в Грузии, потому что так им велено. 
Молодые титулярные советники приезжают сюда за чином ассесорским, толико 
вожделенным. Те и другие смотрят на Грузию как на изгнание.
  Климат тифлисский, сказывают, нездоров. Здешние горячки ужасны; их лечат 
меркурием, коего употребление безвредно по причине жаров. Лекаря кормят им своих 
больных безо всякой совести. Генерал С<ипягин>, говорят, умер оттого, что его 
домовый лекарь, приехавший с ним из Петербурга, испугался приема, предлагаемого 
тамошними докторами, и не дал оного больному. Здешние лихорадки похожи на 
крымские и молдавские, и лечатся одинаково.
Жители пьют Курскую воду, мутную, но приятную. Во всех источниках и колодцах 
вода сильно отзывается серой. Впрочем вино здесь в таком общем употреблении, что 
недостаток в воде был бы незаметен.
  В Тифлисе удивила меня дешевизна денег. Переехав на извозчике через две улицы 
и отпустив его через пол-часа, я должен был заплатить два рубля серебром. Я 
сперва думал, что он хотел воспользоваться незнанием новоприезжего; но мне 
сказали, что цена точно такова. Вс° прочее дорого в соразмерности.
  Мы ездили в немецкую колонию, и там обедали. Пили там делаемое пиво, вкусу 
очень неприятного, и заплатили очень дорого за очень плохой обед. В моем 
трактире кормили меня так же дорого и дурно. Г<енерал> С<трекалов>, известный 
гастроном, позвал однажды меня отобедать; по несчастию, у него разносили кушанья 
по чинам, а за столом сидели английские офицеры в генеральских эполетах. Слуги 
так усердно меня обносили, что я встал изо стола голодный. Чорт побери 
тифлисского гастронома!
  Я с нетерпением ожидал разрешения моей участи. Наконец получил записку от 
Р<аевского>. Он писал мне, чтобы я спешил к Карсу, потому что через несколько 
дней войско должно было идти далее. Я выехал на другой же день.
  Я ехал верьхом, переменяя лошадей на казачьих постах. Вокруг меня земля была 
опалена зноем. Грузинские деревни издали казались мне прекрасными садами, но 
подъезжая к ним видел я несколько бедных сакель, осененных пыльными тополями. 
Солнце село, но воздух вс° еще был душен:

Ночи знойные!
Звезды чуждые!....

  Луна сияла; вс° было тихо; топот моей лошади один раздавался в ночном 
безмолвии. Я ехал долго не встречая признаков жилья. Наконец увидел уединенную 
саклю. Я стал стучаться в дверь. Вышел хозяин. Я попросил воды сперва по-русски, 
а потом по-татарски. Он меня не понял. Удивительная беспечность! в тридцати 
верстах от Тифлиса, и на дороге в Персию и Турцию, он не знал ни слова ни по-
русски, ни по-татарски.
  Переночевав на казачьем посту, на рассвете отправился я далее. Дорога шла 
горами и лесом. Я встретил путешествующих татар; между ими было несколько 
женщин. Они сидели верьхами, окутанные в чадры; видны были у них только глаза да 
каблуки.
  Я стал подыматься на Безобдал, гору, отделяющую Грузию от древней Армении. 
Широкая дорога, осененная деревьями, извивается около горы. На вершине Безобдала 
я проехал сквозь малое ущелие, называемое, кажется, Волчьими Воротами, и 
очутился на естественной границе Грузии. Мне представились новые горы, новый 
горизонт; подо мною расстилались злачные, зеленые нивы. Я взглянул еще раз на 
опаленную Грузию, и стал спускаться по отлогому склонению горы к свежим равнинам 
Армении. С неописанным удовольствием заметил я, что зной вдруг уменьшился климат 
был уже другой.
  Человек мой со вьючными лошадьми от меня отстал. Я ехал один в цветущей 
пустыне, окруженной издали горами. В рассеянности проехал я мимо поста, где 
должен был переменить лошадей. Прошло более шести часов и я начал удивляться 
пространству перехода. Я увидел в стороне груды камней, похожие на сакли, и 
отправился к ним. В самом деле я приехал в армянскую деревню. Несколько женщин в 
пестрых лохмотьях сидели на плоской кровле подземной сакли. Я изъяснился кое-
как. Одна из них сошла в саклю и вынесла мне сыру и молока. Отдохнув несколько 
минут я пустился далее и на высоком берегу реки увидел против себя крепость 
Гергеры. Три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега. Я переехал 
через реку. Два вола впряженные в арбу подымались на крутую дорогу. Несколько 
грузин сопровождали арбу. "Откуда вы?" - спросил я их. - "Из Тегерана". - "Что 
вы везете?" - " Грибоеда ".  -  Это было тело убитого Грибоедова, которое 
препровождали в Тифлис.
  Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в 
прошлом году, в Петербурге, пред отъездом его в Персию. Он был печален, и имел 
странные предчувствия. Я было хотел его успокоить; он мне сказал:  Vous ne 
connaissez pas ces gens-lа: vous verrez qu'il faudra jouer des couteaux.  Он 
полагал, что причиною кровопролития будет смерть шаха и междуусобица его 
семидесяти сыновей. Но престарелый шах еще жив, а пророческие слова Грибоедова 
сбылись. Он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства. 
Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем тегеранской черни, узнан был 
только по руке, некогда простреленной пистолетною пулею.
  Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году. Его меланхолический характер, его 
озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники 
человечества, - вс° в нем было необыкновенно привлекательно. Рожденный с 
честолюбием равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и 
неизвестности. Способности человека государственного оставались без 
употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая 
храбрость оставалась некоторое время в подозрении. Несколько друзей знали ему 
цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую несносную улыбку, - когда 
случалось им говорить о нем как о человеке необыкновенном. Люди верят только 
Славе и не понимают, что между ими может находиться какой-нибудь Наполеон, не 
предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не 
напечатавший ни одной строчки в Московском Телеграфе. Впрочем, уважение наше к 
Славе происходит, может быть, от самолюбия: в состав Славы входит ведь и наш 
голос.
  Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей 
и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды 
навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь. Он простился с 
Петербургом и с праздной рассеянностию; уехал в Грузию, где пробыл осемь лет в 
уединенных, неусыпных занятиях. Возвращение его в Москву в 1824 году было 
переворотом в его судьбе, и началом беспрерывных успехов. Его рукописная 
комедия:  Горе от Ума,  произвела неописанное действие и вдруг поставила его на 
ряду с первыми нашими поэтами. Несколько времени потом совершенное знание того 
края, где начиналась война, открыло ему новое поприще; он назначен был 
посланником. Приехав в Грузию, женился он на той, которую любил.... Не знаю 
ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его 
посреди смелого, не ровного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего 
томительного. Она была мгновенна и прекрасна.
  Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было 
бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе 
следов. Мы ленивы и нелюбопытны....


  В Гергерах встретил я Б<утурлина>, который как и я ехал в армию. Б<утурлин> 
путешествовал со всевозможными прихотями. Я отобедал у него, как бы в 
Петербурге. Мы положили путешествовать вместе; но демон нетерпения опять мною 
овладел. Человек мой просил у меня позволения отдохнуть. Я отправился один даже 
без проводника. Дорога вс° была одна и совершенно безопасна.
  Переехав через гору и спустясь в долину, осененную деревьями, я увидел 
минеральный ключ, текущий поперег дороги. Здесь я встретил армянского попа, 
ехавшего в Ахалцык из Эривани. "Что нового в Эривани?" - спросил я его. - "В 
Эривани чума", - отвечал он; "а что слыхать об Ахалцыке?" - "В Ахалцыке чума", - 
отвечал я ему. Обменявшись сими приятными известиями, мы расстались.
  Я ехал посреди плодоносных нив и цветущих лугов. Жатва струилась ожидая серпа. 
Я любовался прекрасной землею, коей плодородие вошло на Востоке в пословицу. К 
вечеру прибыл я в Пернике. Здесь был казачий пост. Урядник предсказывал мне бурю 
и советовал остаться ночевать, но я хотел непременно в тот же день достигнуть 
Гумров.
  Мне предстоял переход через невысокие горы, естественную границу Карского 
пашалыка. Небо покрыто было тучами; я надеялся что ветер, который час от часу 
усиливался, их разгонит. Но дождь стал накрапывать, и шел вс° крупнее и чаще. От 
Пернике до Гумров считается 27 верст. Я затянул ремни моей бурки, надел башлык 
на картуз и поручил себя провидению.
  Прошло более двух часов. Дождь не переставал. Вода ручьями лилась с моей 
отяжелевшей бурки, и с башлыка напитанного дождем. Наконец холодная струя начала 
пробираться мне за галстук, и вскоре дождь промочил меня до последней нитки. 
Ночь была темная; казак ехал впереди указывая дорогу. Мы стали подыматься на 
горы, между тем дождь перестал и тучи рассеялись. До Гумров оставалось верст 
десять. Ветер, дуя на свободе, был так силен, что в четверть часа высушил меня 
совершенно. Я не думал избежать горячки. Наконец я достигнул Гумров около 
полуночи. Казак привез меня прямо к посту. Мы остановились у палатки, куда 
спешил я войти. Тут нашел я двенадцать казаков, спящих один возле другого. Мне 
дали место; я повалился на бурку, не чувствуя сам себя от усталости. В этот день 
проехал я 75 верст. Я заснул как убитый.
  Казаки разбудили меня на заре. Первою моею мыслию было: не лежу ли я в 
лихорадке. Но почувствовал, что слава богу бодр, здоров; не было следа не только 
болезни, но и усталости. Я вышел из палатки на свежий утренний воздух. Солнце 
всходило. На ясном небе белела снеговая, двуглавая гора. "Что за гора?" - 
спросил я потягиваясь, и услышал в ответ: "это Арарат". Как сильно действие 
звуков! Жадно глядел я на библейскую гору, видел ковчег, причаливший к ее 
вершине с надеждой обновления и жизни - и врана и голубицу, излетающих, символы 
казни и примирения. . ..
  Лошадь моя была готова. Я поехал с проводником. Утро было прекрасное. Солнце 
сияло. Мы ехали по широкому лугу, по густой зеленой траве, орошенной росою и 
каплями вчерашнего дождя. Перед нами блистала речка, через которую должны мы 
были переправиться. Вот и Арпачай, сказал мне казак. Арпачай! наша граница! Это 
стоило Арарата. Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видал 
я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет 
путешествия были моею любимою мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь 
то по Югу, то по Северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной 
России. Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий 
берег. Но этот берег был уже завоеван: я вс° еще находился в России.


  До Карса оставалось мне еще 75 верст. К вечеру надеялся я увидеть наш лагерь. 
Я нигде не останавливался. На половине дороги, в армянской деревни, выстроенной 
в горах на берегу речки, вместо обеда съел я проклятый  чюрек,  армянский хлеб, 
испеченный в виде лепешки пополам с золою, о котором так тужили турецкие 
пленники в Дариальском ущелии. Дорого бы я дал за кусок русского черного хлеба, 
который был им так противен. Меня провожал молодой турок, ужасный говорун. Он во 
всю дорогу болтал по турецки, не заботясь о том, понимал ли я его или нет. Я 
напрягал внимание, и старался угадать его. Казалось он побранивал русских и, 
привыкнув видеть всех их в мундирах, по платью принимал меня за иностранца. На 
встречу нам попался русский офицер. Он ехал из нашего лагеря, и объявил мне, что 
армия выступила уже из под Карса. Не могу описать моего отчаяния: мысль, что мне 
должно будет возвратиться в Тифлис, измучась понапрасну в пустынной Армении, 
совершенно убивала меня. Офицер поехал в свою сторону; турок начал опять свой 
монолог; но уже мне было не до него. Я переменил иноходь на крупную рысь, и 
вечером приехал в турецкую деревню, находящуюся в 20 верстах от Карса.
  Соскочив с лошади, я хотел войти в первую саклю, но в дверях показался хозяин 
и оттолкнул меня с бранию. Я отвечал на его приветствие нагайкою. Турок 
раскричался; народ собрался. Проводник мой кажется за меня заступился. Мне 
указали караван-сарай; я вошел в большую саклю, похожую на хлев; не было места 
где бы я мог разостлать бурку. Я стал требовать лошадь. Ко мне явился турецкий 
старшина. На все его непонятные речи отвечал я одно:  вербана aт  (дай мне 
лошадь). Турки не соглашались. Наконец я догадался показать им деньги (с чего 
надлежало бы мне начать). Лошадь тотчас была приведена и мне дали проводника.
  Я поехал по широкой долине, окруженной горами. Вскоре увидел я Карс, 
белеющийся на одной из них. Турок мой указывал мне на него, повторяя:  Карс, 
Карс ! и пускал вскачь свою лошадь; я следовал за ним, мучась беспокойством: 
участь моя должна была решиться в Карсе. Здесь должен я был узнать, где 
находится наш лагерь и будет ли еще мне возможность догнать армию. Между тем 
небо покрылось тучами и дождь пошел опять; но я об нем уж не заботился.
  Мы въехали в Карс. Подъезжая к воротам стены, услышал я русский барабан: били 
зорю. Часовой принял от меня билет, и отправился к коменданту. Я стоял под 
дождем около полу-часа. Наконец меня пропустили. Я велел проводнику вести меня 
прямо в бани. Мы поехали по кривым и крутым улицам; лошади скользили по дурной 
турецкой мостовой. Мы остановились у одного дома, довольно плохой наружности. 
Это были бани. Турок слез с лошади и стал стучаться у дверей. Никто не отвечал. 
Дождь ливмя лил на меня. Наконец из ближнего дома вышел молодой армянин, и 
переговоря с моим турком, позвал меня к себе, изъясняясь на довольно чистом 
русском языке. Он повел меня по узкой лестнице во второе жилье своего дома. В 
комнате, убранной низкими диванами и ветхими коврами, сидела старуха, его мать. 
Она подошла ко мне и поцаловала мне руку. Сын велел ей разложить огонь и 
приготовить мне ужин. Я разделся и сел перед огнем. Вошел меньший брат хозяина, 
мальчик лет семнадцати. Оба брата бывали в Тифлисе и живали в нем по нескольку 
месяцев. Они сказали мне, что войска наши выступили накануне, и что лагерь наш 
находится в 25 верстах от Карса. Я успокоился совершенно. Скоро старуха 
приготовила мне баранину с луком, которая показалась мне верьхом поваренного 
искусства. Мы все легли спать в одной комнате; я разлегся противу угасающего 
камина, и заснул в приятной надежде увидеть на другой день лагерь графа 
Паскевича.
  Поутру пошел я осматривать город. Младший из моих хозяев взялся быть моим 
чичероном. Осматривая укрепления и цитадель, выстроенный на неприступной скале, 
я не понимал каким образом мы могли овладеть Карсом. Мой армянин толковал мне 
как умел военные действия, коим сам он был свидетелем. Заметя в нем охоту к 
войне, я предложил ему ехать со мною в армию. Он тотчас согласился. Я послал его 
за лошадьми. Он явился вместе с офицером, который потребовал от меня письменного 
предписания. Судя по азиатским чертам его лица, не почел я за нужное рыться в 
моих бумагах, и вынул из кармана первый попавшийся мне листок. Офицер, важно его 
рассмотрев, тотчас велел привести его благородию лошадей по предписанию, и 
возвратил мне мою бумагу: это было послание к калмычке, намаранное мною на одной 
из кавказских станций. Через пол-часа выехал я из Карса и Артемий (так назывался 
мой армянин) уже скакал подле меня на турецком жеребце, с гибким куртинским 
дротиком в руке, с кинжалом за поясом, и бредя о турках и сражениях.
  Я ехал по земле, везде засеянной хлебом; кругом видны были деревни, но они 
были пусты; жителя разбежались. Дорога была прекрасна, и в топких местах 
вымощена - через ручьи выстроены были каменные мосты. Земля приметно возвышалась 
- передовые холмы хребта Саган-лу, древнего Тавра, начинали появляться. Прошло 
около двух часов; я взъехал на отлогое возвышение и вдруг увидел наш лагерь, 
расположенный на берегу Карс-чая; через несколько минут я был уже в палатке 
Р<аевского>.


ГЛАВА ТРЕТИЯ.

 Переход через Саган-лу. Перестрелка. Лагерная жизнь. Язиды. Сражение с 
Сераскиром Арзрумским. Взорванная сакля.

  Я приехал во время. В тот же день (13 июня) войско получило повеление идти 
вперед. Обедая у Р<аевского>, слушал я молодых генералов, рассуждавших о 
движении им предписанном. Генерал Бурцов отряжен был влево по большой Арзрумской 
дороге прямо противу турецкого лагеря, между тем как вс° прочее войско должно 
было идти правою стороною в обход неприятелю.
  В пятом часу войско выступило. Я ехал с Нижегородским Драгунским полком, 
разговаривая с Р<аевским>, с которым уж несколько лет не видался. Настала ночь; 
мы остановились в долине, где вс° войско имело привал. Здесь имел я честь быть 
представлен графу Паскевичу.
  Я нашел графа дома перед бивачным огнем окруженного своим штабом. Он был весел 
и принял меня ласково. Чуждый военному искусству, я не подозревал, что участь 
похода решалась в эту минуту. Здесь увидел я нашего В<ольховского>, запыленного 
с ног до головы, обросшего бородой, изнуренного заботами. Он нашел однако время 
побеседовать со мною как старый товарищ. Здесь увидел я и М<ихаила> П<ущина>, 
раненого в прошлом году. Он любим и уважаем как славный товарищ и храбрый 
солдат. Многие из старых моих приятелей окружили меня. Как они переменились! как 
быстро уходит время!

 Heu! fugaces, Posthume, Posthume,
Labuntur anni...

  Я воротился к Р<аевскому> и ночевал в его палатке. Посреди ночи разбудили меня 
ужасные крики: можно было подумать, что неприятель сделал нечаянное нападение. 
Р<аевский> послал узнать причину тревоги: несколько татарских лошадей, 
сорвавшихся с привязи, бегали по лагерю и мусульмане (так зовутся татаре, 
служащие в нашем войске) их ловили.
  На заре войско двинулось вперед. Мы подъехали к горам поросшим лесом. Мы 
въехали в ущелие. Драгуны говорили между собою: "Смотри, брат, держись: как раз 
картечью хватят". В самом деле, местоположение благоприятствовало засадам; но 
турки, отвлеченные в другую сторону движением генерала Бурцова, не 
воспользовались своими выгодами. Мы благополучно прошли опасное ущелие, и стали 
на высотах Саган-лу в 10 верстах от неприятельского лагеря.
Природа около нас была угрюма. Воздух был холоден, горы покрыты печальными 
соснами. Снег лежал в оврагах.

 ...nec Armeniis in oris,
Amice Valgi, stat glacies iners
Menses per omnes...

  Только успели мы отдохнуть и отобедать, как услышали ружейные выстрелы. 
Р<аевский> послал осведомиться. Ему донесли, что турки завязали перестрелку на 
передовых наших пикетах. Я поехал с С<емичевым> посмотреть новую для меня 
картину. Мы встретили раненого казака: он сидел, шатаясь на седле, бледен и 
окровавлен. Два казака поддерживали его. "Много ли турков?" - спросил С<емичев>. 
- "Свиньем валит, ваше благородие", отвечал один из них. Проехав ущелие, вдруг 
увидели мы на склонении противуположной горы до 200 казаков, выстроенных в лаву, 
и над ними около 500 турков. Казаки отступали медленно; турки наезжали с большею 
дерзостию, прицеливались шагах в 20, и выстрелив, скакали назад. Их высокие 
чалмы, красивые долиманы и блестящий убор коней, составляли резкую 
противуположность с синими мундирами и простою сбруей казаков. Человек 15 наших 
было уже ранено. Подполковник Басов послал за подмогой. В это время сам он был 
ранен в ногу. Казаки было смешались. Но Басов опять сел на лошадь и остался при 
своей команде. Подкрепление подоспело. Турки, заметив его, тотчас исчезли, 
оставя на горе голый труп казака, обезглавленный и обрубленный. Турки отсеченные 
головы отсылают в Константинополь, а кисти рук, обмокнув в крови, отпечатлевают 
на своих знаменах. Выстрелы утихли. Орлы, спутники войск, поднялися над горою, с 
высоты высматривая себе добычу. В это время показалась толпа генералов и 
офицеров: граф Паскевич приехал и отправился на гору, за которою скрылись турки. 
Они были подкреплены 4.000 конницы, скрытой в лощине и в оврагах. С высоты горы 
открылся нам турецкий лагерь, отделенный от нас оврагами и высотами. Мы 
возвратились поздно. Проезжая нашим лагерем я видел наших раненых, из коих 
человек 5 умерло в ту же ночь и на другой день. Вечером навестил я молодого 
Остен-Сакена раненого в тот же день в другом сражении.
  Лагерная жизнь очень мне нравилась. Пушка подымала нас на заре. Сон в палатке 
удивительно здоров. За обедом запивали мы азиатский шашлык английским пивом и 
шампанским, застывшим в снегах таврийских. Общество наше было разнообразно. В 
палатке генерала Раевского собирались беки мусульманских полков; и беседа шла 
через переводчика. В войске нашем находились и народы закавказских наших 
областей и жители земель недавно завоеванных. Между ими с любопытством смотрел я 
на язидов, слывущих на Востоке дьяволопоклонниками. Около 300 семейств обитают у 
подошвы Арарата. Они признали владычество русского государя. Начальник их, 
высокий, уродливый мужчина, в красном плаще и черной шапке, приходил иногда с 
поклоном к генералу Раевскому, начальнику всей конницы. Я старался узнать от 
язида правду о их вероисповедании. На мои вопросы отвечал он, что молва будто бы 
язиды поклоняются сатане, есть пустая баснь; что они веруют в единого бога; что 
по их закону проклинать дьявола, правда, почитается неприличным и неблагородным, 
ибо он теперь несчастлив, но современем может быть прощен, ибо нельзя положить 
пределов милосердию Аллаха. Это объяснение меня успокоило. Я очень рад был за 
язидов, что они сатане не поклоняются; и заблуждения их показались мне уже 
гораздо простительнее.
  Человек мой явился в лагерь через три дня после меня. Он приехал вместе с 
вагенбургом, который в виду неприятеля благополучно соединился с армией. NB: во 
вс° время похода ни одна арба из многочисленного нашего обоза не была захвачена 
неприятелем. Порядок, с каковым обоз следовал за войском, в самом деле 
удивителен..
  17 июня утром услышали вновь мы перестрелку, и через два часа увидели 
карабахский полк возвращающимся с осмью турецкими знаменами: полковник Фридерикс 
имел дело с неприятелем засевшим за каменными завалами, вытеснил его и прогнал; 
Осман-Паша, начальствовавший конницей, едва успел спастись.
  18-го июня лагерь передвинулся на другое место. 19-го, едва пушка разбудила, 
нас, вс° в лагери пришло в движение. Генералы поехали к своим постам. Полки 
строились; офицеры становились у своих взводов. Я остался один, не зная в 
которую сторону ехать и пустил лошадь на волю божию. Я встретил генерала 
Бурцова, который звал меня на левый фланг. Что такое левый фланг? подумал я, и 
поехал далее. Я увидел генерала Муравьева, расставлявшего пушки. Вскоре 
показались дели-баши и закружились в долине, перестреливаясь с нашими казаками. 
Между тем густая толпа их пехоты шла по лощине. Генерал Муравьев приказал 
стрелять. Картечь хватила в самую середину толпы. Турки повалили в сторону и 
скрылись за возвышением. Я увидел графа Паскевича окруженного своим штабом. 
Турки обходили наше войско, отделенное от них глубоким оврагом. Граф послал 
П<ущина> осмотреть овраг. П<ущин> поскакал. Турки приняли его за наездника и 
дали по нем залп. Все засмеялись. Граф велел выставить пушки и палить. 
Неприятель рассыпался по горе и по лощине. На левом фланге, куда звал меня 
Бурцов, происходило жаркое дело. Перед нами (противу центра) скакала турецкая 
конница. Граф послал против нее генерала Раевского, который повел в атаку свой 
Нижегородский полк. Турки исчезли. Татаре наши окружали их раненых и проворно 
раздевали, оставляя нагих посреди поля. Генерал Раевский остановился на краю 
оврага. Два эскадрона, отделясь от полка, занеслись в своем преследовании; они 
были выручены полковником Симоничем.
  Сражение утихло; турки у нас в глазах начали копать землю и таскать каменья, 
укрепляясь по своему обыкновению. Их оставили в покое. Мы слезли с лошадей и 
стали обедать чем бог послал. В это время к графу привели нескольких пленников. 
Один из них был жестоко ранен. Их расспросили. Около 6-го часу войска опять 
получили приказ идти на неприятеля. Турки зашевелились за своими завалами, 
приняли нас пушечными выстрелами, и вскоре зачали отступать. Конница наша была 
впереди; мы стали спускаться в овраг; земля обрывалась и сыпалась под конскими 
ногами. Поминутно лошадь моя могла упасть, и тогда <сводный> уланский полк 
переехал бы через меня. Однако бог вынес. Едва выбрались мы на широкую дорогу, 
идущую горами, как вся наша конница поскакала во весь опор. Турки бежали; казаки 
стегали нагайками пушки, брошенные на дороге, и неслись мимо. Турки бросались в 
овраги, находящиеся по обеим сторонам дороги; они уже не стреляли; по крайней 
мере ни одна пуля не просвистала мимо моих ушей. Первые в преследовании были 
наши татарские полки, коих лошади отличаются быстротою и силою. Лошадь моя, 
закусив повода, от них не отставала; я насилу мог ее сдержать. Она остановилась 
перед трупом молодого турка, лежавшим поперег дороги. Ему, казалось, было лет 
18, бледное девическое лицо не было обезображено. Чалма его валялась в пыли; 
обритый затылок прострелен был пулею. Я поехал шагом; вскоре нагнал меня 
Р<аевский>. Он написал карандашем на клочке бумаги донесение графу Паскевичу о 
совершенном поражении неприятеля, и поехал далее. Я следовал за ним издали. 
Настала ночь. Усталая лошадь моя отставала и спотыкалась на каждом шагу. Граф 
Паскевич повелел не прекращать преследования и сам им управлял. Меня обгоняли 
конные наши отряды; я увидел полковника Полякова, начальника казацкой 
артиллерии, игравшей в тот день важную роль, и с ним вместе прибыл в оставленное 
селение, где остановился граф Паскевич, прекративший преследование по причине 
наступившей ночи.
  Мы нашли графа на кровле подземной сакли перед огнем. К нему приводили 
пленных. Он их расспрашивал. Тут находились и почти все начальники. Казаки 
держали в поводьях их лошадей. Огонь освещал картину, достойную Сальватора-Розы, 
речка шумела во мраке. В это время донесли графу, что в деревне спрятаны 
пороховые запасы и что должно опасаться взрыва. Граф оставил саклю со всею своею 
свитою. Мы поехали к нашему лагерю, находившемуся уже в 30 верстах от места где 
мы ночевали. Дорога полна была конных отрядов. Только успели мы прибыть на 
место, как вдруг небо осветилось, как будто метеором, и мы услышали глухой 
взрыв. Сакля, оставленная нами назад тому четверть часа, взорвана была на 
воздух: в ней находился пороховой запас. Разметанные камни задавили нескольких 
казаков.
  Вот вс°, что в то время успел я увидеть. Вечером я узнал, что в сем сражении 
разбит Сераскир арзрумский, шедший на присоединение к Гаки-Паше с 30.000 войска. 
Сераскир бежал к Арзруму; войско его, переброшенное за Саган-лу, было рассеяно, 
артиллерия взята, и Гаки-Паша один оставался у нас на руках. Граф Паскевич не 
дал ему время распорядиться.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

 Сражение с Гаки-Пашею. Смерть татарского бека. Гермафродит. Пленный паша. 
Аракс. Мост пастуха. Гассан Кале. Горячий источник. Поход к Арзруму. Переговоры. 
Взятие Арзрума. Турецкие пленники. Дервиш.

  На другой день в пятом часу лагерь проснулся и получил приказание выступить. 
Вышед из палатки встретил я графа Паскевича, вставшего прежде всех. Он увидел 
меня.  "Кtes-vous fatiguй de la journйe d'hier?" "Mais un peu, M-r le Comte." 
"J'en suis fвchй pour vous, car nous allons faire encore une marche pour joindre 
le Pacha, et puis il faudra poursuivre l'ennemi encore une trentaine de 
verstes".
  Мы тронулись - и к осьми часам пришли на возвышение, с которого лагерь Гаки-
Паши виден был как на ладоне. Турки открыли безвредный огонь со всех своих 
батарей. Между тем в лагери их заметно было большое движение. Усталость и 
утренний жар заставили многих из нас слезть с лошадей и лечь на свежую траву. Я 
опутал поводья около руки и сладко заснул, в ожидании приказа идти вперед. Через 
четверть часа меня разбудили. Вс° было в движении. С одной стороны колонны шли 
на турецкой лагерь; с другой - конница готовилась преследовать неприятеля. Я 
поехал было за Нижегородским полком, но лошадь моя хромала. Я отстал. Мимо меня 
пронесся Уланский полк. Потом В<ольховский> проскакал с тремя пушками. Я 
очутился один в лесистых горах. Мне попался на встречу драгун, который объявил, 
что лес наполнен неприятелем. Я воротился. Я встретил генерала М<уравьева> с 
пехотным полком. Он отрядил одну роту в лес, дабы его очистить. Подъезжая к 
лощине, увидел я необыкновенную картину. Под деревом лежал один из наших 
татарских беков, раненый смертельно. Подле него рыдал его любимец. Мулла стоя на 
коленах читал молитвы. Умирающий бек был чрезвычайно спокоен и неподвижно глядел 
на молодого своего друга. В лощине собрано было человек 500 пленных. Несколько 
раненых турков подзывали меня знаками, вероятно принимая меня за лекаря, и 
требуя помощи, которую я не мог им подать. Из лесу вышел турок, зажимая свою 
рану окровавленною тряпкою. Солдаты подошли к нему с намерением его приколоть, 
может быть из человеколюбия. Но это слишком меня возмутило; я заступился за 
бедного турку и насилу привел его изнеможенного и истекающего кровию к кучке его 
товарищей. При них был полковник А<нреп>. Он курил дружелюбно из их трубок, не 
смотря на то, что были слухи о чуме будто бы открывшейся в турецком лагере. 
Пленные сидели, спокойно разговаривая между собою. Почти все были молодые люди. 
Отдохнув, пустились мы далее. По всей дороге валялись тела. Верстах в 15, нашел 
я Нижегородский полк, остановившийся на берегу речки посреди скал. Преследование 
продолжалось еще нес

колько часов. К вечеру пришли мы в долину, окруженную густым лесом, и наконец 
мог я выспаться в волю, проскакав в эти два дня более осьмидесяти верст.
  На другой день войска преследовавшие неприятеля получили приказ возвратиться в 
лагерь. Тут узнали мы, что между пленниками находился гермафродит. Р<аевский>, 
по просьбе моей, велел его привести. Я увидел высокого довольно толстого мужика, 
с лицом старой курносой чухонки. Мы осмотрели его в присутствии лекаря. Erat 
vir, mammosus ut femina, habebat t. non evolutos, p. que parvum et puerilem. 
Quaerebamus, sit ne exsectus? - Deus, respondit, castravit me. Сия болезнь, 
известная Ипократу, по свидетельству путешественников, встречается часто у 
кочующих татар и у турков.  Хосс  есть турецкое название сим мнимым 
гермафродитам.
  Войско наше стояло в турецком лагере взятом накануне. Палатка графа Паскевича 
стояла близ зеленого шатра Гаки-Паши, взятого в плен нашими казаками. Я пошел к 
нему и нашел его окруженного нашими офицерами. Он сидел поджав под себя ноги и 
куря трубку. Он казался лет сорока. Важность и глубокое спокойствие изображалось 
на прекрасном лице его. Отдавшись в плен, он просил, чтоб ему дали чашку кофию и 
чтоб его избавили от вопросов.
  Мы стояли в долине. Снежные и лесистые горы Саган-лу были уже за нами. Мы 
пошли вперед, не встречая уже нигде неприятеля. Селения были пусты. Окрестная 
сторона печальна. Мы увидели Аракс, быстро текущий в каменистых берегах своих. В 
15 верстах от Гассан-Кале находится мост, прекрасно и смело выстроенный на семи 
неравных сводах. Предание приписывает его построение разбогатевшему пастуху, 
умершему пустынником на высоте холма, где доныне показывают его могилу, 
осененную двумя пустынными соснами. Соседние поселяне стекаются к ней на 
поклонение. Мост называется Чабан-Кэпри (мост пастуха). Дорога в Тебриз лежит 
через него.
  В нескольких шагах от моста посетил я темные развалины караван-сарая. Я не 
нашел в нем никого, кроме больного осла, вероятно, брошенного здесь бегущими 
поселянами.
  24 июня утром пошли мы к Гассан Кале, древней крепости, накануне занятой 
князем Бековичем. Она была в 15 верстах от места нашего ночлега. Длинные 
переходы утомили меня. Я надеялся отдохнуть; но вышло иначе.
  Перед выступлением конницы, явились в наш лагерь армяне, живущие в горах, 
требуя защиты от турков, которые три дня тому назад отогнали их скот. Полковник 
А<нреп>, хорошо не разобрав чего они хотели, вообразил, что турецкий отряд 
находился в горах, и с одним эскадроном Уланского полка поскакал в сторону, дав 
знать Р<аевском>у, что 3.000 турков находятся в горах. Р<аевский> отправился в 
след за ним, дабы подкрепить его в случае опасности. Я почитал себя 
прикомандированным к Нижегородскому полку, и с великою досадою поскакал на 
освобождение армян. Проехав верст 20, въехали мы в деревню, и увидели несколько 
отставших уланов, которые спешась, с обнаженными саблями, преследовали 
нескольких кур. Здесь один из поселян растолковал Р<аевскому>, что дело шло о 
3.000 волах, три дня назад отогнанных турками, и которых весьма легко будет 
догнать дни через два. Р<аевский> приказал уланам прекратить преследование кур, 
и послал полковнику А<нрепу> повеление воротиться. Мы поехали обратно, и 
выбравшись из гор, прибыли под Гассан Кале. Но таким образом дали мы 40 верст 
крюку, дабы спасти жизнь нескольким армянским курицам, что вовсе не казалось мне 
забавным.
  Гассан-Кале почитается ключем Арзрума. Город выстроен у подошвы скалы, 
увенчанной крепостью. В нем находилось до ста армянских семейств. Лагерь наш 
стоял в широкой равнине, расстилающейся перед крепостию. Тут посетил я круглое, 
каменное строение, в коем находится горячий железо-серный источник.
  Круглый бассейн имеет сажени три в диаметре. Я переплыл его два раза и вдруг 
почувствовал головокружение и тошноту, и едва имел силу выдти на каменный край 
источника. Эти воды славятся на востоке, но не имея порядочных лекарей, жители 
пользуются ими наобум и вероятно без большого успеха.
  Под стенами Гассан-Кале течет речка Мурц, берега ее покрыты железными 
источниками, которые бьют из-под камней и стекают в реку. Они не столь приятны 
вкусу, как кавказский Нарзан и отзываются медью.
  25 июня, в день рождения государя императора, в лагере нашем под стенами 
крепости полки отслушали молебен. За обедом у графа Паскевича, когда пили 
здоровье государя, граф объявил поход к Арзруму. В пять часов вечера войско уже 
выступило.
  26-го июня мы стали в горах в пяти верстах от Арзрума. Горы эти называются Ак-
Даг (белые горы); они меловые. Белая, язвительная пыль ела нам глаза; грустный 
вид их наводил тоску. Близость Арзрума и уверенность в окончании похода утешала 
нас.
  Вечером граф Паскевич ездил осматривать местоположение. Турецкие наездники, 
целый день кружившиеся перед нашими пикетами, начали по нем стрелять. Граф 
несколько раз погрозил им нагайкою, не преставая рассуждать с генералом 
М<уравьевым>. На их выстрелы не отвечали.
  Между тем в Арзруме происходило большое смятение. Сераскир, прибежавший в 
город после своего поражения, распустил слух о совершенном разбитии русских. В 
след за ним, отпущенные пленники доставили жителям воззвание графа Паскевича. 
Беглецы уличили Сераскира во лжи. Вскоре узнали о быстром приближении русских. 
Народ стал говорить о сдаче. Сераскир и войско думали защищаться. Произошел 
мятеж. Несколько франков были убиты озлобленной чернию.
  В лагерь наш (26-го утром) явились депутаты от народа и Сераскира; день прошел 
в переговорах; в пять часов вечера депутаты отправились в Арзрум, и с ними 
генерал князь Бекович, хорошо знающий азиатские языки и обычаи.
  На другой день утром войско наше двинулось вперед. С восточной стороны 
Арзрума, на высоте Топ-Дага, находилась турецкая батарея. Полки пошли к ней, 
отвечая на турецкую пальбу барабанным боем и музыкою. Турки бежали и Топ-Даг был 
занят. Я приехал туда с поэтом Ю<зефовичем>. На оставленной батареи нашли мы 
графа Паскевича со всею его свитою. С высоты горы в лощине открывался взору 
Арзрум со своею цитаделью, с минаретами, с зелеными кровлями, наклеенными одна 
на другую. - Граф был верьхом. Перед ним на земле сидели турецкие депутаты, 
приехавшие с ключами города. Но в Арзруме заметно было волнение. - Вдруг на 
городском валу мелькнул огонь, закурился дым, и ядра полетели к Топ-Дагу. 
Несколько их пронеслись над головою графа Паскевича;  "Voyez les Turcs ", - 
сказал он мне, "on ne peut jamais se fier а eux "  В сию минуту прискакал на 
Топ-Даг князь Бекович, со вчерашнего дня находившийся в Арзруме на переговорах. 
Он объявил, что Сераскир и народ давно согласны на сдачу, но что несколько 
непослушных арнаутов, под предводительством Топчи-Паши овладели городскими 
батареями, и бунтуют. Генералы подъехали к графу, прося позволения заставить 
молчать турецкие батареи. Арзрумские сановники, сидевшие под огнем своих же 
пушек, повторили ту же просьбу. Граф несколько времени медлил; наконец дал 
повеление, сказав: "Полно им дурачиться". - Тотчас подвезли пушки, стали 
стрелять и неприятельская пальба мало по малу утихла. Полки наши пошли в Арзрум, 
и 27 июня в годовщину полтавского сражения в 6 часов вечера русское знамя 
развилось над арзрумской цитаделию.
  Р<аевский> поехал в город - я отправился с ним; мы въехали в город, 
представлявший удивительную картину. Турки с плоских кровель своих угрюмо 
смотрели на нас. Армяне шумно толпились в тесных улицах. Их мальчишки бежали 
перед нашими лошадьми, крестясь и повторяя: Християн! Християн!.. Мы подъехали к 
крепости, куда входила наша артиллерия; с крайним изумлением встретил я тут 
моего Артемия, уже разъезжающего по городу, не смотря на строгое предписание 
никому из лагеря не отлучаться без особенного позволения.
  Улицы города тесны и кривы. Дома довольно высоки. Народу множество, - лавки 
были заперты. Пробыв в городе часа с два, я возвратился в лагерь: Сераскир и 
четверо пашей, взятые в плен, находились уже тут. Один из пашей, сухощавый 
старичок, ужасный хлопотун, с живостию говорил нашим генералам. Увидев меня во 
фраке, он спросил кто я таков. П<ущин> дал мне титул поэта. Паша сложил руки на 
грудь и поклонился мне, сказав через переводчика: "Благословен час когда 
встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и 
между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит на 
ровне с властелинами земли и ему поклоняются".
  Восточное приветствие паши всем нам очень полюбилось. - Я пошел взглянуть на 
Сераскира. При входе в его палатку встретил я его любимого пажа, черноглазого 
мальчика лет четырнадцати, в богатой, арнаутской одежде. - Сераскир, седой 
старик, наружности самой обыкновенной, сидел в глубоком унынии. Около него была 
толпа наших офицеров. Выходя из его палатки, увидел я молодого человека, 
полунагого, в бараньей шапке, с дубиною в руке и с мехом  (outre) за плечами. Он 
кричал во вс° горло. Мне сказали, что это был брат мой, дервиш, пришедший 
приветствовать победителей. Его насилу отогнали.


ГЛАВА ПЯТАЯ.

 Арзрум. Азиатская роскошь. Климат. Кладбище. Сатирические стихи. Сераскирский 
дворец. Харем турецкого паши. Чума. Смерть Бурцова. Выезд из Арзрума. Обратный 
путь. Русский журнал.

  Арзрум (неправильно называемый Арзерум, Эрзрум, Эрзрон) основан около 415 
году, во время Феодосия Второго, и назван Феодосиополем. Никакого исторического 
воспоминания не соединяется с его именем. Я знал о нем только то, что здесь, по 
свидетельству Гаджи-Бабы, поднесены были персидскому послу, в удовлетворение 
какой-то обиды, телячьи уши вместо человечьих.
  Арзрум почитается главным городом в Азиятской Турции. В нем считалось до 
100.000 жителей, но кажется число сие слишком увеличено. Дома в нем каменные, 
кровли покрыты дерном, что дает городу чрезвычайно странный вид, если смотришь 
на него с высоты.
  Главная сухопутная торговля между Европою и Востоком производится через 
Арзрум. Но товаров в нем продается мало; их здесь не выкладывают, что заметил и 
Турнфор, пишущий, что в Арзруме больной может умереть за невозможностию достать 
ложку ревеня, между тем как целые мешки оного находятся в городе.
  Не знаю выражения, которое было бы бессмысленнее слов: азиатская роскошь. Эта 
поговорка, вероятно, родилась во время крестовых походов, когда бедные рыцари 
оставя голые стены и дубовые стулья своих замков увидели в первый раз красные 
диваны, пестрые ковры, и кинжалы с цветными камушками на рукояти. Ныне можно 
сказать: азиатская бедность, азиатское свинство, и проч., но роскошь есть 
конечно принадлежность Европы. В Арзруме ни за какие деньги нельзя купить того, 
что вы найдете в мелочной лавке первого уездного городка Псковской губернии.
  Климат арзрумский суров. Город выстроен в лощине, возвышающейся над морем на 
7000 футов. Горы окружающие его покрыты снегом большую часть года. Земля 
безлесна, но плодоносна. Она орошена множеством источников и отовсюду пересечена 
водопроводами. Арзрум славится своею водою. Евфрат течет в трех верстах от 
города. Но фонтанов везде множество. У каждого висит жестяной ковшик на цепи, и 
добрые мусульмане пьют и не нахвалятся. Лес доставляется из Саган-лу.
  В Арзрумском арсенале нашли множество старинного оружия, шлемов, лат, сабель, 
ржавеющих вероятно еще со времен Годфреда. Мечети низки и темны. За городом 
находится кладбище. Памятники состоят обыкновенно в столбах, убранных каменною 
чалмою. Гробницы двух или трех пашей отличаются большей затейливостию, но в них 
нет ничего изящного: никакого вкусу, никакой мысли... Один путешественник пишет, 
что изо всех азиатских городов, в одном Арзруме нашел он башенные часы, и те 
были испорчены.
  Нововведения, затеваемые султаном, не проникли еще в Арзрум. Войско носит еще 
свой живописный, восточный наряд. Между Арзрумом и Константинополем существует 
соперничество как между Казанью и Москвою. Вот начало сатирической поэмы, 
сочиненной янычаром Амином-Оглу.

Стамбул гяуры нынче славят,
А завтра кованной пятой,
Как змия спящего, раздавят,
И прочь пойдут - и так оставят.
Стамбул заснул перед бедой.

Стамбул отрекся от пророка;
В нем правду древнего Востока
Лукавый Запад омрачил.
Стамбул для сладостей порока
Мольбе и сабле изменил.
Стамбул отвык от поту битвы
И пьет вино в часы молитвы.

В нем веры чистый жар потух.
В нем жены по кладбищам ходят,
На перекрестки шлют старух,
А те мужчин в харемы вводят,
И спит подкупленный евнух.

Но не таков Арзрум нагорный,
Многодорожный наш Арзрум;
Не спим мы в роскоши позорной,
Не черплем чашей непокорной
В вине разврат, огонь и шум.

Постимся мы: струею трезвой
Святые воды нас поят:
Толпой бестрепетной и резвой
Джигиты наши в бой летят.
Харемы наши недоступны,
Евнухи строги, неподкупны
И смирно жены там сидят.

  Я жил в сераскировом дворце в комнатах, где находился харем. Целый день бродил 
я по бесчисленным переходам, из комнаты в комнату, с кровли на кровлю, с 
лестницы на лестницу. Дворец казался разграбленным; Сераскир, предполагая 
бежать, вывез из него что только мог. Диваны были ободраны, ковры сняты. - Когда 
гулял я по городу, турки подзывали меня и показывали мне язык. (Они принимают 
всякого франка за лекаря). Это мне надоело, я готов был отвечать им тем же. 
Вечера проводил я с умным и любезным С<ухоруковым>; сходство наших занятий 
сближало нас. Он говорил мне о своих литературных предположениях, о своих 
исторических изысканиях, некогда начатых им с такою ревностию и удачей. 
Ограниченность его желаний и требований поистине трогательна. Жаль, если они не 
будут исполнены.
  Дворец Сераскира представлял картину вечно оживленную: там где угрюмый паша 
молчаливо курил посреди своих жен и бесчестных отроков, там его победитель 
получал донесения о победах своих генералов, раздавал пашалыки, разговаривал о 
новых романах. Мушской паша приезжал к графу Паскевичу просить у него места 
своего племянника. Ходя по дворцу, важный турок остановился в одной из комнат, с 
живостию проговорил несколько слов, и впал потом в задумчивость: в этой самой 
комнате обезглавлен был его отец по повелению Сераскира. Вот впечатления 
настоящие восточные! Славный Бей-булат, гроза Кавказа, приезжал в Арзрум с двумя 
старшинами черкесских селений, возмутившихся во время последних войн. Они 
обедали у графа Паскевича. Бей-булат, мужчина лет 35, малорослый и широкоплечий. 
Он по русски не говорит, или притворяется что не говорит. Приезд его в Арзрум 
меня очень обрадовал: он был уже мне порукой в безопасном переезде через горы и 
Кабарду.
  Осман-Паша, взятый в плен под Арзрумом и отправленный в Тифлис вместе с 
Сераскиром, просил графа Паскевича за безопасность харема, им оставляемого в 
Арзруме. В первые дни об нем было забыли. Однажды за обедом, разговаривая о 
тишине мусульманского города, занятого 10.000 войска и в котором ни Один из 
жителей ни разу не пожаловался на насилие солдата, граф вспомнил о хареме 
Османа-Паши и приказал г. А<брамовичу> съездить в дом паши и спросить у его жен, 
довольны ли они и не было ли им какой-нибудь обиды. Я просил позволения 
сопровождать г. А<брамовича>. Мы отправились. Г. А<брамович> взял с собою в 
переводчики русского офицера, коего история любопытна. 18-ти лет попался он в 
плен к персиянам. Его скопили и он более 20 лет служил евнухом в хареме одного 
из сыновей шаха. Он рассказывал о своем несчастии, о пребывании в Персии с 
трогательным простодушием. В физиологическом отношении показания его были 
драгоценны.
  Мы пришли к дому Османа-Паши; нас ввели в открытую комнату, убранную очень 
порядочно, даже со вкусом, - на цветных окнах начертаны были надписи - взятые из 
Корана. Одна из них показалась мне очень замысловата для мусульманского гарема:  
тебе подобает связывать и развязывать.  Нам поднесли кофию в чашечках, 
оправленных в серебре. Старик с белой почтенной бородою, отец Османа-Паши, 
пришел от имени жен благодарить графа Паскевича, - но г. А<брамович> сказал на 
отрез, что он послан к женам Османа-Паши, и хочет их видеть, дабы от них самих 
удостовериться, что они в отсутствие супруга всем довольны. Едва персидский 
пленник успел вс° это перевести, как старик, в знак негодования, защелкал языком 
и объявил, что никак не может согласиться на наше требование, и что если паша, 
по своем возвращении, проведает, что чужие мужчины видели его жен, то и ему 
старику и всем служителям харема велит отрубить голову. - Прислужники, между 
коими не было ни одного эвнуха, подтвердили слова старика, но г. А<брамович> был 
неколебим. "Вы боитесь своего паши", сказал он им, "а я - своего Сераскира и не 
смею ослушаться его приказаний". - Делать было нечего. Нас повели через сад, где 
били два тощие фонтана. Мы приближились к маленькому каменному строению. Старик 
стал между нами и дверью, осторожно ее отпер, не выпуская из рук задвижки, и мы 
увидели женщину, с <головы> до желтых туфель покрытую белой чадрою. Наш 
переводчик повторил ей вопрос: мы услышали шамкание семидесятилетней старухи; г. 
А<брамович> прервал ее: "Это мать паши", сказал он, "а я прислан к женам, 
приведите одну из них"; все изумились догадке гяуров: старуха ушла и через 
минуту возвратилась с женщиной, покрытой так же, как и она, - из-под покрывала 
раздался молодой приятный голосок. Она благодарила графа за его внимание к 
бедным вдовам, и хвалила обхождение русских. Г. А<брамович> имел искусство 
вступить с нею в дальнейший разговор. Я между тем, глядя около себя, увидел 
вдруг над самой дверью круглое окошко, и в этом круглом окошке 5 или б круглых 
голов с че
рными любопытными глазами. Я хотел было сообщить о своем открытии г. 
А<брамовичу>, но головки закивали, замигали, несколько пальчиков стали мне 
грозить, давая знать, чтоб я молчал. Я повиновался; и не поделился моею 
находкою. Все они были приятны лицом, но не было ни одной красавицы; та, которая 
разговаривала у дверей с г. А<брамовичем> была, вероятно, повелительницею 
харема, сокровищницею сердец - Розою любви - по крайней мере, я так воображал.
  Наконец г. А<брамович> прекратил свои расспросы. Дверь затворилась. Лица в 
окошке исчезли. Мы осмотрели сад и дом, и возвратились, очень довольные своим 
посольством.
  Таким образом, видел я харем: это удалось редкому европейцу. Вот вам основание 
для восточного романа. -


  Война казалась кончена. Я собирался в обратный путь. 14 июля 20 пошел я в 
народную баню, и не рад был жизни. Я проклинал нечистоту простынь, дурную 
прислугу и проч. Как можно сравнить бани арзрумские с тифлисскими! - -
  Возвращаясь во дворец узнал я от К<оновницына>, стоявшего в карауле, что в 
Арзруме открылась чума. Мне тотчас представились ужасы карантина, и я в тот же 
день решился оставить армию. Мысль о присутствии чумы очень неприятна с 
непривычки. Желая изгладить это впечатление, я пошел гулять по базару. 
Остановясь перед лавкою оружейного мастера, я стал рассматривать какой-то 
кинжал, как вдруг кто-то ударил меня по плечу. Я оглянулся: за мною стоял 
ужасный нищий. Он был бледен как смерть; из красных загноеных глаз его текли 
слезы. Мысль о чуме опять мелькнула в моем воображении. Я оттолкнул нищего с 
чувством отвращения неизъяснимого, и воротился домой очень недовольный своею 
прогулкою.
  Любопытство однако ж превозмогло; на другой день я отправился с лекарем в 
лагерь, где находились зачумленные. Я не сошел с лошади и взял предосторожность 
стать по ветру. Из палатки вывели нам больного; он был чрезвычайно бледен и 
шатался как пьяный. Другой больной лежал без памяти. Осмотрев чумного, и обещав 
несчастному скорое выздоровление, я обратил внимание на двух турков, которые 
выводили его под руки, раздевали, щупали, как будто чума была ничто иное как 
насморк. Признаюсь, я устыдился моей европейской робости в присутствии такого 
равнодушия и поскорее возвратился в город.
  19 июля пришед проститься с графом Паскевичем, я нашел его в сильном 
огорчении. Получено было печальное известие, что генерал Бурцов был убит под 
Байбуртом. Жаль было храброго Бурцова, но это происшедствие могло быть гибельно 
и для всего нашего малочисленного войска, зашедшего глубоко в чужую землю и 
окруженного неприязненными народами, готовыми восстать при слухе о первой 
неудаче. Итак война возобновлялась! Граф предлагал мне быть свидетелем 
дальнейших предприятий. Но я спешил в Россию..... Граф подарил мне на память 
турецкую саблю. Она хранится у меня памятником моего странствования вослед 
блестящего Героя по завоеванным пустыням Армении. В тот же день я оставил 
Арзрум.
  Я ехал обратно в Тифлис, по дороге уже мне знакомой. Места, еще недавно 
оживленные присутствием 15.000 войска, были молчаливы и печальны. Я переехал 
Саган-лу и едва мог узнать место, где стоял наш лагерь. В Гумрах выдержал я 
трехдневный карантин. Опять увидел я Безобдал, и оставил возвышенные равнины 
холодной Армении для знойной Грузии. В Тифлис я прибыл 1-го августа. Здесь 
остался я несколько дней в любезном и веселом обществе. Несколько вечеров провел 
я в садах, при звуке музыки и песен грузинских. Я отправился далее. - Переезд 
мой через горы замечателен был для меня тем, что близь Коби ночью застала меня 
буря. Утром, проезжая мимо Казбека, увидел я чудное зрелище. Белые, оборванные 
тучи перетягивались через вершину горы и уединенный монастырь, озаренный лучами 
солнца, казалось плавал в воздухе, несомый облаками. Бешеная балка также явилась 
мне во всем своем величии: овраг наполнившийся дождевыми водами превосходил в 
своей свирепости самый Терек, тут же грозно ревевший. Берега были растерзаны; 
огромные камни сдвинуты были с места и загромождали поток. Множество осетинцев 
разработывали дорогу. Я переправился благополучно. Наконец я выехал из тесного 
ущелия на раздолие широких равнин Большой Кабарды. Во Владикавказе нашел я 
Д<орохова> и П<ущина>. Оба ехали на воды, лечиться от ран, полученных ими в 
нынешние походы. У П<ущина> на столе нашел я русские журналы. Первая статья мне 
попавшаяся была разбор одного из моих сочинений. В ней всячески бранили меня и 
мои стихи. Я стал читать ее в слух. П<ущин> остановил меня, требуя чтоб я читал 
с большим мимическим искусством. Надобно знать что разбор был украшен 
обыкновенными затеями нашей критики: это был разговор между дьячком, просвирней, 
и корректором типографии, Здравомыслом этой маленькой комедии. Требование 
П<ущи>на показалось мне так забавно, что досада, произведенная на меня чтением 
журнальной статьи, совершенно исчезла и мы расхохотались от чистого сердца.
  Таково было мне первое приветствие в любезном отечестве.


ПРИЛОЖЕНИЯ К ПУТЕШЕСТВИЮ В АРЗРУМ.


  

 NOTICE SUR LA SECTE DES YЙZIDIS.

  Entre les sectes nombreuses qui se sont йlevйes dans la Mйsopotamie, parmi les 
Musulmans, aprиs la mort de leur prophиte, il n'en est aucune qui soit odieuse а 
toutes les autres autant que celle des Yйzidis. Les Yйzidis ont pris leur nom du 
scheikh Yйzid, auteur de leur secte, et ennemi dйclarй de la  famille d'Ali. La 
doctrine dont ils font profession, est un mйlange du manichйisme, du mahomйtisme 
et de la croyance des anciens Perses. Elle se conserve parmi eux par tradition, 
et est transmise de pиre en fils sans le secours d'aucun livre: car il leur est 
dйfendu d'apprendre а lire et а йcrire. Ce dйfaut de livres est sans doute la 
cause, pour laquelle les historiens Mahomйtans ne parlent de cette secte qu'en 
passant, et pour dйsigner sous ce nom des gens abandonnйs au blasphкme, cruels, 
barbares, maudits de Dieu, et infidиles а la religion de leur prophиte. Par une 
suite de cela on ne peut se procurer, relativement а la croyance des Yйzidis, 
aucunes notions certaines, sicen'est ce qu'on observe aujourd'hui mкme parmi 
eux.
  Les Yйzidis ont pour premier principe de s'assurer l'amitiй du Diable, et de 
mettre l'йpйe а la main pour sa dйfense. Aussi s'abstiennent-ils non-seulement 
de le nommer, mais mкme de se servir de quelque expression dont la consonnance 
approche de celle de son nom. Par exemple un fleuve se nomme dans le langage 
ordinaire  schatt,  et comme ce mot a quelque lйger rapport avec le mot   
scheпtan,   nom du Diable, les Yйzidis appellent un fleuve   avй mazen,   c'est-
а-dire   grande eau.   De mкme encore les Turcs maudissent frйquemment le 
Diable, en se servant pour cela du mot   nal,  qui veut dire   malйdiction;  les 
Yйzidis йvitent avec grand soin tous les mots qui ont quelque analogie avec 
celui-lа. Ainsi au lieu du mot   nal  qui signifie aussi  fer de cheval,  ils 
disent   sol,  c'est-а-dire,   semelle de souliers d'un cheval,  et ils 
substituent le mot   solker,  qui veut dire  savetier,  au terme du langage 
ordinaire   nalbenda,  qui signifie   marйchal.  Quiconque frйquente les lieux 
qu'ils habitent, doit кtre trиs-attentif а ne point prononcer les mots   diable  
et  maudit,  et surtout ceux-ci,   maudit soit le diable;  autrement il courrait 
grand risque d'кtre maltraitй, ou mкme tuй. Quand leurs affaires les attirent 
dans les villes Turques, on ne peut pas leur faire de plus grand affront que de 
maudire le diable devant eux, et si la personne qui a eu cette imprudence vient 
а кtre rencontrйe en voyage par des Yйzid
is et reconnue, elle est en grand danger d'йprouver leur vengeance. Il est 
arrivй plus d'une fois que des hommes de cette secte ayant йtй arrкtйs pour 
quelque crime par la justice Turque, et condamnйt а mort, ont mieux aimй subir 
leur condamnation que d'user de la facultй qui leur йtait accordйe, de s'y 
soustraire en maudissant le Diable.
  Le Diable n'a point de nom dans le langage des Yйzidis. Ils se servent tout au 
plus pour le dйsigner de cette pйriphrase,   scheikh mazen,  le grand chef. Ils 
admettent tous les prophиtes et tous les saints rйvйrйs par les Chrйtiens, et 
dont les monastиres situйs dans leurs environs portent les noms. Ils croient que 
tous ces saints personnages, lorsqu'ils vivaient sur la terre, ont йtй 
distinguйs des autres hommes plus ou moins, selon que le diable a rйsidй plus ou 
moins en eux: c'est surtout, suivant eux, dans Moпse, [Jйsus-Christ] et Mahomet 
qu'il s'est le plus manifestй. En un mot, ils pensent que c'est Dieu qui 
ordonne, mais qu'il confie au pouvoir du Diable l'exйcution de ses ordres.
  Le matin, а peine le soleil commence-t-il а paraоtre, qu'ils se jettent а 
genoux les pieds nus, et que tournйs vers cet astre, ils se mettent en 
adoration, le front contre terre. Pour faire cet acte de dйvotion, ils se 
retirent а part, loin de la prйsence des hommes; ils font leur possible pour 
n'кtre point vus quand ils s'acquittent de ce devoir, dont ils se dispensent 
mкme suivant les circonstances.
  Ils n'ont ni jeыnes, ni priиres, et disent pour justifier l'omission de ces 
-uvres de religion, que le scheikh Yйzid a satisfait pour tous ceux qui feront 
profession de sa doctrine jusqu'а la fin du monde, et qu'il en a reзu 
l'assurance positive dans ses rйvйlations; c'est en consйquence de cela qu'il 
leur est dйfendu d'apprendre а lire et а йcrire. Cependant tous les chefs des 
tribus et des gros villages soudoient un docteur mahometan pour lire et 
interprйter les lettres qui leur sont adressйes par les seigneurs et les pachas 
Turcs, et pour y rйpondre. Relativement aux affaires qu'ils ont entre eux, ils 
ne se fient jamais а aucune personne d'une autre religion; ils envoient leurs 
ordres et font faire toutes leurs commissions de vive voix, par des hommes de 
leur secte.
  N' ayant ni priиres, ni jeыnes, ni sacrifices, ils n'ont aussi aucune fкte. 
Ils tiennent cependant le  10 de la lune d'aoыt une assemblйe dans le voisinage 
du tombeau du scheikh Adi. Cette assemblйe, а laquelle beaucoup des Yйzidis se 
rendent de contrйes йloignйes, dure toute cette journйe et la nuit suivante. 
Cinq ou six jours avant ou aprиs celui oщ elle a lieu, les petites caravanes 
courent risque d'кtre attaquйes dans les plaines de Moussol et du Kurdistan, par 
ces pиlerins qui voyagent toujours plusieurs ensemble, et il est rare qu'une 
annйe se passe sans que ce pиlerinage donne lieu а quelque fвcheux йvйnement. On 
dоt qu'un grand nombre de femmes des Yйzidis, а l'exception cependant des filles 
qui ne sont point encore mariйes, se rendent des villages voisins а cette 
rйunion, et que cette nuit-lа, aprиs avoir bien bu et mangй, l'on йteint toutes 
les lumiиres, et l'on ne parle plus jusqu aux approches de l'aurore, instant 
auquel tout le monde se retire. On peut se faire une idйe de ce qui se passe 
dans ce silence et а la faveur des tйnиbres.
  Aucune espиce de nourriture n'est dйfendue aux Yйzidis, exceptй la laitue et 
la citrouille. Ils ne font jamais dans leurs maisons de pain de froment, mais 
seulement du pain d'orge; je ne sais point quelle en est la raison.
Ils emploient pour leurs serments les mкmes formules qui sont en usage parmi les 
Turcs, les Chrйtiens et les Juifs; mais le serment le plus fort qu'ils fassent 
entre eux, est de jurer par   Vйtendard de Yйzid,   c'est-а-dire, par leur 
religion.
  Ces sectaires ont un trиs grand respect pour les monastиres chrйtiens io qui 
sont dans leurs environs. Quand ils vont les visiter, ils фtent leurs chaussures 
avant d'entrer dans l'enceinte, et marchant pieds nus, ils baisent la porte et 
les murs; ils croient par lа s'assurer la protection du saint dont le couvent 
porte le nom. S'il leur arrive, pendant une maladie, de voir en rкve quelque 
monastиre, ils ne sont pas plutфt guйris qu'ils vont le visiter, et y porter des 
offrandes d'encens, de cire, de miel, ou de quelque autre chose. Ils y demeurent 
environ un quart d'heure, et en baisent de nouveau les murailles avant de se 
retirer. Ils ne font aucune difficultй de baiser les mains du patriarche ou de 
l'йvкque, qui est supйrieur du monastиre. Quant aux mosquйes des  и) Turcs, ils 
s'abstiennent d'y entrer.
  Les Yйzidis reconnaissent pour chef de leur religion, le scheikh qui gouverne 
la tribu а laquelle est confiйe la garde du tombeau du scheikh Adi, restaurateur 
de leur secte. Ce tombeau se trouve dans la juridiction du prince d'Amadia. Le 
chef de cette tribu doit toujours кtre pris parmi les descendants du scheikh 
Yйzid: ils est confirmй dans sa place, sur la demande des Yйzidis, et moyennant 
un prйsent de quelques bourses, par le prince d'Amadia. Le respect, que ces 
sectaires portent au chef de leur religion, est si grand, qu'ils s'estiment 
trиs-heureux quand ils peuvent obtenir une de ses vieilles chemises, pour a) 
leur servir de linceul: ils croient que cela leur assure une place plus 
avantageuse dans l'autre monde. Quelques-uns donnent jusqu'а quarante piastres 
pour une semblable relique, et s'ils ne peuvent l'obtenir toute entiиre, ils se 
contentent d'en avoir une portion. Quelquefois le scheikh Ilii-mкme envoie une 
de ses chemises en prйsent. Les Yйzоdis font passer secrиtement а ce chef 
suprкme une portion de tous leurs brigandages, pour l'indemniser de dйpenses que 
lui occasionne l'hospitalitй qu'il exerce envers ceux de sa secte.
  Le chef des Yйzidis a toujours prиs de lui un autre personnage qu'ils 
appellent   kotchek,  et sans le conseil duquel il n'entreprend rien. Celui-ci 
est regardй comme l'oracle du chef, parce qu'il a le privilиge de recevoir 
immйdiatement des rйvйlations du Diable. Aussi quand un Yйzidi hйsite s'il doit 
entreprendre quelque affaire importante, il va trouver le   kotchek,  et lui 
demander un avis, qu'il n'obtient point nйanmoins sans qu'il lui en coыte 
quelque argent. Avant de satisfaire а la consultation, le   kotchek  pour donner 
plus de poids а sa rйponse, s'йtend tout de son long par terre, et se couvrant 
il dort, ou fait semblant de dormir, aprиs quoi il dit qu'il lui a йtй rйvйlй 
pendant son sommeil telle ou telle dйcision: quelquefois il prend un dйlai de 
deux ou trois nuits, pour donner sa rйponse. L'exemple suivant fera voir, 
combien est grande la confiance que l'on a en ses rйvйlations. Jusqu'а il y a 
environ quarante ans, les femmes des Yйzidis portaient comme les femmes Arabes, 
afin d'йpargner le savon, des chemises bleues teintes avec l'indigo. Un matin, 
lorsque l'on s'y attendait le monis, le   kotchek  alla trouver le chef de la 
secte, et lui dйclara que pendant la nuit prйcйdente il lui avait йtй rйvйlй, 
que le bleu йtait une couleur de mauvais augure et qui dйplaisait au Diable. Il 
n'en fallut pas d'avantage pour que l'on envoyвt sur le champ а toutes les 
tribus par des exprиs, l'ordre de proscrire la couleur bleue, de se dйfaire de 
tous les vкtements qui йtaient de cette couleur, et d'y substituer des habits 
blancs. Cet ordre fut exйcutй aves une telle exactitude, que si aujourd'hui un 
Yйzidi se trouvant logй chez un Turc ou chez un Chrйtien, on lui donnait une 
couverture de lit bleue, il dormirait blutфt aves ses seuls vкtements, que de 
faire usage de cette couverture, fыt ce mкme dans la saison la plus froide.
  Il est dйfendu aux Yйzidis d'ajuster leurs moustaches aves des ciseaux, ils 
doivent les laisser croоtre naturellement: aussi y en a-t-il parmi eux dont on 
aperзoit а peine la bouche.
  Cette secte a aussi ses satraps, qui sont connus du cфtй d'Alep sous le nom de   
fakiran,  et que le vulgaire appelle   karabasche,  parce qu'ils portent sur la 
tкte un   bonnet noir  avec des bandelettes de mкme couleur. Leur mantean ou   
aba,  est pareillement noir, mais leurs habits de dessus sont blancs. Ces gens-
lа sont en trиs petit nombre; partout oщ ils vont, on leur baise les mains, et 
on les reзoit comme des ministres de bйnйdiction, et des prйsages de bonne 
fortune. Quand on les appelle auprиs d'un malade, ils lui imposent les mains sur 
le cou et sur les йpaules et sont bien rйcompensйs de leurs peines. S'ils sont 
mandйs pour assurer а un mort le bonheur dans l'autre monde avant de vкtir le 
cadavre, ils le dressent sur ses pieds, et lui touchent lйgиrement le cou et les 
йpaules; ensuite ils le frappent de la paume de la main droite, lui adressant en 
mкme temps ces mots en langue kourde,   ara bйhescht,  c'est-а-dire   vas en 
paradis.  Ils sont chиrement payйs pour cette cйrйmonie, et ne se contentent 
point d'une modique rйtribution.
  Les Yйzidis croient que les вmes des morts vont dans un lieu de repos, oщ 
elles jouissent d'un degrй de fйlicitй plus ou moins grand, en proportion de 
leurs mйrites; et qu'elles apparaissent quelquefois en songe а leurs parents et 
а   \eurа  amis, pour leur donner avis de ce qu'elles dйsirent. Cette croyance 
leur est commune aves les Turcs. Ils sont persuadйs aussi qu'au jour du jugement 
universel, ils s'introduiront dans le paradis, les armes а la main.
  Les Yйzidis sont partagйs en plusieurs peuplades ou tribus, indйpendantes les 
unes des autres. Le chef suprкme de leur secte n'a d'autoritй, pour le temporel, 
que sur la seule tribu: nйanmoins, lorsque plusieurs tribus sont en diffйrent 
les unes avec les autres, il est de son devoir d'employer sa mйdiation pour les 
concilier, et il est rare que les efforts qu'il fait pour-cela ne soient pas 
couronnйs d'un heureux succиs. Quelques-unes de leurs tribus demeurent dans les 
domaines du prince Gоoulemerk, d'autres dans le territoire du prince de Gйzirиh; 
il y en a qui font leur rйsidence dans les montagnes dйpendantes du gouvernement 
de Diarbйkir, d'autres sont dans le ressort du prince d'Amadia. Du nombre de ces 
derniиres est la plus noble de toutes les tribus, qui est connue sous le nom de   
scheikhan,   et dont le scheikh, qu'ils appellent   mir,  c'est-а-dire   prince  
est le chef suprкme de la religion, et le gardien du tombeau du scheikh Adi. Les 
chefs de villages occupйs par ceete tribu descendent tous d'une mкme famille, et 
pourraient se disputer la primatie, s'il survenait entre eux quelaue division. 
Cependant entre toutes leurs peuplades, la plus puissante et la plus redoutable 
est celle qui habite la montagne de Singiar, entre Moussol et le fleuve Khabour, 
et qui est divisйe entre deux scheikhs, dont l'un commande а la partie du 
Levant, et autre а celle du Midi. La montagne du Singiar fertile en diverses 
sortes de fruits) est d'un accиs trиs difficile, et la peuplade qui l'occupe met 
sur pied plus de six mille fusiliers, sans compter la cavalerie armйe de lances. 
Il ne se passe guиre d'annйe, que quelque grosse caravane ne soit dйpoullйe par 
cette tribu. Les Yйzidis de cette montagne ont soutenu plusieurs guerres contre 
les pachas de Moussol et de Bagdad; dans ces occasions, aprиs qu'il y a eu 
beacoup de sang rйpandu de part et d'autre, le tout finit par s'arranger 
moyennant de l'argent. Ces Yйzidis
sont redoutйs en tout lieu, а cause de leur cruautй: lorsqu'ils exercent leurs 
brigandages armйs, ils ne se bornent pas а dйpouiller les personnes qui tombent 
entre leurs mains, ils les tuent toutes sans exception; si dans le nombre il se 
trouve de   schйrifs,  descendants de Mahomet, ou des docteurs musulmans, ils 
les font pйrir d'une maniиre plus barbare, et avec plus de plaisir, croyant 
acquйrir par-lа un plus grand mйrite.
  Le Grand-Seigneur tolиre les Yйsidis dans ses йtats, parce que, suivant 
l'opinion des docteurs mahomйtans, l'on doit considйrer comme fidиle et vrai 
croyant, tout homme qui fait profession des dogmes fondamentaux   il n'y a point 
d'autre Dieu que Dieu,  et   Mahomet est l'apфtre de Dieu,  quoique d'ailleurs 
il manque а tous les autres prйceptes de la loi musulmane.
  D'un autre cфtй les princes kurdes souffrent les Yйzidis pour leur intйrкt 
particulier: ils tвchent mкme d'attirer un plus grand nombre de tribus de cette 
nation, dans leurs domaines; car les Yйzidis йtant d'un courage а toute йpreuve, 
bons soldats tant de pied que de cheval, et trиs-propres а faire un coup de main 
et а piller de nuit les campagnes et les villages, ces princes s'en servent avec 
beaucoup d'avantage, soit pour rйduire celles des tribus mahomйtanes de leur 
ressort qui leur refusent l'obйissance, soit pour combattre les autres princes, 
quand ils sont en guerre avec eux. D'ailleurs les Mahomйtans sont dans la ferme 
persuasion que tout homme qui pйrit de la main d'un de ces sectaires, meurt 
martyr; aussi le prince d'Amadia a-t-il soin de tenir toujours! auprиs de lui un 
bourreau de cette nation, pour exйcuter les sentences de mort contre les Turcs. 
Les Yйzidis ont la mкme opinion relativement aux Turcs, et la chose est 
rйciproque: si un Turc tue un Yйzidi, il fait une action trиs-agrйable а Dieu, 
et si un Yйzidi tue un Turc, il fait une -uvre trиs-mйritoire aux yeux du   
grand scheikh,  c'est-а-dire du Diable. Lorsque le bourreau d'Amadia est demeurй 
quelques annйes au service du prince, il quitte son emploi, afin qu'un autre 
puisse, en lui succйdant, acquйrir le- mкme mйrite; et en quelque lieu que le 
bourreau, aprиs avoir rйsignй cette charge, se prйsente chez les Yйzidоs, on le 
reзoit avec vйnйration, et on baise ses mains, sanctifiйes par le sang des 
Turcs. Les Persans au contraire, et tous les Mahomйtans attachйs а la secte 
d'Ali, ne souffrent point de Yйzidis dans leurs йtats; bien plus, il est dйfendu 
parmi eux de laisser la vie а ces sectaires.
  Il est permis aux Turcs, lorsqu'ils sont en guerre avec les Yйzidis de faire 
esclaves leurs femmes et leurs enfants, et de les garder pour leur propre usage, 
ou de les vendre; les Yйzidis n'ayant pas la mкme permission а l'йgard de Turcs, 
font tout pйrir. Si un Yйzоdi veut se faire Turc, il suffit, pour toute 
profession de foi, qu'il maudisse le Diable, et ensuite qu'il apprenne а son 
aise а faire les priиres а la maniиre des Turcs: car les Yйzidis reзoivent la 
circoncision huit jours aprиs leur naissance.
  Tous les Yйzidis parlent la langue kurde; il y en a parmi eux qui savent le 
turc ou l'arabe, parce qu'ils ont souvent occasion de frйquenter des personnes 
qui parlent l'une ou l'autre de ces langues, et а cause de l'avantage qu'ils 
trouvent а traiter leurs propres affaires avec plus de sыretй, en ne se servant 
point d'interprиtes.
  Sans doute les Yйzidis ont bien d'autres erreurs ou superstitions, mais comme 
ils n'ont aucun livre, celles que j'ai exposйes sont les seules dont j'aie pu me 
procurer la connaissance. D'ailleurs beaucoup de choses, chez eux, sont sujettes 
а changer, en consйquence des prйtendues rйvйlations de leur   kotchek,  ce qui 
augmente la difficultй de connaоtre а fond leur doctrine.


 

МАРШРУТ ОТ ТИФЛИСА ДО АРЗРУМА.

Телеты.......................14 верст
Коды.........................11 - - -
Больш.<ие> Шулаверы..........27 - - -
Пост Самисы..................20 - - -
Пост Акзебиук................19 1/2 -
Укрепл.<ение> Джелал-
  Оглу.......................19 1/2 - -

Гергерский пост....13 - - - }
Кишлякский.........16 - - - } переезд чрез Безобдал

Амамлы ................................ 13 - - -
Бекант. .................................. 15 - - -
Укрепл.<ение> Гумры........ 27 - - -
Сел. <ение> Джамумлы..... 28 - - -
Сел.<ение> Халив-Оглы... 18 1/2 - -
Карс........................................ 21 - - -
Сел.<ение> Котанлы.......... 24 - - -
Раз.<валины> Чирихли...... 22 - - -
Речка Инжа-Су (где был лагерь
     наш с 14-го по 18-го Июня
     на вершине Саган-луга)... 12 - - -
Речка Гункер-Су.................. 13 - - -
-----   Загин-Су ........................ 16 - - -
Замок Зивин ......................... 12 - - -
Сел.<ение> Ардос................. 24 - - -
Сел.<ение> Кеприк°в (мост
на Араксе) ............................. 26 -----
Дер.<евня> Гассан-Кала.... 14 1/2 - -
Арзрум ................................... 35 - - -


Другая дорога от Карса чрез Миллидюз до Кеприк°ва

Сел.<ение> Котанлы............ 24 версты
Ур.<очище> Дели-Муса-Пуру.... 30 - - -
Разв.<алины> Караван-Сарая
     на вершине Саганлугских
     гор....................................... 12 - - -
Ур.<очище> Милли-Дюз, где был
лагерь Гакки-Паши................ 7 - - -
Замок Минджегерт................. 9 - - -
Р.<ечка> Чермик, при коей
теплые железные воды ........ 10 1/2 - - -
Дер.<евня> Хоросан................ 12 - - -
Дер.<евня> Кеприк°в............. 25 - - -



ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ

(1)      Ло.

(2) Счастливое время, отмеченное вольностью нравов,
    Когда безумие, звеня своей погремушкой,
    Легкими стопами обегает всю Францию,
    Когда ни одному из смертных не угодно быть богомольным,
    Когда готовы на вс°, кроме покаяния.

(3)      Царского негра.
(4)      Доброй ночи.
(5)      Доброй ночи, господа.
(6)      Между нами.
(7)      Что за чертовщина вс° это?
(8)      я бы плюнул на <старого враля>.
(9)      слабой здоровьем.
(10)     жеманницу.


(11)     брюнеткой и блондинкой.
(12)     принялась дуться.
(13) Он ничего подобного не сделает, так как слишком рад возможности ее 
скомпрометировать.
(14)     <из> "Опасных связей".
(15) Когда я был во Флоренции...
(16) а кроме того, это человек, способный к сильным чувствам.
(17)     Монморанси.

 (18)     компаньонок.
(19)     поклонник.
(20)     это целое событие.
(21) Подчеркивать пренебрежение к своему происхождению ¬ черта смешная в 
выскочке и низкая в дворянине.
(22) томным фатовством.
(23) Покорный слуга всех их, вместе взятых. (итал.)

(24)     Муж без страха и упрека,
         Хоть он и не король, не герцог, и даже не граф.

(25)     <на> бывшего
(26)     с рабом рабов божьих. (лат.)
(27)     <ты> бывший, человек <стереотип>.


(28) "полицейская шапка" (офицерская фуражка из парадного образца).
(29)     медовый месяц. (англ.)
(30)     Да здравствует Генрих четвертый!
(31)     Если это не любовь, так что же? (итал.)
(32)          Сен-Пр°.
(33)     наших клиентов. (нем.)
(34) Наше замечание остается в силе. (лат.)
(35)     Тубо, Сбогар, сюда.
(36)     моя дорогая. (англ.)
(37) "по-дурацки" (фасон узких рукавов с пуфами у плеча).
(38)     <у> госпожи де Помпадур
(39) Оставьте же меня, сударь; с ума вы сошли?


(40) Ваше сердце ¬ губка, напитанная желчью и уксусом. Из неизданной переписки.
(41)     Вы пишете письма по четыре страницы быстрее, чем я успеваю их 
прочитать.
(42)     Госпожа де Сталь.
(43)     остроты.
(44)     моя дорогая.

(45)    Дорогое дитя мое, я совсем больна. С вашей стороны было бы очень 
любезно, если бы вы зашли ко мне оживить меня. Постарайтесь получить на то 
позволение вашей матери и будьте добры передать ей почтительный привет от 
любящей вас де С.

(46)     Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах.
(47)     домашний любительский театр.
(48)     пословицы.

(49)     Чего изволите?
(50)     Я хочу спать у вас.
(51) Сделайте одолжение, сударь, <....> извольте соответственно распорядиться.
(52) Зачем вы тушите, зачем вы тушите?
(53)     спать.
(54)     Я хочу с вами говорить.
(55)     Что это, сударь, что это.
(56)     Право, господин офицер.
(57)     прощайте.
(58)     все расходы.

(59)     московскую Венеру.
(60)     на карточную игру у королевы.
(61) Вы, кажется, решительно предпочитаете камеристок. ¬ Что делать, сударыня? 
Они свежее.
(62)     бабушка.
(63)     Здравствуйте, Лиза.
(64)     Павел.
(65)     пары (о контрдансе).
(66) Вы пишете мне, мой ангел, письма по четыре страницы быстрее, чем я успеваю 
их прочитать.
(67)     госпожей Лебрен.
(68)     Лepya.
(69) 7 мая 18**. Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего 
святого!
(70)     забвение или сожаление.
(71) "королевской птицей" ("журавлем", т. е. с шапочкой набекрень).
(72) притворством.

Первая
<<<<<: >>>>>:

---

новости мира::Поисковичёк:: Магазин рунета:: Базар в рунете:: Софт Ру:: Блог ЖЖ:: Анекдоты:: Миничат

сайт построен на хостинге Агава - лучшие цены, лучшее качество

Хостинг от uCoz