А.С. Пушкин

всячины приехал нас известить о его взятии в плен, а между тем пошепту объявил 
Полине о его смерти. Полина глубоко огорчилась. Она не была влюблена в моего 
брата и часто на него досадовала, но в эту минуту она в нем видела мученика, 
героя, и оплакивала втайне от меня. Несколько раз я застала <ее> в слезах. Это 
меня не удивляло, я знала, какое болезненное участие принимала она в судьбе 
страждущего нашего отечества. Я не подозревала, что было еще причиною ее 
горести.
  Однажды утром гуляла я в саду; подле меня шел Синекур; мы разговаривали о 
Полине. Я заметила, что он глубоко чувствовал ее необыкновенные качества, и что 
ее красота сделала на него сильное впечатление. Я смеясь дала ему заметить, что 
положение его самое романическое. - В плену у неприятеля раненый Рыцарь 
влюбляется в благородную владетельницу замка, трогает ее сердце, и наконец 
получает ее руку. - Нет, сказал мне Синекур, княжна видит во мне врага России, и 
никогда не согласится оставить свое отечество. В эту минуту Полина показалась в 
конце алле<и>, мы пошли к ней навстречу. Она приближалась скорыми шагами. 
Бледность ее меня поразила.
  Москва взята, сказала <она> мне, не отвечая на поклон Синекура; сердце мое 
сжалось, слезы потекли ручьем. Синекур молчал, потупя глаза. - Благородные, 
просвещенные фра<нцузы>, продолжала она голосом, дрожащим от негодования, 
ознаменовали свое торжество достойным образом. - Они зажгли Москву - Москва 
горит уже 2 дни. - Что вы говорите, закричал Синекур, не может быть. - Дождитесь 
ночи, отвечала она сухо, может быть, увидите зарево. - Боже мой! Он погиб, 
сказал Синекур; как, разве вы не видите, что пожар Москвы есть гибель всему 
французск.<ому> войску, что Наполеону негде, нечем будет держаться, что он 
принужден будет скорее отступить сквозь разоренную опустелую сторону при 
приближении зимы с войском расстроенным и недовольным! И вы могли думать, что 
французы сами изрыли себе ад! нет, нет, русские, русские зажгли Москву. Ужасное, 
варварское великодушие! Теперь, вс° решено: ваше отечество вышло из опасности; 
но что будет с нами, что будет с нашим императором. -
  Он оставил нас. Полина и я не могли опомниться. - Неужели,- сказала она, - 
Синекур прав, и пожар Москвы наших рук дело? Если так.... О, мне можно гордиться 
именем россиянки! Вселенная изумится великой жертве! Теперь и падение наше мне 
не страшно, честь наша спасена; никогда Европа не осмелится уже бороться с 
народом, который рубит сам себе руки и жжет свою столицу.
  Глаза ее так и блистали, голос так и звенел. Я обняла ее, мы смешали слезы 
благородного восторга, и жаркие моления за отечество. Ты не знаешь? сказала мне 
Полина с видом вдохновенн<ым>. - Твой брат.... он счастлив, он не в плену - 
радуйся: он убит за спасение России.
  Я вскрикнула и упала без чувств в ее объятия. -



 



БОРИС ГОДУНОВ

Драгоценной для россиян
памяти
Николая  Михайловича
КАРАМЗИНА

сей труд, гением его вдохновенный,
с благоговением и благодарностию
посвящает
Александр Пушкин


КРЕМЛЕВСКИЕ ПАЛАТЫ
(1598 года, 20 февраля.)

КНЯЗЬЯ ШУЙСКИЙ И ВОРОТЫНСКИЙ.


              Воротынский.
Наряжены мы вместе город ведать,
Но, кажется, нам не за кем смотреть:
Москва пуста; вослед за патриархом
К монастырю пошел и весь народ.
Как думаешь, чем кончится тревога?

              Шуйский.
Чем кончится? Узнать не мудрено:
Народ еще повоет, да поплачет,
Борис еще поморщится немного,
Что пьяница пред чаркою вина,
И наконец по милости своей
Принять венец смиренно согласится;
А там - а там он будет нами править
По прежнему.

              Воротынский.
               Но месяц уж протек,
Как, затворясь в монастыре с сестрою,
Он кажется покинул вс° мирское.
Ни патриарх, ни думные бояре
Склонить его доселе не могли;
Не внемлет он ни слезным увещаньям,
Ни их мольбам, ни воплю всей Москвы,
Ни голосу Великого Собора.
Его сестру напрасно умоляли
Благословить Бориса на державу;
Печальная монахиня-царица
Как он тверда, как он неумолима.
Знать сам Борис сей дух в нее вселил;
Что ежели Правитель в самом деле
Державными заботами наскучил
И на престол безвластный не взойдет?
Что скажешь ты?

              Шуйский.
                Скажу, что понапрасну
Лилася кровь царевича-младенца;
Что если так, Димитрий мог бы жить.

              Воротынский.
Ужасное злодейство! Полно точно ль
Царевича сгубил Борис?

              Шуйский.
                      А кто же?
Кто подкупил напрасно Чепчугова?
Кто подослал обоих Битяговских
С Качаловым? Я в Углич послан был
Исследовать на месте это дело:
Наехал я на свежие следы;
Весь город был свидетель злодеянья;
Все граждане согласно показали;
И возвратясь я мог единым словом
Изобличить сокрытого злодея.

              Воротынский.
Зачем же ты его не уничтожил?

              Шуйский.
Он, признаюсь, тогда меня смутил
Спокойствием, бесстыдностью нежданой,
Он мне в глаза смотрел, как будто правый:
Расспрашивал, в подробности входил -
И перед ним я повторил нелепость,
Которую мне сам он нашептал.

              Воротынский.
Не чисто, князь.

              Шуйский.
                А что мне было делать?
Вс° объявить Феодору? Но царь
На вс° глядел очами Годунова,
Всему внимал ушами Годунова:
Пускай его б уверил я во всем;
Борис тотчас его бы разуверил,
А там меня ж сослали б в заточенье,
Да в добрый час, как дядю моего,
В глухой тюрьме тихонько б задавили.
Не хвастаюсь, а в случае конечно
Ни кая казнь меня не устрашит,
Я сам не трус, но также не глупец
И в петлю лезть не соглашуся даром.

              Воротынский.
Ужасное злодейство! Слушай, верно
Губителя раскаянье тревожит:
Конечно кровь невинного младенца
Ему ступить мешает на престол.

              Шуйский.
Перешагнет; Борис не так-то робок!
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмет венец и бармы Мономаха...

              Воротынский.
Так, родом он незнатен; мы знатнее.

              Шуйский.
Да, кажется.

              Воротынский.
             Ведь Шуйский, Воротынский.....
Легко сказать, природные князья.

              Шуйский.
Природные, и Рюриковой крови.

              Воротынский.
А слушай, князь, ведь мы б имели право
Наследовать Феодору.

              Шуйский.
                    Да, боле,
Чем Годунов.

              Воротынский.
            Ведь в самом деле!

              Шуйский.
                               Что ж?
Когда Борис хитрить не перестанет,
Давай народ искусно волновать,
Пускай они оставят Годунова,
Своих князей у них довольно, пусть
Себе в цари любого изберут.

              Воротынский.
Не мало нас наследников Варяга,
Да трудно нам тягаться с Годуновым:
Народ отвык в нас видеть древню отрасль
Воинственных властителей своих.
Уже давно лишились мы уделов,
Давно царям подручниками служим,
А он умел и страхом и любовью
И славою народ очаровать.

           Шуйский (глядит в окно).
Он смел, вот вс° - а мы. .... Но полно. Видишь,
Народ идет, рассыпавшись, назад -
Пойдем скорей, узнаем, решено ли.


КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ.

НАРОД.


              Один.
Неумолим! Он от себя прогнал
Святителей, бояр и патриарха.
Они пред ним напрасно пали ниц;
Его страшит сияние престола.

              Другой.
О боже мой, кто будет нами править?
О горе нам!

              Третий.
            Да вот верховный дьяк
Выходит нам сказать решенье Думы.

              Народ.
Молчать! молчать! дьяк думный говорит;
Ш ш - слушайте!

 Щелкалов (с Красного Крыльца).
                Собором положили
В последний раз отведать силу просьбы
Над скорбною Правителя душой.
Заутра вновь святейший патриарх,
В Кремле отпев торжественно молебен,
Предшествуем хоругвями святыми,
С иконами Владимирской, Донской,
Воздвижится; а с ним синклит, бояре,
Да сонм дворян, да выборные люди
И весь народ московский православный,
Мы все пойдем молить царицу вновь,
Да сжалится над сирою Москвою
И на венец благословит Бориса.
Идите же вы с богом по домам,
Молитеся - да взыдет к небесам
Усердная молитва православных.

         (Народ расходится.)


ДЕВИЧЬЕ ПОЛЕ. НОВОДЕВИЧИЙ МОНАСТЫРЬ.

НАРОД.


              Один.
Теперь они пошли к царице в келью,
Туда вошли Борис и патриарх
С толпой бояр.

              Другой.
                Что слышно?

              Третий.
                            Вс° еще
Упрямится; однако есть надежда.

              Баба (с ребенком).
Агу! не плачь, не плачь; вот бука, бука
Тебя возьмет! агу, aгу!... не плачь!

              Один.
Не льзя ли нам пробраться за ограду?

              Другой.
Не льзя. Куды! и в поле даже тесно,
Не только там. Легко ли? Вся Москва
Сперлася здесь; смотри: ограда, кровли,
Все ярусы соборной колокольни,
Главы церквей и самые кресты
Унизаны народом.

              Первый.
                 Право любо!

              Один.
Что там за шум?

              Другой.
                Послушай! что за шум?
Народ завыл, там падают, что волны,
За рядом ряд.... еще... еще.... Ну, брат,
Дошло до нас; скорее! на колени!

              Народ (на коленах. Вой и плач).
Ах, смилуйся, отец наш! властвуй нами!
Будь наш отец, наш царь!

              Один (тихо).
                        О чем там плачут?

              Другой.
А как нам знать? то ведают бояре,
Не нам чета.

              Баба (с ребенком).
            Ну, что ж? как надо плакать,
Так и затих! вот я тебя! вот бука!
Плачь, баловень!

(Бросает его об земь. Ребенок пищит.)

                 Ну, то-то же.

              Один.
                         Все плачут,
Заплачем, брат, и мы.

              Другой.
                      Я силюсь, брат,
Да не могу.

              Первый.
            Я также. Нет ли луку?
Потрем глаза.

              Второй.
              Нет, я слюней помажу.
Что там еще?

              Первый.
             Да кто их разберет?

              Народ.
Венец за ним! он царь! он согласился!
Борис наш царь! да здравствует Борис!


КРЕМЛЕВСКИЕ ПАЛАТЫ.

БОРИС, ПАТРИАРХ, БОЯРЕ.


              Борис.
Ты, отче патриарх, вы все, бояре,
Обнажена моя душа пред вами:
Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем.
Сколь тяжела обязанность моя!
Наследую могущим Иоаннам -
Наследую и ангелу-царю!.....
О праведник! о мой отец державный!
Воззри с небес на слезы верных слуг
И ниспошли тому, кого любил ты,
Кого ты здесь столь дивно возвеличил,
Священное на власть благословенье:
Да правлю я во славе свой народ,
Да буду благ и праведен, как ты.
От вас я жду содействия, бояре.
Служите мне, как вы ему служили,
Когда труды я ваши разделял,
Не избранный еще народной волей.

              Бояре.
Не изменим присяге, нами данной.

              Борис.
Теперь пойдем, поклонимся гробам
Почиющих властителей России -
А там, сзывать весь наш народ на пир:
Всех от вельмож до нищего слепца;
Всем вольный вход, все гости дорогие.

          (Уходит, за ним и бояре.)

              Воротынский (останавливая Шуйского).
Ты угадал.

              Шуйский.
          А что?

              Воротынский.
                 Да здесь, намедни,
Ты помнишь?

              Шуйский.
            Нет, не помню ничего.

              Воротынский.
Когда народ ходил в Девичье поле
Ты говорил -

              Шуйский.
               Теперь не время помнить,
Советую порой и забывать.
А впрочем я злословием притворным
Тогда желал тебя лишь испытать,
Верней узнать твой тайный образ мыслей;
Но вот - народ приветствует царя -
Отсутствие мое заметить могут -
Иду за ним.

              Воротынский.
            Лукавый царедворец!


НОЧЬ. КЕЛЬЯ В ЧУДОВОМ МОНАСТЫРЕ.
                   (1603 года.)

ОТЕЦ ПИМЕН, ГРИГОРИЙ СПЯЩИЙ.


         Пимен  (пишет перед лампадой).
Еще одно, последнее сказанье -
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от бога
Мне грешному. Недаром многих лет
Свидетелем господь меня поставил
И книжному искусству вразумил;
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду -
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро -
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.
   На старости я сызнова живу,
Минувшее проходит предо мною -
Давно ль оно неслось событий полно,
Волнуяся, как море-окиян?
Теперь оно безмолвно и спокойно
Не много лиц мне память сохранила,
Не много слов доходят до меня,
А прочее погибло невозвратно.....
Но близок день, лампада догорает -
Еще одно последнее сказанье. (Пишет.)

              Григорий (пробуждается).
Вс° тот же сон! возможно ль? в третий раз!
Проклятый сон!... А вс° перед лампадой
Старик сидит, да пишет - и дремотой
Знать во всю ночь он не смыкал очей.
Как я люблю его спокойный вид,
Когда, душой в минувшем погруженный,
Он летопись свою ведет; и часто
Я угадать хотел, о чем он пишет?
О темном ли владычестве татар?
О казнях ли свирепых Иоанна?
О бурном ли новогородском Вече?
О славе ли отечества? напрасно.
Ни на челе высоком, ни во взорах
Нельзя прочесть его сокрытых дум;
Вс° тот же вид смиренный, величавый.
Так точно дьяк в приказах поседелый
Спокойно зрит на правых и виновных,
Добру и злу внимая равнодушно,
Не ведая ни жалости, ни гнева.

              Пимен.
Проснулся, брат.

              Григорий.
                Благослови меня,
Честный отец.

              Пимен.
             Благослови господь
Тебя и днесь и присно и во веки.

              Григорий.
Ты вс° писал и сном не позабылся,
А мой покой бесовское мечтанье
Тревожило, и враг меня мутил.
Мне снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; с высоты
Мне виделась Москва, что муравейник;
Внизу народ на площади кипел
И на меня указывал со смехом,
И стыдно мне и страшно становилось -
И, падая стремглав, я пробуждался....
И три раза мне снился тот же сон.
Не чудно ли?

              Пимен.
             Младая кровь играет;
Смиряй себя молитвой и постом,
И сны твои видений легких будут
Исполнены. Доныне - если я,
Невольною дремотой обессилен,
Не сотворю молитвы долгой к ночи -
Мой старый сон не тих и не безгрешен,
Мне чудятся то шумные пиры,
То ратный стан, то схватки боевые,
Безумные потехи юных лет!

              Григорий.
Как весело провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты видел двор и роскошь Иоанна!
Счастлив! а я, от отроческих лет
По келиям скитаюсь, бедный инок!
Зачем и мне не тешиться в боях,
Не пировать за царскою трапезой?
Успел бы я, как ты, на старость лет
От суеты, от мира отложиться,
Произнести монашества обет
И в тихую обитель затвориться.

              Пимен.
Не сетуй, брат, что рано грешный свет
Покинул ты, что мало искушений
Послал тебе всевышний. Верь ты мне:
Нас издали пленяет слава, роскошь
И женская лукавая любовь.
Я долго жил и многим насладился;
Но с той поры лишь ведаю блаженство,
Как в монастырь господь меня привел.
Подумай, сын, ты о царях великих.
Кто выше их? Единый бог. Кто смеет
Противу их? Никто. А что же? Часто
Златый венец тяжел им становился:
Они его меняли на клобук.
Царь Иоанн искал успокоенья
В подобии монашеских трудов.
Его дворец, любимцев гордых полный,
Монастыря вид новый принимал:
Кромешники в тафьях и власяницах
Послушными являлись чернецами,
А грозный царь игуменом смиренным.
Я видел здесь - вот в этой самой келье
(В ней жил тогда Кирилл многострадальный,
Муж праведный. Тогда уж и меня
Сподобил бог уразуметь ничтожность
Мирских сует), здесь видел я царя,
Усталого от гневных дум и казней.
Задумчив, тих сидел меж нами Грозный,
Мы перед ним недвижимо стояли
И тихо он беседу с нами вел.
Он говорил игумену и братьи:
"Отцы мои, желанный день придет,
Предстану здесь алкающий спасенья.
Ты Никодим, ты Сергий, ты Кирилл,
Вы все - обет примите мой духовный:
Прииду к вам преступник окаянный
И схиму здесь честную восприму,
К стопам твоим, святый отец, припадши".
Так говорил державный государь,
И сладко речь из уст его лилася -
И плакал он. А мы в слезах молились,
Да ниспошлет господь любовь и мир
Его душе страдающей и бурной.
А сын его Феодор? На престоле
Он воздыхал о мирном житие
Молчальника. Он царские чертоги
Преобратил в молитвенную келью;
Там тяжкие, державные печали
Святой души его не возмущали.
Бог возлюбил смирение царя,
И Русь при нем во славе безмятежной
Утешилась - а в час его кончины
Свершилося неслыханное чудо;
К его одру, царю едину зримый,
Явился муж необычайно светел,
И начал с ним беседовать Феодор
И называть великим патриархом.
И все кругом объяты были страхом,
Уразумев небесное виденье,
Зане святый владыка пред царем
Во храмине тогда не находился.
Когда же он преставился, палаты
Исполнились святым благоуханьем
И лик его как солнце просиял -
Уж не видать такого нам царя.
О страшное, невиданное горе!
Прогневали мы бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.

              Григорий.
            Давно, честный отец,
Хотелось мне спросить о смерти
Димитрия царевича; в то время
Ты, говорят, был в Угличе.

              Пимен.
                           Ох, помню!
Привел меня бог видеть злое дело,
Кровавый грех. Тогда я в дальний Углич
На некое был послан послушанье,
Пришел я в ночь. На утро в час обедни
Вдруг слышу звон, ударили в набат,
Крик, шум. Бегут на двор царицы. Я
Спешу туда ж - а там уже весь город.
Гляжу: лежит зарезанный царевич;
Царица мать в беспамятстве над ним,
Кормилица в отчаяньи рыдает,
А тут народ остервенясь волочит
Безбожную предательницу-мамку.....
Вдруг между их, свиреп, от злости бледен,
Является Иуда Битяговский.
"Вот, вот злодей!" раздался общий вопль,
И вмиг его не стало. Тут народ
Вслед бросился бежавшим трем убийцам;
Укрывшихся злодеев захватили
И привели пред теплый труп младенца,
И чудо - вдруг мертвец затрепетал -
"Покайтеся!" народ им завопил:
И в ужасе под топором злодеи
Покаялись - и назвали Бориса.

              Григорий.
Каких был лет царевич убиенный?

              Пимен.
Да лет семи; ему бы ныне было -
(Тому прошло уж десять лет... нет больше:
Двенадцать лет) - он был бы твой ровесник
И царствовал; но бог судил иное.
   Сей повестью плачевной заключу
Я летопись мою; с тех пор я мало
Вникал в дела мирские. Брат Григорий,
Ты грамотой свой разум просветил,
Тебе свой труд передаю. В часы
Свободные от подвигов духовных
Описывай не мудрствуя лукаво
Вс° то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей,
Угодников святые чудеса,
Пророчества и знаменья небесны -
А мне пора, пора уж отдохнуть
И погасить лампаду.... Но звонят
К заутренни... благослови, господь,
Своих рабов!... подай костыль, Григорий.

             (Уходит.)

              Григорий.
Борис, Борис! вс° пред тобой трепещет,
Никто тебе не смеет и напомнить
О жребии несчастного младенца -
А между тем отшельник в темной кельи
Здесь на тебя донос ужасный пишет:
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от божьего суда.


ПАЛАТЫ ПАТРИАРХА.

ПАТРИАРХ, ИГУМЕН ЧУДОВА МОНАСТЫРЯ.


              Патриарх.
   И он убежал, отец игумен?

              Игумен.
   Убежал, святый владыко. Вот уж тому третий день.

              Патриарх.
   Пострел, окаянный! Да какого он роду?

              Игумен.
   Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, 
жил в Суздале, в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным обителям, 
наконец пришел к моей чудовской братии, а я, видя, что он еще млад и неразумен, 
отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма 
грамотен; читал наши летописи, сочинял каноны святым; но знать грамота далася 
ему не от господа бога....

              Патриарх.
   Уж эти мне грамотеи! что еще выдумал! буду царем на Москве!  Ах, он сосуд 
диавольский! Однако нечего царю и докладывать об этом; что тревожить отца-
государя? Довольно будет объявить о побеге дьяку Смирнову али дьяку Ефимьеву; 
эдака ересь! буду царем на Москве! .... Поймать, поймать врагоугодника, да и 
сослать в Соловецкий на вечное покаяние. Ведь это ересь, отец игумен.

              Игумен.
   Ересь, святый владыко, сущая ересь.


ЦАРСКИЕ ПАЛАТЫ.

ДВА СТОЛЬНИКА.


              Первый.
Где государь?

              Второй.
                   В своей опочивальне
Он заперся с каким-то колдуном.

              Первый.
Так, вот его любимая беседа:
Кудесники, гадатели, колдуньи. -
Вс° ворожит, что красная невеста.
Желал бы знать, о чем гадает он?

              Второй.
Вот он идет. Угодно ли спросить?

              Первый.
Как он угрюм!

             (Уходят.)

              Царь (входит).
              Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе. Не так ли
Мы с молоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж охладев, скучаем и томимся?...
Напрасно мне кудесники сулят
Дни долгие, дни власти безмятежной -
Ни власть, ни жизнь меня не веселят;
Предчувствую небесный гром и горе.
Мне счастья нет. Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать -
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна.
Они любить умеют только мертвых -
Безумны мы, когда народный плеск
Иль ярый вопль тревожит сердце наше!
Бог насылал на землю нашу глад,
Народ завыл, в мученьях погибая;
Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы -
Они ж меня, беснуясь, проклинали!
Пожарный огнь их домы истребил,
Я выстроил им новые жилища.
Они ж меня пожаром упрекали!
Вот черни суд: ищи ж ее любви.
В семье моей я мнил найти отраду,
Я дочь мою мнил осчастливить браком -
Как буря, смерть уносит жениха.....
И тут молва лукаво нарекает
Виновником дочернего вдовства -
Меня, меня, несчастного отца!....
Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил свою сестру царицу -
Монахиню смиренную.... вс° я!
Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто... едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою - -
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося;
Тогда - беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И вс° тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах......
И рад бежать, да некуда.... ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.


КОРЧМА НА ЛИТОВСКОЙ ГРАНИЦЕ.

МИСАИЛ И ВАРЛААМ, БРОДЯГИ-ЧЕРНЕЦЫ; ГРИГОРИЙ ОТРЕПЬЕВ МИРЯНИНОМ; ХОЗЯЙКА


              Хозяйка.
   Чем-то мне вас подчивать, старцы честные?

              Варлаам.
   Чем бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?

              Хозяйка.
   Как не быть, отцы мои! сейчас вынесу.

             (Уходит.)

              Мисаил.
   Что ж ты закручинился, товарищ? Вот и граница Литовская, до которой так 
хотелось тебе добраться.

              Григорий.
   Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен.

              Варлаам.
   Что тебе Литва так слюбилась? Вот мы, отец Мисаил, да я грешный, как утекли 
из монастыря, так ни о чем уж и не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что 
гусли; вс° нам равно, было бы вино.... да вот и оно!...

              Мисаил.
   Складно сказано, отец Варлаам.

              Хозяйка (входит).
   Вот вам, отцы мои. Пейте на здоровье.

              Мисаил.
   Спасибо, родная, бог тебя благослови.

(Монахи пьют; Варлаам затягивает пecню: Как во городе было во Казани...)

              Варлаам (Григорию).
   Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?

              Григорий.
   Не хочу.

              Мисаил.
   Вольному воля....

              Варлаам.
   А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку.... Однако, отец 
Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а иное чванство; 
хочешь жить как мы, милости просим - нет, так убирайся, проваливай: скоморох 
попу не товарищ.

              Григорий.
   Пей, да про себя разумей, отец Варлаам! Видишь: и я порой складно говорить 
умею.

              Варлаам.
   А что мне про себя разуметь?

              Мисаил.
   Оставь его, отец Варлаам.

              Варлаам.
   Да что он за постник? Сам же к нам навязался в товарищи, неведомо кто, 
неведомо откуда - да еще и спесивится; может быть кобылу нюхал.....

(Пьет и поет: Молодой чернец постригся.)

              Григорий (хозяйке).
   Куда ведет эта дорога?

              Хозяйка.
   В Литву, мой кормилец, к Лу°вым горам.

              Григорий.
   А далече ли до Лу°вых гор?

              Хозяйка.
   Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские, да 
сторожевые приставы.

              Григорий.
   Как, заставы! что это значит - ?

              Хозяйка.
   Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать, да осматривать.

              Григорий (про себя).
   Вот тебе, бабушка, Юрьев день.

              Варлаам.
   Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать не нужна тебе водка, а нужна 
молодка, дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна 
заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим.

              Мисаил.
   Складно сказано, отец Варлаам...

              Григорий.
   Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?

              Хозяйка.
   А господь его ведает, вор ли, разбойник - только здесь и добрым людям нынче 
прохода нет - а что из того будет? ничего; ни лысого беса не поймают: будто в 
Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево, 
да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через 
болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякой мальчишка доведет до 
Лу°вых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих да обирают 
нас бедных. (Слышен шум.)  Что там еще? ах вот они, проклятые! дозором идут.

              Григорий.
   Хозяйка! нет ли в избе другого угла?

              Хозяйка.
   Нету, родимый. Рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором ходят, а 
подавай им и вина и хлеба, и неведомо чего - чтоб им издохнуть, окаянным! чтоб 
им.....

           (Входят приставы.)

              Пристав.
   Здорово, хозяйка!

              Хозяйка.
   Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим.

         Один пристав (другому).
   Ба! да здесь попойка идет; будет чем поживиться. (Монахам.)  Вы что за люди?

              Варлаам.
   Мы божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню 
христианскую на монастырь.

              Пристав (Григорию.)
   А ты?

              Мисаил.
   Наш товарищ....

              Григорий.
   Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа, отселе иду восвояси.

              Мисаил.
   Так ты раздумал......

              Григорий (тихо).
   Молчи.

              Пристав.
   Хозяйка, выставь-ка еще вина - а мы здесь со старцами попьем да побеседуем.

              Другой пристав (тихо).
   Парень-то, кажется, гол, с него взять нечего; зато старцы.....

              Первый.
   Молчи, сей час до них доберемся. - Что, отцы мои? каково  промышляете?

              Варлаам.
   Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. 
Мало богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в 
мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; 
молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет 
неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь 
показаться; что делать? с горя и остальное пропьешь; беда да и только. - Ох 
плохо, знать пришли наши последние времена.....

              Хозяйка (плачет)
   Господь помилуй и спаси!

(В продолжении Варлаамовой речи, первый пристав значительно всматривается в 
Мисаила.)

              Первый пристав.
   Алеха! при тебе ли царский указ?

              Второй.
   При мне.

              Первый.
   Подай-ка сюда.

              Мисаил.
   Что ты на меня так пристально смотришь?

              Первый пристав.
   А вот что: из Москвы бежал некоторый злой еретик, Гришка Отрепьев, слыхал ли 
ты это?

              Мисаил.
   Не слыхал.

              Пристав.
   Не слыхал? ладно. А того беглого еретика царь приказал изловить и повесить. 
Знаешь ли ты это?

              Мисаил.
   Не знаю.

              Пристав (Варлааму)
   Умеешь ли ты читать?

              Варлаам.
   Смолоду знал, да разучился.

              Пристав (Мисаилу)
   А ты?

              Мисаил.
   Не умудрил господь.

              Пристав.
   Так вот тебе царский указ.

              Мисаил.
   На что мне его? -

              Пристав.
   Мне сдается, что этот беглый еретик, вор, мошенник - ты.

              Мисаил.
   Я! помилуй! что ты?

              Пристав.
   Постой! держи двери. Вот мы сей час и справимся.

              Хозяйка.
   Ах, они окаянные мучители! и старца-то в покое не оставят!

              Пристав.
   Кто здесь грамотный?

              Григорий (выступает вперед).
   Я грамотный.

              Пристав.
   Вот на! А у кого же ты научился?

              Григорий.
   У нашего пономаря.

           Пристав (дает ему указ).
   Читай же в слух.

              Григорий (читает).
   "Чюдова монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в 
ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую братию всякими соблазнами 
и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал он, окаянный Гришка, к границе 
Литовской..."

              Пристав (Мисаилу).
   Как же не ты?

              Григорий.
   "И царь повелел изловить его..."

              Пристав.
   И повесить.

              Григорий.
   Тут не сказано повесить.

              Пристав.
   Врешь: не всяко слово в строку пишется. Читай: изловить и повесить.

              Григорий.
   "И повесить. А лет ему вору Гришке от роду..... (смотря на Варлаама)  за 50. 
А росту он среднего, лоб имеет плешивый, бороду седую, брюхо толстое....."

              (Все глядят на Варлаама.)

              Первый пристав.
   Ребята! здесь Гришка! держите, вяжите его! Вот уж не думал, не гадал.

           Варлаам (вырывая бумагу).
   Отстаньте, сукины дети! что я за Гришка? - как! 50 лет, борода седая, брюхо 
толстое! нет, брат! молод еще надо мною шутки шутить. Я давно не читывал и худо 
разбираю, а тут уж разберу, как дело до петли доходит. (Читает по складам. ) "А-
лет е-му от-ро-ду..... 20". - Что брат? где тут 50? видишь? 20.

              Второй пристав.
   Да, помнится, двадцать. Так и нам было сказано.

              Первый пристав (Григорию).
   Да ты, брат, видно забавник.

(Во время чтения, Григорий стоит потупя голову, с рукою за пазухой.)

              Варлаам (продолжает).
   "А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, 
волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая". Да это, друг, уж не ты ли?

(Григорий вдруг вынимает кинжал; все перед ним расступаются, он бросается в 
окно.)

              Приставы.
    Держи! держи!

           (Все бегут в беспорядке.)


МОСКВА. ДОМ ШУЙСКОГО.

ШУЙСКИЙ, МНОЖЕСТВО ГОСТЕЙ. УЖИН.


              Шуйский.
Вина еще.

              (Встает, за ним и все.)

          Ну, гости дорогие,
Последний ковш! Читай молитву, мальчик.

              Мальчик.
Царю небес, везде и присно сущий,
Своих рабов молению внемли:
Помолимся о нашем государе,
Об избранном тобой, благочестивом
Всех христиан царе самодержавном.
Храни его в палатах, в поле ратном,
И на путях, и на одре ночлега.
Подай ему победу на враги,
Да славится он от моря до моря.
Да здравием цветет его семья,
Да осенят ее драгие ветви
Весь мир земной - а к нам, своим рабам,
Да будет он, как прежде, благодатен,
И милостив и долготерпелив,
Да мудрости его неистощимой
Проистекут источники на нас;
И, царскую на то воздвигнув чашу,
Мы молимся тебе, царю небес.

              Шуйский (пьет).
Да здравствует великий государь!
Простите же вы, гости дорогие;
Благодарю, что вы моей хлеб-солью
Не презрели. Простите, добрый сон.

  (Гости уходят, он провожает их до дверей.)

              Пушкин.
   Насилу убрались; ну, князь Василий Иванович, я уж думал, что нам не удастся и 
переговорить.

              Шуйский (слугам).
   Вы что рот разинули? Вс° бы вам господ  подслушивать. - Сбирайте со стола да 
ступайте вон. - Что такое, Афанасий Михайлович?

              Пушкин.
    Чудеса да и только.
         Племянник мой, Гаврила Пушкин, мне
         Из Кракова гонца прислал сегодня.

              Шуйский.
         Ну.

              Пушкин.
             Странную племянник пишет новость.
Сын Грозного.... постой.

        (Идет к дверям и осматривает.)

                Державный отрок,
По манию Бориса убиенный....

              Шуйский.
Да это уж не ново.

                Пушкин.
                   Погоди:
Димитрий жив.

              Шуйский.
              Вот-на! какая весть!
Царевич жив! ну подлинно чудесно.
И только-то?

              Пушкин.
             Послушай до конца.
Кто б ни был он, спасенный ли царевич,
Иль некий дух во образе его,
Иль смелый плут, бесстыдный самозванец,
Но только там Димитрий появился.

              Шуйский.
Не может быть.

              Пушкин.
              Его сам Пушкин видел,
Как приезжал впервой он во дворец
И сквозь ряды литовских панов прямо
Шел в тайную палату короля.

              Шуйский.
Кто ж он такой? откуда он?

              Пушкин.

                          Не знают.
Известно то, что он слугою был
У Вишневецкого, что на одре болезни
Открылся он духовному отцу,
Что гордый пан, его проведав тайну,
Ходил за ним, поднял его с одра
И с ним потом уехал к Сигизмунду.

              Шуйский.
Что ж говорят об этом удальце?

              Пушкин.
Да слышно он умен, приветлив, ловок,
По нраву всем. Московских беглецов
Обворожил. Латинские попы
С ним заодно. Король его ласкает,
И говорят, помогу обещал.

              Шуйский.
Вс° это, брат, такая кутерьма,
Что голова кругом пойдет невольно.
Сомненья нет, что это самозванец,
Но, признаюсь, опасность не мала,
Весть важная! и если до народа
Она дойдет, то быть грозе великой.

              Пушкин.
Такой грозе, что вряд царю Борису
Сдержать венец на умной голове.
И поделом ему! он правит нами,
Как царь Иван (не к ночи будь помянут).
Что пользы в том, что явных казней нет,
Что на колу кровавом, всенародно
Мы не поем канонов Иисусу,
Что нас не жгут на площади, а царь
Своим жезлом не подгребает углей?
Уверены ль мы в бедной жизни нашей?
Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,
А там - в глуши голодна смерть иль петля.
Знатнейшие меж нами роды - где?
Где Сицкие князья, где Шестуновы,
Романовы, отечества надежда?
Заточены, замучены в изгнаньи.
Дай срок: тебе такая ж будет участь.
Легко ль, скажи! мы дома, как Литвой,
Осаждены неверными рабами;
Вс° языки, готовые продать,
Правительством подкупленные воры.
Зависим мы от первого холопа,
Которого захочем наказать.
Вот - Юрьев день задумал уничтожить.
Не властны мы в поместиях своих.
Не смей согнать ленивца! Рад не рад,
Корми его; не смей переманить
Работника! - Не то, в Приказ Холопий.
Ну, слыхано ль хоть при царе Иване
Такое зло? А легче ли народу?
Спроси его. Попробуй самозванец
Им посулить старинный Юрьев день,
Так и пойдет потеха.

              Шуйский.
                    Прав ты, Пушкин.
Но знаешь ли? Об этом обо всем
Мы помолчим до времени.

              Пушкин.
                        Вестимо,
Знай про себя. Ты человек разумный;
Всегда с тобой беседовать я рад,
И если что меня подчас тревожит,
На вытерплю, чтоб не сказать тебе.
К тому ж твой мед, да бархатное пиво
Сегодня так язык мне развязали....
Прощай же, князь.

              Шуйский.
                  Прощай, брат, до свиданья.

              (Провожает Пушкина.)


ЦАРСКИЕ ПАЛАТЫ.

ЦАРЕВИЧ, ЧЕРТИТ ГЕОГРАФИЧЕСКУЮ КАРТУ. ЦАРЕВНА. МАМКА ЦАРЕВНЫ.


              Ксения (цалует портрет).
   Милый мой жених, прекрасный королевич, не мне ты достался, не своей невесте - 
а темной могилке, на чужой сторонке. Никогда не утешусь, вечно по тебе буду 
плакать.

              Мамка.
   И, царевна! девица плачет, что роса падет; взойдет солнце, росу высушит. 
Будет у тебя другой жених и прекрасный и приветливый. Полюбишь его, дитя наше 
ненаглядное, забудешь своего королевича.

              Ксения.
   Нет, мамушка, я и мертвому буду ему верна.

              (Входит Борис.)

              Царь.
Что Ксения? что милая моя?
В невестах уж печальная вдовица!
Вс° плачешь ты о мертвом женихе.
Дитя мое! судьба мне не судила
Виновником быть вашего блаженства.
Я может быть прогневал небеса,
Я счастие твое не мог устроить.
Безвинная, зачем же ты страдаешь? -
А ты, мой сын, чем занят? Это что?

              Феодор.
Чертеж земли московской; наше царство
Из края в край. Вот видишь: тут Москва,
Тут Новгород, тут Астрахань. Вот море,
Вот пермские дремучие леса,
А вот Сибирь.

              Царь.
              А это что такое
Узором здесь виется?

              Феодор.
                    Это Волга.

              Царь.
Как хорошо! вот сладкий плод ученья!
Как с облаков ты можешь обозреть
Вс° царство вдруг: границы, грады, реки.
Учись, мой сын: наука сокращает
Нам опыты быстротекущей жизни -
Когда-нибудь, и скоро может быть,
Все области, которые ты ныне
Изобразил так хитро на бумаге,
Все под руку достанутся твою -
Учись, мой сын, и легче и яснее
Державный труд ты будешь постигать.

            (Входит Семен Годунов.)

Вот Годунов идет ко мне с докладом.
(Ксении.)  Душа моя, поди в свою светлицу;
Прости, мой друг. Утешь тебя господь.

         (Ксения с мамкою уходит.)

Что скажешь мне, Семен Никитич?

              Семен Годунов.
                               Нынче
Ко мне, чем свет, дворецкий князь-Василья
И Пушкина слуга пришли с доносом.

              Царь.
 Ну.

              Семен Годунов.
    Пушкина слуга донес сперва,
Что поутру вчера к ним в дом приехал
Из Кракова гонец - и через час
Без грамоты отослан был обратно.

              Царь.
Гонца схватить.

              Семен Годунов.
                Уж послано в догоню.

              Царь.
О Шуйском что?

              Семен Годунов.
               Вечор он угощал
Своих друзей, обоих Милославских,
Бутурлиных, Михайла Салтыкова,
Да Пушкина - да несколько других;
А разошлись уж поздно. Только Пушкин
Наедине с хозяином остался
И долго с ним беседовал еще. -

              Царь.
Сейчас послать за Шуйским.

              Семен Годунов.
                          Государь!
Он здесь уже.

              Царь.
              Позвать его сюда.

              (Годунов уходит.)

              Царь.
Сношения с Литвою! это что?....
Противен мне род Пушкиных мятежный,
А Шуйскому не должно доверять:
Уклончивый, но смелый и лукавый....

              (Входит Шуйский.)

Мне нужно, князь, с тобою говорить.
Но кажется - ты сам пришел за делом:
И выслушать хочу тебя сперва.

              Шуйский.
Так, государь: мой долг тебе поведать
Весть важную.

              Царь.
             Я слушаю тебя.

              Шуйский (тихо указывая на Феодора).
Но, государь.....

              Царь.
                 Царевич может знать,
Что ведает князь Шуйский. Говори.

              Шуйский.
Царь, из Литвы пришла нам весть...

              Царь.
                                  Не та ли,
Что Пушкину привез вечор гонец.

              Шуйский.
Вс° знает он! - Я думал, государь,
Что ты еще не ведаешь сей тайны.

              Царь.
Нет нужды, князь: хочу сообразить
Известия; иначе не узнаем
Мы истины.

              Шуйский.
           Я знаю только то,
Что в Кракове явился самозванец,
И что король и паны за него.

              Царь.
Что ж говорят? Кто этот самозванец?

              Шуйский.
 Не ведаю.

              Царь.
           Но.... чем опасен он.

              Шуйский.
Конечно, царь: сильна твоя держава,
Ты милостью, раденьем и щедротой
Усыновил сердца своих рабов.
Но знаешь сам: бессмысленная чернь
Изменчива, мятежна, суеверна,
Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна,
Для истины глуха и равнодушна,
А баснями питается она.
Ей нравится бесстыдная отвага.
Так если сей неведомый бродяга
Литовскую границу перейдет,
К нему толпу безумцев привлечет
Димитрия воскреснувшее имя.

              Царь.
Димитрия!.... как? этого младенца!
Димитрия!.... Царевич, удались.

              Шуйский.
Он покраснел: быть буре!...

              Феодор.
                            Государь,
Дозволишь ли.....

              Царь.
                 Нельзя, мой сын, поди.

              (Феодор уходит.)

Димитрия!....

              Шуйский.
              Он ничего не знал.

              Царь.
Послушай, князь: взять меры сей же час;
Чтоб от Литвы Россия оградилась
Заставами: чтоб ни одна душа
Не перешла за эту грань; чтоб заяц
Не прибежал из Польши к нам; чтоб ворон
Не прилетел из Кракова. Ступай.

              Шуйский.
Иду.

              Царь.
     Постой. Не правда ль, эта весть
Затейлива? Слыхал ли ты когда,
Чтоб мертвые из гроба выходили
Допрашивать царей, царей законных,
Назначенных, избранных всенародно,
Увенчанных великим патриархом?
Смешно? а? что? что ж не смеешься ты?

              Шуйский.
Я, государь?...

              Царь.
                Послушай, князь Василий:
Как я узнал, что отрока сего...
Что отрок сей лишился как-то жизни,
Ты послан был на следствие: теперь
Тебя крестом и богом заклинаю,
По совести мне правду объяви:
Узнал ли ты убитого младенца
И не было ль подмена? Отвечай.

              Шуйский.
Клянусь тебе.....

              Царь.
                  Нет, Шуйский, не клянись,
Но отвечай: то был царевич?

              Шуйский.
                            Он.

              Царь.
Подумай, князь. Я милость обещаю,
Прошедшей лжи опалою напрасной
Не накажу. Но если ты теперь
Со мной хитришь, то головою сына
Клянусь - тебя постигнет злая казнь:
Такая казнь, что царь Иван Васильич
От ужаса во гробе содрогнется.

              Шуйский.
Не казнь страшна; страшна твоя немилость;
Перед тобой дерзну ли я лукавить?
И мог ли я так слепо обмануться,
Что не узнал Димитрия? Три дня
Я труп его в соборе посещал,
Всем Угличем туда сопровожденный.
Вокруг его тринадцать тел лежало,
Растерзанных народом, и по ним
Уж тление приметно проступало,
Но детский лик царевича был ясен
И свеж и тих, как будто усыпленный;
Глубокая не запекалась язва,
Черты ж лица совсем не изменились.
Нет, государь, сомненья нет: Димитрий
Во гробе спит.

              Царь (спокойно).
               Довольно; удались.

              (Шуйский уходит.)

Ух, тяжело!.... дай дух переведу-
Я чувствовал: вся кровь моя в лицо
Мне кинулась - и тяжко опускалась....
Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Вс° снилося убитое дитя!
Да, да - вот что! теперь я понимаю.
Но кто же он, мой грозный супостат?
Кто на меня? Пустое имя, тень -
Ужели тень сорвет с меня порфиру,
Иль звук лишит детей моих наследства?
Безумец я! чего ж я испугался?
На призрак сей подуй - и нет его.
Так решено: не окажу я страха -
Но презирать не должно ничего... -
Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!


КРАКОВ. ДОМ ВИШНЕВЕЦКОГО.

САМОЗВАНЕЦ И PATER ЧЕРНИКОВСКИЙ.


              Самозванец.
Нет, мой отец, не будет затрудненья;
Я знаю дух народа моего;
В нем набожность не знает исступленья:
Ему священ пример царя его.
Всегда, к тому ж, терпимость равнодушна.
Ручаюсь я, что прежде двух годов
Весь мой народ, вся северная церковь
Признают власть наместника Петра.

              Pater.
Вспомоществуй тебе святый Игнатий,
Когда придут иные времена.
А между тем небесной благодати
Таи в душе, царевич, семена.
Притворствовать пред оглашенным светом
Нам иногда духовный долг велит;
Твои слова, деянья судят люди,
Намеренья единый видит бог.

              Самозванец.
Аминь. Кто там!

              (Входит слуга.)

                Сказать: мы принимаем.

(Отворяются двери; входит толпа русских и поляков.)

Товарищи! мы выступаем завтра
Из Кракова. Я, Мнишек, у тебя
Остановлюсь в Санборе на три дня.
Я знаю: твой гостеприимный замок
И пышностью блистает благородной
И славится хозяйкой молодой -
Прелестную Марину я надеюсь
Увидеть там. А вы, мои друзья,
Литва и Русь, вы, братские знамена
Поднявшие на общего врага,
На моего коварного злодея,
Сыны славян, я скоро поведу
В желанный бой дружины ваши грозны. -
Но между вас я вижу новы лица.

              Гаврила Пушкин.
Они пришли у милости твоей
Просить меча и службы.

              Самозванец.
                      Рад вам, дети.
Ко мне, друзья. - Но кто, скажи мне, Пушкин,
Красавец сей?

              Пушкин.
              Князь Курбский.

              Самозванец.
                             Имя громко!
(Курбскому.)  Ты родственник казанскому гepoю?

              Курбский.
Я сын его.

              Самозванец.
           Он жив еще?

              Курбский.
                       Нет, умер.

              Самозванец.
Великий ум! муж битвы и совета!
Но с той поры, когда являлся он,
Своих обид ожесточенный мститель,
С литовцами под ветхий город Ольгин,
Молва об нем умолкла.

              Курбский.
                      Мой отец
В Волынии провел остаток жизни,
В поместиях, дарованных ему
Баторием. Уединен и тих,
В науках он искал себе отрады;
Но мирный труд его не утешал:
Он юности своей отчизну помнил
И до конца по ней он тосковал.

              Самозванец.
Несчастный вождь! как ярко просиял
Восход его шумящей, бурной жизни.
Я радуюсь, великородный витязь,
Что кровь его с отечеством мирится.
Вины отцов не должно вспоминать;
Мир гробу их! приближься, Курбский. Руку!
- Не странно ли? сын Курбского ведет
На трон, кого? да - сына Иоанна....
Вс° за меня: и люди и судьба. -
Ты кто такой?

              Поляк.
              Собаньский, шляхтич вольный.

              Самозванец.
Хвала и честь тебе, свободы чадо!
Вперед ему треть жалованья выдать. -
Но эти кто? я узнаю на них
Земли родной одежду. Это наши.

              Хрущов (бьет челом).
Так, государь, отец наш. Мы твои
Усердные, гонимые холопья.
Мы из Москвы, опальные, бежали
К тебе, наш царь - и за тебя готовы
Главами лечь, да будут наши трупы
На царской трон ступенями тебе.

              Самозванец.
Мужайтеся, безвинные страдальцы -
Лишь дайте мне добраться до Москвы,
А там Борис расплатится во всем.
Ты кто?

              Карела.
        Казак. К тебе я с Дона послан
От вольных войск, от храбрых атаманов,
От казаков верховых и низовых,
Узреть твои царевы ясны очи
И кланяться тебе их головами.

              Самозванец.
Я знал донцов. Не сомневался видеть
В своих рядах казачьи бунчуки.
Благодарим Донское наше войско.
Мы ведаем, что ныне казаки
Неправедно притеснены, гонимы;
Но если бог поможет нам вступить
На трон отцов, то мы по старине
Пожалуем наш верный вольный Дон.

              Поэт (приближается, кланяясь низко и хватая Гришку за полу).
Великий принц, светлейший королевич!

              Самозванец.
Что хочешь ты?

              Поэт (подает ему бумагу).
              Примите благосклонно
Сей бедный плод усердного труда.

              Самозванец.
Что вижу я? Латинские стихи!
Стократ священ союз меча и лиры,
Единый лавр их дружно обвивает.
Родился я под небом полунощным,
Но мне знаком латинской Музы голос,
И я люблю парнасские цветы.
Я верую в пророчества пиитов.
Нет, не вотще в их пламенной груди
Кипит восторг: благословится подвиг,
Егож они прославили заране!
Приближься, друг. В мое воспоминанье
Прими сей дар.

           (Дает ему перстень.)

               Когда со мной свершится
Судьбы завет, когда корону предков
Надену я; надеюсь вновь услышать
Твой сладкий глас, твой вдохновенный гимн.
     Musa gloriam coronat, gloriaque musam.
Итак, друзья, до завтра, до свиданья.

              Все.
В поход, в поход! Да здравствует Димитрий,
Да здравствует великий князь московский!


ЗАМОК ВОЕВОДЫ МНИШКА В САНБОРЕ.
         (Ряд освещенных комнат. Музыка.)

ВИШНЕВЕЦКИЙ, МНИШЕК.


              Мнишек.
Он говорит с одной моей Мариной,
Мариною одною занят он.....
А дело-то на свадьбу страх похоже;
Ну - думал ты, признайся, Вишневецкий
Что дочь моя царицей будет? а?

              Вишневецкий.
Да, чудеса... и думал ли ты, Мнишек,
Что мой слуга взойдет на трон московской?

              Мнишек.
А какова, скажи, моя Марина?
Я только ей промолвил: ну, смотри!
Не упускай Димитрия!... и вот
Вс° кончено. Уж он в ее сетях.

(Музыка играет Польской. Самозванец идет с Мариною в первой паре.)

              Марина  (тихо Димитрию).
Да, ввечеру, в одиннадцать часов,
В аллее лип, я завтра у фонтана.

         (Расходятся. Другая пара.)

              Кавалер.
Что в ней нашел Димитрий?

              Дама.
                                Как! Она
Красавица.

              Кавалер.
                      Да, мраморная нимфа:
Глаза, уста без жизни, без улыбки....

              (Новая пара.)

              Дама.
Он не красив, но вид его приятен
И царская порода в нем видна.

              (Новая пара.)

              Дама.
Когда ж поход?

              Кавалер.
                          Когда велит царевич,
Готовы мы; но видно, панна Мнишек
С Димитрием задержит нас в плену.

              Дама.
Приятный плен.

              Кавалер.
                      Конечно, если вы.....

         (Расходятся. Комнаты пустеют.)

              Мнишек.
Мы, старики, уж нынче не танцуем,
Музыки гром не призывает нас,
Прелестных рук не жмем и не цалуем -
Ох, не забыл старинных я проказ!
Теперь не то, не то, что прежде было:
И молодежь, ей-ей - не так смела,
И красота не так уж весела -
Признайся, друг: вс° как-то приуныло.
Оставим их; пойдем, товарищ мой,
Венгерского, обросшую травой
Велим отрыть бутылку вековую,
Да в уголку потянем-ка вдвоем
Душистый ток, струю, как жир, густую,
А между тем посудим кой о чем.
Пойдем же, брат.

                Вишневецкий.
                       И дело, друг, пойдем.


НОЧЬ. САД. ФОНТАН.


              Самозванец (входит).
Вот и фонтан; она сюда придет.
Я кажется рожден не боязливым;
Перед собой вблизи видал я смерть,
Пред смертию душа не содрогалась.
Мне вечная неволя угрожала,
За мной гнались - я духом не смутился
И дерзостью неволи избежал.
Но что ж теперь теснит мое дыханье?
Что значит сей неодолимый трепет?
Иль это дрожь желаний напряженных?
Нет - это страх. День целый ожидал
Я тайного свидания с Мариной,
Обдумывал вс° то, что ей скажу,
Как обольщу ее надменный ум,
Как назову московскою царицей -
Но час настал - и ничего не помню.
Не нахожу затверженных речей;
Любовь мутит мое воображенье....
Но что-то вдруг мелькнуло.... шорох... тише....
Нет, это свет обманчивой луны,
И прошумел здесь ветерок.

              Марина (входит).
                             Царевич!

              Самозванец.
Она!... Вся кровь во мне остановилась.

              Марина.
Димитрий! Вы?

              Самозванец.
                 Волшебный, сладкий голос!
(Идет к ней.) Ты ль наконец? Тебя ли вижу я,
Одну со мной, под сенью тихой ночи?
Как медленно катился скучный день!
Как медленно заря вечерня гасла!
Как долго ждал во мраке я ночном!

              Марина.
Часы бегут, и дорого мне время -
Я здесь тебе назначила свиданье
Не для того, чтоб слушать нежны речи
Любовника. Слова не нужны. Верю,
Что любишь ты; но слушай: я решилась
С твоей судьбой и бурной и неверной
Соединить судьбу мою; то вправе
Я требовать, Димитрий, одного:
Я требую, чтоб ты души своей
Мне тайные открыл теперь надежды,
Намеренья и даже опасенья -
Чтоб об руку с тобой могла я смело
Пуститься в жизнь - не с детской слепотой,
Не как раба желаний легких мужа,
Наложница безмолвная твоя -
Но как тебя достойная супруга,
Помощница московского царя.

              Самозванец.
О дай забыть хоть на единый час
Моей судьбы заботы и тревоги!
Забудь сама, что видишь пред собой
Царевича. Марина! зри во мне
Любовника, избранного тобою,
Счастливого твоим единым взором -
О выслушай моления любви,
Дай высказать все то, чем сердце полно.

              Марина.
Не время, князь. Ты медлишь - и меж тем
Приверженность твоих клевретов стынет,
Час от часу опасность и труды
Становятся опасней и труднее,
Уж носятся сомнительные слухи,
Уж новизна сменяет новизну;
А Годунов свои приемлет меры...

              Самозванец.
Что Годунов? во власти ли Бориса
Твоя любовь, одно мое блаженство?
Нет, нет. Теперь гляжу я равнодушно
На трон его, на царственную власть.
Твоя любовь... что без нее мне жизнь,
И славы блеск, и русская держава?
В глухой степи, в землянке бедной - ты,
Ты заменишь мне царскую корону,
Твоя любовь...

              Марина.
                Стыдись; не забывай
Высокого, святого назначенья:
Тебе твой сан дороже должен быть
Всех радостей, всех обольщений жизни,
Его ни с чем не можешь ты равнять.
Не юноше кипящему, безумно
Плененному моею красотой,
Знай: отдаю торжественно я руку
Наследнику московского престола,
Царевичу, спасенному судьбой.

              Самозванец.
Не мучь меня, прелестная Марина,
Не говори, что сан, а не меня
Избрала ты. Марина! ты не знаешь,
Как больно тем ты сердце мне язвишь -
Как! ежели..... о страшное сомненье! -
Скажи: когда б не царское рожденье
Назначила слепая мне судьба;
Когда б я был не Иоаннов сын,
Не сей давно забытый миром отрок:
Тогда б.... тогда б любила ль ты меня?..

              Марина.
Димитрий ты и быть иным не можешь;
Другого мне любить не льзя.

              Самозванец.
                             Нет! полно:
Я не хочу делиться с мертвецом
Любовницей, ему принадлежащей.
Нет, полно мне притворствовать! скажу
Всю истину; так знай же: твой Димитрий
Давно погиб, зарыт - и не воскреснет;
А хочешь ли ты знать, кто я таков?
Изволь; скажу: я бедный черноризец;
Монашеской неволею скучая,
Под клобуком, свой замысел отважный
Обдумал я, готовил миру чудо -
И наконец из келии бежал
К украинцам, в их буйные курени,
Владеть конем и саблей научился;
Явился к вам; Димитрием назвался
И поляков безмозглых обманул.
Что скажешь ты, надменная Марина?
Довольна ль ты признанием моим?
Что ж ты молчишь?

              Марина.
                   О стыд! о горе мне!

             (Молчание.)

              Самозванец (тихо).
Куда завлек меня порыв досады!
С таким трудом устроенное счастье
Я, может быть, навеки погубил.
Что сделал я, безумец? -

             (Вслух.)

                          Вижу, вижу:
Стыдишься ты не княжеской любви.
Так вымолви ж мне роковое слово;
В твоих руках теперь моя судьба,
Реши: я жду (бросается на колени).

              Марина.
            Встань, бедный самозванец.
Не мнишь ли ты коленопреклоненьем,
Как девочке доверчивой и слабой
Тщеславное мне сердце умилить?
Ошибся, друг: у ног своих видала
Я рыцарей и графов благородных;
Но их мольбы я хладно отвергала
Не для того, чтоб беглого монаха...

              Самозванец (встает).
Не презирай младого самозванца;
В нем доблести таятся, может быть,
Достойные московского престола,
Достойные руки твоей бесценной.....

              Марина.
Достойные позорной петли, дерзкий!

              Самозванец.
Виновен я; гордыней обуянный,
Обманывал я бога и царей,
Я миру лгал; но не тебе, Марина,
Меня казнить; я прав перед тобою.
Нет, я не мог обманывать тебя.
Ты мне была единственной святыней,
Пред нейже я притворствовать не cмел.
Любовь, любовь ревнивая, слепая,
Одна любовь принудила меня
Вс° высказать.

              Марина.
               Чем хвалится безумец!
Кто требовал признанья твоего?
Уж если ты, бродяга безъимянный,
Мог ослепить чудесно два народа;
Так должен уж по крайней мере ты
Достоин быть успеха своего
И свой обман отважный обеспечить
Упорною, глубокой, вечной тайной.
Могу ль, скажи, предаться я тебе,
Могу ль, забыв свой род и стыд девичий,
Соединить судьбу мою с твоею,
Когда ты сам с такою простотой,
Так ветрено позор свой обличаешь?
Он из любви со мною проболтался!
Дивлюся: как перед моим отцом
Из дружбы ты доселе не открылся,
От радости пред нашим королем,
Или еще пред паном Вишневецким
Из верного усердия слуги.

              Самозванец.
Клянусь тебе, что сердца моего
Ты вымучить одна могла признанье.
Клянусь тебе, что никогда, нигде,
Ни в пиршестве за чашею безумства,
Ни в дружеском, заветном разговоре,
Ни под ножом, ни в муках истязаний
Сих тяжких тайн не выдаст мой язык.

              Марина.
Клянешься ты! итак должна я верить -
О верю я! - но чем, нельзя ль узнать,
Клянешься ты? не именем ли бога,
Как набожный приимыш езуитов?
Иль честию, как витязь благородный,
Иль может быть единым царским словом,
Как царский сын? не так ли? говори.

              Димитрий (гордо).
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла -
Царевич я. Довольно, стыдно мне
Пред гордою полячкой унижаться.-
Прощай навек. Игра войны кровавой,
Судьбы моей обширные заботы
Тоску любви, надеюсь, заглушат -
О как тебя я стану ненавидеть,
Когда пройдет постыдной страсти жар!
Теперь иду - погибель иль венец
Мою главу в России ожидает,
Найду ли смерть, как воин в битве честной,
Иль как злодей на плахе площадной,
Не будешь ты подругою моею,
Моей судьбы не разделишь со мною;
Но - может быть, ты будешь сожалеть
Об участи, отвергнутой тобою.

              Марина.
А если я твой дерзостный обман
Заранее пред всеми обнаружу?

              Самозванец.
Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?
Что более поверят польской деве,
Чем русскому царевичу? - Но знай,
Что ни король, ни папа, ни вельможи -
Не думают о правде слов моих.
Димитрий я, иль нет - что им за дело?
Но я предлог раздоров и войны.
Им это лишь и нужно, и тебя,
Мятежница! поверь, молчать заставят.
Прощай.

              Марина.
        Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не мальчика, но мужа,
С тобою, князь - она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия. Но - слушай.
Пора, пора! проснись, не медли боле;
Веди полки скорее на Москву -
Очисти Кремль, садись на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но - слышит бог - пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.

              (Уходит.)

              Самозванец.
Нет - легче мне сражаться с Годуновым,
Или хитрить с придворным езуитом,
Чем с женщиной - чорт с ними: мочи нет.
И путает, и вьется, и ползет,
Скользит из рук, шипит, грозит и жалит.
Змея! змея! - Недаром я дрожал.
Она меня чуть-чуть не погубила.
Но решено: заутра двину рать.


ГРАНИЦА ЛИТОВСКАЯ.
(1604 года, 16 октября.)

КНЯЗЬ КУРБСКИЙ И САМОЗВАНЕЦ, ОБА
                              ВЕРЬХАМИ.
ПОЛКИ ПРИБЛИЖАЮТСЯ К ГРАНИЦЕ.


              Курбский (прискакав первый).
Вот, вот она! вот русская граница!
Святая Русь, Отечество! я твой!
Чужбины прах с презреньем отряхаю
С моих одежд - пью жадно воздух новый:
Он мне родной!.... теперь твоя душа,
О мой отец, утешится и в гробе
Опальные возрадуются кости! -
Блеснул опять наследственный наш меч,
Сей славный меч, гроза Казани темной,
Сей добрый меч, слуга царей московских!
В своем пиру теперь он загуляет
За своего над°жу-государя!....

              Самозванец (едет тихо с поникшей головой).
Как счастлив он! как чистая душа
В нем радостью и славой разыгралась!
О витязь мой! завидую тебе.
Сын Курбского, воспитанный в изгнаньи,
Забыв отцом снесенные обиды,
Его вину за гробом искупив -
Ты кровь излить за сына Иоанна
Готовишься; законного царя
Ты возвратить отечеству..... ты прав,
Душа твоя должна пылать весельем.

              Курбский.
Ужель и ты не веселишься духом?
Вот наша Русь: она твоя, царевич.
Там ждут тебя сердца твоих людей:
Твоя Москва, твой Кремль, твоя держава.

              Самозванец.
Кровь русская, о Курбский, потечет -
Вы за царя подъяли меч, вы чисты.
Я ж вас веду на братьев; я Литву
Позвал на Русь, я в красную Москву
Кажу врагам заветную дорогу!...
Но пусть мой грех падет не на меня -
А на тебя, Борис-цареубийца! -
Вперед!

              Курбский.
        Вперед! и горе Годунову!

(Скачут. Полки переходят через границу.)


ЦАРСКАЯ ДУМА.

ЦАРЬ, ПАТРИАРХ И БОЯРЕ.


              Царь.
Возможно ли? Расстрига, беглый инок
На нас ведет злодейские дружины,
Дерзает нам писать угрозы! Полно,
Пора смирить безумца! - Поезжайте
Ты, Трубецкой, и ты, Басманов: помочь
Нужна моим усердным воеводам.
Бунтовщиком Чернигов осажден.
Спасайте град и граждан.

              Басманов.
                         Государь,
Трех месяцев отныне не пройдет,
И замолчит и слух о самозванце;
Его в Москву мы привезем, как зверя
Заморского, в железной клетке. Богом
Тебе клянусь.

           (Уходит с Трубецким.)

              Царь.
              Мне свейский государь
Через послов союз свой предложил;
Но не нужна нам чуждая помога;
Своих людей у нас довольно ратных,
Чтоб отразить изменников и ляха.
Я отказал.
            Щелкалов! разослать
Во все концы указы к воеводам,
Чтоб на коня садились и людей
По старине на службу высылали -
В монастырях подобно отобрать
Служителей причетных. В прежни годы,
Когда бедой отечеству грозило,
Отшельники на битву сами шли -
Но не хотим тревожить ныне их;
Пусть молятся за нас они - таков
Указ царя и приговор боярский.
Теперь вопрос мы важный разрешим:
Вы знаете, что наглый самозванец
Коварные промчал повсюду слухи;
Повсюду им разосланные письма
Посеяли тревогу и сомненье;
На площадях мятежный бродит шопот,
Умы кипят.... их нужно остудить -
Предупредить желал бы казни я,
Но чем и как? решим теперь. Ты первый,
Святый отец, свою поведай мысль.

              Патриарх.
Благословен всевышний, поселивший
Дух милости и кроткого терпенья
В душе твоей, великий государь;
Ты грешнику погибели не хочешь,
Ты тихо ждешь - да пройдет заблужденье:
Оно пройдет и солнце правды вечной
Всех озарит.
             Твой верный богомолец,
В делах мирских не мудрый судия,
Дерзает днесь подать тебе свой голос.
   Бесовский сын, расстрига окаянный,
Прослыть умел Димитрием в народе;
Он именем царевича, как ризой
Украденной, бесстыдно облачился:
Но стоит лишь ее раздрать - и сам
Он наготой своею посрамится.
   Сам бог на то нам средство посылает:
Знай, государь; тому прошло шесть лет -
В тот самый год, когда тебя господь
Благословил на царскую державу -
В вечерний час ко мне пришел однажды
Простой пастух, уже маститый старец,
И чудную поведал он мне тайну.
   "В младых летах, сказал он, я ослеп
"И с той поры не знал ни дня, ни ночи
"До старости: напрасно я лечился
"И зелием и тайным нашептаньем;
"Напрасно я ходил на поклоненье
"В обители к великим чудотворцам;
"Напрасно я из кладязей святых
"Кропил водой целебной темны очи;
"Не посылал господь мне исцеленья.
"Вот наконец утратил я надежду,
"И к тьме своей привык, и даже сны
"Мне виданных вещей уж не являли,
"А снилися мне только звуки. Раз
"В глубоком сне, я слышу, детский голос
"Мне говорит: встань, дедушка, поди
"Ты в Углич-град, в собор Преображенья;
"Там помолись ты над моей могилкой,
"Бог милостив - и я тебя прощу.
"- Но кто же ты? спросил я детский голос.
"- Царевич я Димитрий. Царь небесный
"Приял меня в лик ангелов своих
"И я теперь великий чудотворец! -
"Иди старик.- Проснулся я и думал:
"Что ж? может быть и в самом деле бог
"Мне позднее дарует исцеленье.
Пойду - и в путь отправился далекий.
"Вот Углича достиг я, прихожу
"В святый собор, и слушаю обедню
"И, разгорясь душой усердной, плачу
"Так сладостно, как будто слепота
"Из глаз моих слезами вытекала.
"Когда народ стал выходить, я внуку
"Сказал: Иван, веди меня на гроб
"Царевича Димитрия. И мальчик
"Повел меня - и только перед гробом
"Я тихую молитву сотворил,
"Глаза мои прозрели; я увидел
"И божий свет, и внука, и могилку".
Вот, государь, что мне поведал старец.

(Общее смущение. В продолжение сей речи Борис несколько раз отирает лицо 
платком.)

Я посылал тогда нарочно в Углич,
И сведано, что многие страдальцы
Спасение подобно обретали
У гробовой царевича доски.
   Вот мой совет: во Кремль святые мощи
Перенести, поставить их в соборе
Архангельском; народ увидит ясно
Тогда обман безбожного злодея,
И мощь бесов исчезнет яко прах.

              (Молчание.)

              Князь Шуйский.
Святый отец, кто ведает пути
Всевышнего? Не мне его судить.
Нетленный сон и силу чудотворства
Он может дать младенческим останкам,
Но надлежит народную молву
Исследовать прилежно и бесстрастно;
А в бурные ль смятений времена
Нам помышлять о столь великом деле?
Не скажут ли, что мы святыню дерзко
В делах мирских орудием творим?
Народ и так колеблется безумно,
И так уж есть довольно шумных толков:
Умы людей не время волновать
Нежданою, столь важной новизною.
   Сам вижу я: необходимо слух,
Рассеянный расстригой, уничтожить;
Но есть на то иные средства - проще. -
Так, государь - когда изволишь ты,
Я сам явлюсь на площади народной,
Уговорю, усовещу безумство
И злой обман бродяги обнаружу.

              Царь.
Да будет так! Владыко патриарх,
Прошу тебя пожаловать в палату:
Сегодня мне нужна твоя беседа.

         (Уходит. За ним и все бояре.)

     Один боярин (тихо другому).
Заметил ты, как государь бледнел
И крупный пот с лица его закапал?

              Другой.
Я - признаюсь - не смел поднять очей,
Не смел вздохнуть, не только шевельнуться.

              Первый боярин.
А выручил князь Шуйский. Молодец! -


РАВНИНА БЛИЗ НОВГОРОДА-СЕВЕРСКОГО.
 (1604 года, 21 декабря.)

БИТВА.


         Воины (бегут в беспорядке).
   Беда, беда! Царевич! Ляхи! Вот они! вот они!

 (Входят капитаны Маржерет и Вальтер Розен.)

              Маржерет.
   Куда? куда? Allons.... пошоль назад!

            Один из беглецов.
   Сам пошоль,  коли есть охота, проклятый басурман.

              Маржерет.
   Quoi? quoi?

              Другой.
   Ква! ква! тебе любо, лягушка заморская, квакать на русского царевича; а мы 
ведь православные.

              Маржерет.
   Qu'est-ce а dire pravoslavni?... Sacrйs gueux, maudite canaille! Mordieu, 
mein herr, j'enrage: on dirait que зa n'a pas des bras pour frapper, зa n'a que 
des jambes pour foutre le camp.

              В. Розен.
   Es ist Schande.

              Маржерет.
   Ventre-saint-gris! Je ne bouge plus d'un pas - puisque le vin est tirй, il 
faut le boire. Qu'en dites-vous, mein herr?

              В. Розен.
   Sie haben Recht!

              Маржерет.
   Tudieu, il y fait chaud! Ce diable de Samozvanetz, comme ils l'appellent, est 
un bougre qui a du poil au cul. Qu'en pensez vous, mein herr?

              В. Розен.
   Oh, ja!

              Маржерет.
   Hй! voyez donc, voyez donc!  L'action s'engage sur les derriйres de l'ennemi. 
Ce doit кtre le brave Basmanoff, qui aurait fait une sortie.

              В. Розен.
   Jch glaube das.

              (Входят немцы.)

              Маржерет.
   Ha, ha! voici nos Allemands. - Messieurs!.. Mein herr, dites-leur donc de se 
rallier et, sacrebleu, chargeons!

              В. Розен.
   Sehr gut. Halt!

              (Немцы строятся.)

   Marsch!

              Немцы (идут).
   Hilf Gott!

(Сражение. Русские снова бегут.)

              Ляхи.
   Победа! победа! Слава царю Димитрию.

              Димитрий (верьхом).
   Ударить отбой! мы победили. Довольно; щадите русскую кровь. Отбой!

         (Трубят, бьют барабаны.)


ПЛОЩАДЬ ПЕРЕД СОБОРОМ В МОСКВЕ.

НАРОД.


              Один.

   Скоро ли царь выйдет из собора?

              Другой.
   Обедня кончилась; теперь идет молебствие.

              Первый.
   Что? уж проклинали того?

              Другой.
   Я стоял на паперти, и слышал, как диакон завопил: Гришка Отрепьев - Анафема!

              Первый.
   Пускай себе проклинают; царевичу дела нет до Отрепьева.

              Другой.
   А царевичу поют теперь вечную память.

              Первый.
   Вечную память живому! Вот ужо им будет, безбожникам.

              Третий.
   Чу! шум. Не царь ли?

              Четвертый.
   Нет; это Юродивый.

(Входит Юродивый в железной шапке, обвешенный веригами, окруженный мальчишками.)

              Мальчишки.
   Николка, Николка - железный колпак!.. тр р р р р.......

              Старуха.
   Отвяжитесь, бесенята, от блаженного. - Помолись, Николка, за меня грешную.

              Юродивый.
   Дай, дай, дай копеечку.

              Старуха.
   Вот тебе копеечка; помяни же меня.

Юродивый (садится на землю и поет).

             Месяц светит,
             Котенок плачет,
             Юродивый, вставай,
             Богу помолися!

(Мальчишки окружают его снова.)

              Один из них.
   Здравствуй, Николка; что же ты шапки не снимаешь? (Щелкает его по железной 
шапке.) Эк она звонит!

              Юродивый.
   А у меня копеечка есть.

              Мальчишка.
   Неправда! ну покажи.

(Вырывает копеечку и убегает.)

              Юродивый (плачет).
   Взяли мою копеечку; обижают Николку!

              Народ.
   Царь, царь идет.

(Царь выходит из собора. Боярин впереди раздает нищим милостыню. Бояре.)

              Юродивый.
   Борис, Борис! Николку дети обижают.

              Царь.
   Подать ему милостыню. О чем он плачет?

              Юродивый.
   Николку маленькие дети обижают... Вели их зарезать, как зарезал ты маленького 
царевича.

              Бояре.
   Поди прочь, дурак! схватите дурака!

             Царь.
   Оставьте его. Молись за меня, бедный Николка.

              ( Уходит. )

              Юродивый (ему вслед).
   Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода - богородица не велит.


СЕВСК.

САМОЗВАНЕЦ, ОКРУЖЕННЫЙ СВОИМИ.


              Самозванец.
Где пленный?

              Лях.
             Здесь.

              Самозванец.
                    Позвать его ко мне.

         (Входит русский пленник.)
Кто ты?

              Пленник.
        Рожнов, московский дворянин.

              Самозванец.
Давно ли ты на службе?

              Пленник.
                       С месяц будет.

              Самозванец.
Не совестно, Рожнов, что на меня
Ты поднял меч?

              Пленник.
               Как быть, не наша воля.

              Самозванец.
Сражался ты под Северским? -

              Пленник.
                               Я прибыл
Недели две по битве - из Москвы.

              Самозванец.
Что Годунов?

              Пленник.
             Он очень был встревожен
Потерею сражения и раной
Мстиславского, и Шуйского послал
Начальствовать над войском.

              Самозванец.
                            А зачем
Он отозвал Басманова в Москву?

              Пленник.
Царь наградил его заслуги честью
И золотом. Басманов в царской Думе
Теперь сидит.

              Самозванец.
              Он в войске был нужнее.
Ну что в Москве?

              Пленник.
                  Вс°, слава богу, тихо.

              Самозванец.
Что? ждут меня?

              Пленник.
                Бог знает; о тебе
Там говорить не слишком нынче смеют.
Кому язык отрежут, а кому
И голову - такая право притча!
Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты.
На площади, где человека три
Сойдутся - глядь - лазутчик уж и вьется,
А государь досужною порою
Доносчиков допрашивает сам.
Как раз беда; так лучше уж молчать.

              Самозванец.
Завидна жизнь Борисовых людей!
Ну, войско что?

              Пленник.
                Что с ним? одето, сыто,
Довольно всем.

              Самозванец.
               Да много ли его?

              Пленник.
Бог ведает.

              Самозванец.
            А будет тысяч тридцать?

              Пленник.
Да наберешь и тысяч пятьдесят.

(Самозванец задумывается. Окружающие смотрят друг на друга.)

              Самозванец.
Ну! обо мне как судят в вашем стане?

              Пленник.
А говорят о милости твоей,
Что ты-дескать (будь не во гнев) и вор,
А молодец.

              Самозванец (смеясь).
           Так это я на деле
Им докажу: друзья, не станем ждать
Мы Шуйского; я поздравляю вас:
На завтра бой.

              ( Уходит.)

                       Все.
               Да здравствует Димитрий!

              Лях.
На завтра бой! их тысяч пятьдесят,
А нас всего едва ль пятнадцать тысяч.
С ума сошел.

              Другой.
             Пустое, друг: поляк
Один пятьсот москалей вызвать может.

              Пленник.
Да, вызовешь. А как дойдет до драки,
Так убежишь от одного, хвастун.

              Лях.
Когда б ты был при сабле, дерзкий пленник,
То я тебя (указывая на свою саблю) вот этим бы смирил.

              Пленник.
Наш брат русак без сабли обойдется:
Не хочешь ли вот этого (показывая кулак), безмозглый!

(Лях гордо смотрит на него и молча отходит. Все смеются.)


ЛЕС.

ЛЖЕДИМИТРИЙ, ПУШКИН.

(В отдалении лежит конь издыхающий.)


              Лжедимитрий.
Мой бедный конь! как бодро поскакал
Сегодня он в последнее сраженье,
И раненый как быстро нес меня.
Мой бедный конь.

              Пушкин (про себя).
                 Ну вот о чем жалеет?
Об лошади! когда вс° наше войско
Побито в прах!

              Самозванец.
               Послушай, может быть
От раны он лишь только заморился
И отдохнет.

              Пушкин.
            Куда! он издыхает.

              Самозванец (идет к своему коню).
Мой бедный конь!.... что делать? снять узду
Да отстегнуть подпругу. Пусть на воле
Издохнет он.

(Разуздывает и расседлывает коня. Входят несколько ляхов.)

             Здорово, господа.
Что ж Курбского не вижу между вами?
Я видел, как сегодня в гущу боя
Он врезался; тьмы сабель молодца,
Что зыбкие колосья, облепили;
Но меч его всех выше подымался,
А грозный клик все клики заглушал.
Где ж витязь мой?

              Лях.
                  Он лег на поле смерти.

              Самозванец.
Честь храброму и мир его душе!
Как мало нас от битвы уцелело.
Изменники! злодеи-запорожцы,
Проклятые! вы, вы сгубили нас -
Не выдержать и трех минут отпора!
Я их ужо! десятого повешу,
Разбойники! -

              Пушкин.
                Кто там ни виноват,
Но вс°-таки мы начисто разбиты,
Истреблены.

              Самозванец.
            А дело было наше;
Я было смял передовую рать -
Да немцы нас порядком отразили;
А молодцы! ей-богу, молодцы,
Люблю за то - из них - уж непременно
Составлю я почетную дружину.

              Пушкин.
А где-то нам сегодня ночевать?

              Самозванец.
Да здесь в лесу. Чем это не ночлег?
Чем свет, мы в путь; к обеду будем в Рыльске.
Спокойна ночь.

(Ложится, кладет седло под голову и засыпает.)

              Пушкин.
              Приятный сон, царевич.
Разбитый в прах, спасаяся побегом,
Беспечен он, как глупое дитя:
Хранит его конечно провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать. -


МОСКВА. ЦАРСКИЕ ПАЛАТЫ.

БОРИС, БАСМАНОВ.


              Царь.
Он побежден, какая польза в том?
Мы тщетною победой увенчались.
Он вновь собрал рассеянное войско
И нам со стен Путивля угрожает -
Что делают меж тем герои наши?
Стоят у Кром, где кучка казаков
Смеются им из-под гнилой ограды.
Вот слава! нет, я ими недоволен,
Пошлю тебя начальствовать над ними;
Не род, а ум поставлю в воеводы;
Пускай их спесь о местничестве тужит;
Пора презреть мне ропот знатной черни
И гибельный обычай уничтожить.

              Басманов.
Ах, государь, стократ благословен
Тот будет день, когда Разрядны книги
С раздорами, с гордыней родословной
Пожрет огонь.

              Царь.
              День этот недалек;
Лишь дай сперва смятение народа
Мне усмирить.

              Басманов.
              Что на него смотреть;
Всегда народ к смятенью тайно склонен:
Так борзый конь грызет свои бразды;
На власть отца так отрок негодует;
Но что ж? конем спокойно всадник правит,
И отроком отец повелевает.

              Царь.
Конь иногда сбивает седока,
Сын у отца не вечно в полной воле.
Лишь строгостью мы можем неусыпной
Сдержать народ. Так думал Иоанн,
Смиритель бурь, разумный самодержец
Так думал и - его свирепый внук.
Нет, милости не чувствует народ:
Твори добро - не скажет он спасибо;
Грабь и казни - тебе не будет хуже.

              (Входит боярин.)

Что?

              Боярин.
     Привели гостей иноплеменных.

              Царь.
Иду принять; Басманов, погоди.
Останься здесь: с тобой еще мне нужно
Поговорить.

              (Уходит.)

              Басманов.
            Высокий дух державный.
Дай бог ему с Отрепьевым проклятым
Управиться, и много, много он
Еще добра в России сотворит.
Мысль важная в уме его родилась.
Не надобно ей дать остыть. Какое
Мне поприще откроется, когда
Он сломит рог боярству родовому!
Соперников во брани я не знаю;
У царского престола стану первый...
И может быть..... Но что за чудный шум?

(Тревога. Бояре, придворные служители в беспорядке бегут, встречаются и 
шепчутся.)

              Один.
За лекарем!

              Другой.
            Скорее к патриарху.

              Третий.
Царевича, царевича зовет!

              Четвертый.
Духовника!

              Басманов.
           Что сделалось такое?

              Пятый.
Царь занемог.

              Шестой.
              Царь умирает.

              Басманов.
                            Боже!

              Пятый.
На троне он сидел и вдруг упал -
Кровь хлынула из уст и из ушей.

(Царя выносят на стуле; вс° царское семейство, все бояре.)

              Царь.
Подите все - оставьте одного
Царевича со мною. (Все удаляются.)  Умираю;
Обнимемся, прощай, мой сын: сей час
Ты царствовать начнешь... о боже, боже!
Сей час явлюсь перед тобой - и душу
Мне некогда очистить покаяньем.
Но чувствую - мой сын, ты мне дороже
Душевного спасенья... так и быть!
Я подданным рожден и умереть
Мне подданным во мраке б надлежало;
Но я достиг верховной власти... чем?
Не спрашивай. Довольно: ты невинен,
Ты царствовать теперь по праву станешь,
Я, я за вс° один отвечу богу...
О милый сын, не обольщайся ложно,
Не ослепляй себя ты добровольно -
В дни бурные державу ты приемлешь:
Опасен он, сей чудный самозванец,
Он именем ужасным ополчен...
Я, с давних лет в правленьи искушенный,
Мог удержать смятенье и мятеж;
Передо мной они дрожали в страхе;
Возвысить глас измена не дерзала -
Но ты, младой, неопытный властитель,
Как управлять ты будешь под грозой,
Тушить мятеж, опутывать измену?
Но бог велик! Он умудряет юность,
Он слабости дарует силу... слушай:
Советника во-первых избери
Надежного, холодных, зрелых лет,
Любимого народом - а в боярах
Почтенного породой или славой -
Хоть Шуйского. Для войска нынче нужен
Искусный вождь: Басманова пошли
И с твердостью снеси боярский ропот.
Ты с малых лет сидел со мною в Думе,
Ты знаешь ход державного правленья;
Не изменяй теченья дел. Привычка
Душа держав. Я ныне должен был
Восстановить опалы, казни - можешь
Их отменить; тебя благословят,
Как твоего благословляли дядю,
Когда престол он Грозного приял.
Со временем и по немногу снова
Затягивай державные бразды.
Теперь ослабь, из рук не выпуская...
Будь милостив, доступен к иноземцам,
Доверчиво их службу принимай.
Со строгостью храни устав церковный;
Будь молчалив; не должен царский голос
На воздухе теряться попустому;
Как звон святой, он должен лишь вещать
Велику скорбь или великий праздник.
О милый сын, ты входишь в те лета,
Когда нам кровь волнует женский лик.
Храни, храни святую чистоту
Невинности и гордую стыдливость:
Кто чувствами в порочных наслажденьях
В младые дни привыкнул утопать,
Тот, возмужав, угрюм и кровожаден,
И ум его безвременно темнеет.
В семье своей будь завсегда главою;
Мать почитай - но властвуй сам собою -
Ты муж и царь - люби свою сестру,
Ты ей один хранитель остаешься.

              Феодор (на коленях).
Нет, нет - живи и царствуй долговечно:
Народ и мы погибли без тебя.

              Царь.
Вс° кончено - глаза мои темнеют,
Я чувствую могильный хлад....

(Входит патриарх, святители, за ними все бояре. Царицу ведут под руки, царевна 
рыдает.)

                             Кто там?
А! схима... так! святое постриженье......
Ударил час, в монахи царь идет -
И темный гроб моею будет кельей.....
Повремени, владыко патриарх,
Я царь еще: внемлите вы, бояре:
Се тот, кому приказываю царство;
Цалуйте крест Феодору... Басманов;
Друзья мои... при гробе вас молю
Ему служить усердием и правдой!
Он так еще и млад и непорочен.
Клянетесь ли?

              Бояре.
              Клянемся.

              Царь.
                        Я доволен.
Простите ж мне соблазны и грехи
И вольные и тайные обиды.....
Святый отец, приближься, я готов.

(Начинается обряд пострижения. Женщин в обмороке выносят.)


СТАВКА.

БАСМАНОВ ВВОДИТ ПУШКИНА.


              Басманов.
Войди сюда и говори свободно.
Итак тебя ко мне он посылает?

              Пушкин.
Тебе свою он дружбу предлагает
И первый сан по нем в московском царстве.

              Басманов.
Но я и так Феодором высоко
Уж вознесен. Начальствую над войском,
Он для меня презрел и чин разрядный,
И гнев бояр - я присягал ему.

              Пушкин.
Ты присягал наследнику престола
Законному; но если жив другой,
Законнейший?...

              Басманов.
                Послушай, Пушкин, полно,
Пустого мне не говори; я знаю,
Кто он такой.

              Пушкин.
              Россия и Литва
Димитрием давно его признали,
Но впроччем я за это не стою.
Быть может он Димитрий настоящий,
Быть может он и самозванец. Только
Я ведаю, что рано или поздно
Ему Москву уступит сын Борисов.

              Басманов.
Пока стою за юного царя,
Дотоле он престола не оставит;
Полков у нас довольно, слава богу!
Победою я их одушевлю,
А вы, кого против меня пошлете?
Не казака ль Карелу? али Мнишка?
Да много ль вас, всего-то восемь тысяч.

              Пушкин.
Ошибся ты: и тех не наберешь -
Я сам скажу, что войско наше дрянь,
Что казаки лишь только селы грабят,
Что поляки лишь хвастают, да пьют,
А русские..... да что и говорить...
Перед тобой не стану я лукавить;
Но знаешь ли чем сильны мы, Басманов?
Не войском, нет, не польскою помогой,
А мнением; да! мнением народным.
Димитрия ты помнишь торжество
И мирные его завоеванья,
Когда везде без выстрела ему
Послушные сдавались города,
А воевод упрямых чернь вязала?
Ты видел сам, охотно ль ваши рати
Сражались с ним; когда же? при Борисе!
А нынче ль?..... нет, Басманов, поздно спорить
И раздувать холодный пепел брани:
Со всем твоим умом и твердой волей
Не устоишь; не лучше ли тебе
Дать первому пример благоразумный,
Димитрия царем провозгласить
И тем ему навеки удружить?
Как думаешь?

              Басманов.
             Узнаете вы завтра.

              Пушкин.
Решись.

              Басманов.
        Прощай.

              Пушкин.
                Подумай же, Басманов.

              (Уходит.)

              Басманов.
Он прав, он прав; везде измена зреет -
Что делать мне? Ужели буду ждать,
Чтоб и меня бунтовщики связали
И выдали Отрепьеву? Не лучше ль
Предупредить разрыв потока бурный
И самому..... Но изменить присяге!
Но заслужить бесчестье в род и род!
Доверенность младого венценосца
Предательством ужасным заплатить -
Опальному изгнаннику легко
Обдумывать мятеж и заговор -
Но мне ли, мне ль, любимцу государя....
Но смерть.... но власть.... но бедствия народны....

              (Задумывается.)

Сюда! кто там? (Свищет.) Коня! трубите сбор.


ЛОБНОЕ МЕСТО.

ПУШКИН ИДЕТ ОКРУЖЕННЫЙ НАРОДОМ.


              Народ.
Царевич нам боярина послал.
Послушаем, что скажет нам боярин.
Сюда! сюда!

              Пушкин (на амвоне).
            Московские граждане,
Вам кланяться царевич приказал.

              (Кланяется.)

Вы знаете, как промысел небесный
Царевича от рук убийцы спас;
Он шел казнить злодея своего,
Но божий суд уж поразил Бориса.
Димитрию Россия покорилась;
Басманов сам с раскаяньем усердным
Свои полки привел ему к присяге.
Димитрий к вам идет с любовью, с миром.
В угоду ли семейству Годуновых
Подымете вы руку на царя
Законного, на внука Мономаха?

              Народ.
Вестимо нет.

              Пушкин.
            Московские граждане!
Мир ведает, сколь много вы терпели
Под властию жестокого пришельца:
Опалу, казнь, бесчестие, налоги,
И труд, и глад - вс° испытали вы.
Димитрий же вас жаловать намерен,
Бояр, дворян, людей приказных, ратных,
Гостей, купцов - и весь честной народ.
Вы ль станете упрямиться безумно
И милостей кичливо убегать?
Но он идет на царственный престол
Своих отцов - в сопровожденьи грозном.
Не гневайте ж царя и бойтесь бога.
Цалуйте крест законному владыке;
Смиритеся, немедленно пошлите
К Димитрию во стан митрополита,
Бояр, дьяков и выборных людей,
Да бьют челом отцу и государю.

       (Сходит. Шум народный.)

              Народ.
Что толковать? Боярин правду молвил.
Да здравствует Димитрий наш отец.

              Мужик на амвоне.
Народ, народ! в Кремль! в царские палаты!
Ступай! вязать Борисова щенка!

              Народ (несется толпою).
Вязать! топить! Да здравствует Димитрий!
Да гибнет род Бориса Годунова!


КРЕМЛЬ. ДОМ БОРИСОВ. СТРАЖА У КРЫЛЬЦА.

ФЕОДОР ПОД ОКНОМ.


              Нищий.
   Дайте милостыню, Христа ради!

              Стража.
   Поди прочь, не велено говорить с заключенными.

              Феодор.
   Поди, старик, я беднее тебя, ты на воле.

(Ксения под покрывалом подходит также к окну.)

              Один из народа.
   Брат да сестра! бедные дети, что пташки в клетке.

              Другой.
   Есть о ком жалеть? Проклятое племя!

              Первый.
   Отец был злодей, а детки невинны.

              Другой.
   Яблоко от яблони недалеко падает.

              Ксения.
   Братец, братец, кажется, к нам бояре идут.

              Феодор.
   Это Голицын, Мосальский. Другие мне незнакомы.

              Ксения.
   Ах братец, сердце замирает!

(Голицын, Мосальский, Молчанов и Шерефединов. За ними трое стрельцов.)

              Народ.
   Расступитесь, расступитесь. Бояре идут.

           (Они входят в дом.)

              Один из народа.
   За чем они пришли?

              Другой.
   А верно приводить к присяге Феодора Годунова. -

              Третий.
   В самом деле? - слышишь, какой в доме шум! Тревога, дерутся -

              Народ.
   Слышишь? визг! - это женской голос - взойдем! - Двери заперты - крики 
замолкли.

(Отворяются двери. Мосальский является на крыльце.)

              Мосальский.
   Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их 
мертвые трупы. (Народ в ужасе молчит.)  Что ж вы молчите? кричите: да 
здравствует царь Димитрий Иванович!

              Народ безмолвствует.

                        КОНЕЦ.



КАМЕННЫЙ ГОСТЬ


       Leporello. О statua gentissima
       Del gran' Commendatore!. . .
       .... Ah, Padrone!
                         Don Giovanni


СЦЕНА I

ДОН ГУАН И ЛЕПОРЕЛЛО.


              Дон Гуан.
Дождемся ночи здесь. Ах, наконец
Достигли мы ворот Мадрита! скоро
Я полечу по улицам знакомым,
Усы плащом закрыв, а брови шляпой.
Как думаешь? узнать меня нельзя.

              Лепорелло.
Да! Дон Гуана мудрено признать!
Таких как он такая бездна!

              Дон Гуан.
                           Шутишь?
Да кто ж меня узнает?

              Лепорелло.
                      Первый сторож,
Гитана или пьяный музыкант,
Иль свой же брат нахальный кавалер
Со шпагою под-мышкой и в плаще.

              Дон Гуан.
Что за беда хоть и узнают. Только б
Не встретился мне сам король. А впрочем
Я никого в Мадрите не боюсь.

              Лепорелло.
А завтра же до короля дойдет,
Что Дон Гуан из ссылки самовольно
В Мадрит явился - что тогда, скажите,
Он с вами сделает.

              Дон Гуан.
                    Пошлет назад.
Уж верно головы мне не отрубят.
Ведь я не государственный преступник
Меня он удалил, меня ж любя;
Чтобы меня оставила в покое
Семья убитого...

              Лепорелло.
                  Ну то-то же!
Сидели б вы себе спокойно там.

              Дон Гуан.
Слуга покорный! я едва, едва
Не умер там со скуки. Что за люди,
Что за земля! А небо?... точный дым.
А женщины? Да я не променяю,
Вот видишь ли, мой глупый Лепорелло,
Последней в Андалузии крестьянки
На первых тамошних красавиц - право.
Они сначала нравилися мне
Глазами синими да белизною
Да скромностью - а пуще новизною;
Да слава богу скоро догадался -
Увидел я, что с ними грех и знаться -
В них жизни нет, вс° куклы восковые;
А наши!.... Но послушай, это место
Знакомо нам; узнал ли ты его?

              Лепорелло.
Как не узнать: Антоньев монастырь
Мне памятен. Езжали вы сюда,
А лошадей держал я в этой роще.
Проклятая, признаться, должность. Вы
Приятнее здесь время проводили -
Чем я, поверьте.

              Дон Гуан (задумчиво).
                  Бедная Инеза!
Ее уж нет! как я любил ее!

              Лепорелло.
Инеза! - черноглазую... о, помню.
Три месяца ухаживали вы
За ней; насилу-то помог Лукавый.

              Дон Гуан.
В июле... ночью. Странную приятность
Я находил в ее печальном взоре
И помертвелых губах. Это странно.
Ты, кажется ее не находил
Красавицей. И точно, мало было
В ней истинно прекрасного. Глаза,
Одни глаза. Да взгляд... такого взгляда
Уж никогда я не встречал. А голос
У ней был тих и слаб - как у больной -
Муж <у н>ее был негодяй суровый,
Узнал я поздно... Бедная Инеза!...

              Лепорелло.
Что ж, вслед за ней другие были.

              Дон Гуан.
                                 Правда.

              Лепорелло.
А живы будем, будут и другие.

              Дон Гуан.
И то.

              Лепорелло.
      Теперь, которую в Мадрите
Отыскивать мы будем?

              Дон Гуан.
                     О, Лауру!
Я прямо к ней бегу являться.

              Лепорелло.
                             Дело.

              Дон Гуан.
К ней прямо в дверь - а если кто-нибудь
Уж у нее - прошу в окно прыгнуть.

              Лепорелло.
Конечно. Ну, развеселились мы.
Недолго нас покойницы тревожат.
Кто к нам идет? (Входит монах.)

              Монах.
Сейчас она приедет
Сюда. Кто здесь? не люди ль Доны Анны?

              Лепорелло.
Нет, сами по себе мы господа,
Мы здесь гуляем.

              Дон Гуан.
                 А кого вы ждете?

              Монах.
 Сейчас должна приехать Дона Анна
На мужнину гробницу.

              Дон Гуан.
                     Дона Анна
Де-Сольва! как! супруга командора
Убитого... не помню кем?

              Монах.
                         Развратным,
Бессовестным, безбожным Дон Гуаном.

              Лепорелло.
Ого! вот как! Молва о Дон Гуане
И в мирный монастырь проникла даже,
Отшельники хвалы ему поют.

              Монах.
Он вам знаком, быть может.

              Лепорелло.
                           Нам? нимало.
А где-то он теперь?

              Монах.
                    Его здесь нет,
Он в ссылке далеко.

              Лепорелло.
                    И слава богу.
Чем далее, тем лучше. Всех бы их,
Развратников, в один мешок да в море.

              Дон Гуан.
Что, что ты врешь?

              Лепорелло.
                   Молчите: я нарочно...

              Дон Гуан.
Так здесь похоронили командора?

              Монах.
Здесь; памятник жена ему воздвигла
И приезжает каждый день сюда
За упокой души его молиться,
И плакать.

              Дон Гуан.
           Что за странная вдова?
И недурна?

              Монах.
           Мы красотою женской,
Отшельники, прельщаться не должны,
Но лгать грешно; не может и угодник
В ее красе чудесной не сознаться.

              Дон Гуан.
Недаром же покойник был ревнив.
Он Дону Анну взаперти держал,
Никто из нас не видывал ее.
Я с нею бы хотел поговорить.

              Монах.
О, Дона Анна никогда с мужчиной
Не говорит.

              Дон Гуан.
            А с вами, мой отец?

              Монах.
Со мной иное дело; я монах.
Да вот она. (Входит Дона Анна.)

              Дона Анна.
            Отец мой, отоприте.

              Монах.
Сейчас, сеньора; я вас ожидал.

          (Дона Анна идет за монахом.)

              Лепорелло.
Что, какова?

              Дон Гуан.
             Ее совсем не видно
Под этим вдовьим черным покрывалом,
Чуть узенькую пятку я заметил.

              Лепорелло.
Довольно с вас. У вас воображенье
В минуту дорисует остальное;
Оно у нас проворней живописца,
Вам все равно, с чего бы ни начать,
С бровей ли, с ног ли.

              Дон Гуан.
                       Слушай, Лепорелло,
Я с нею познакомлюсь.

              Лепорелло.
                      Вот еще!
Куда как нужно! Мужа повалил
Да хочет поглядеть на вдовьи слезы.
Бессовестный!

              Дон Гуан.
              Однако, уж и смерклось.
Пока луна над нами не взошла
И в светлый сумрак тьмы не обратила,
Взойдем в Мадрит. (Уходит.)

              Лепорелло.
                  Испанский гранд как вор
Ждет ночи и луны боится - боже!
Проклятое житье. Да долго ль будет
Мне с ним возиться. Право сил уж нет.


СЦЕНА II.

(Комната. Ужин у Лауры.)


              Первый гость.
Клянусь тебе, Лаура, никогда
С таким ты совершенством не играла.
Как роль свою ты верно поняла!

              Второй.
Как развила ee! с какою силой!

              Третий.
С каким искусством!

              Лаура.
                    Да, мне удавалось
Сегодня каждое движенье, слово.
Я вольно предавалась вдохновенью.
Слова лились как будто их рождала
Не память рабская, но сердце...

              Первый.
                               Правда.
Да и теперь глаза твои блестят
И щеки разгорелись, не проходит
В тебе Восторг. Лаура, не давай
Остыть ему бесплодно; спой, Лаура,
Спой что-нибудь.

              Лаура.
                 Подайте мне гитару.

              (Поет.)

              Все.
О brava! brava! чудно! бесподобно!

              Первый.
Благодарим, волшебница. Ты сердце
Чаруешь нам. Из наслаждений жизни
Одной любви Музыка уступает;
Но и любовь мелодия.... взгляни:
Сам Карлос тронут, твой угрюмый гость.

              Второй.
Какие звуки! сколько в них души!
А чьи слова, Лаура?

              Лаура.
                    Дон Гуана.

              Дон Карлос.
Что? Дон Гуан!

              Лаура.
               Их сочинил когда-то
Мой верный друг, мой ветреный любовник.

              Дон Карлос.
Твой Дон Гуан безбожник и мерзавец,
А ты, ты дура.

              Лаура.
               Ты с ума сошел?
Да я сейчас велю тебя зарезать
Моим слугам, хоть ты испанский гранд.

              Дон Карлос (встает).
Зови же их.

              Первый.
            Лаура, перестань;
Дон Карлос, не сердись. Она забыла....

              Лаура.
Что? что Гуан на поединке честно
Убил его родного брата? Правда: жаль,
Что не его.

              Дон Карлос.
            Я глуп, что осердился.

              Лаура.
Aгa! сам сознаешься, что ты глуп.
Так помиримся.

              Дон Карлос.
               Виноват, Лаура,
Прости меня. Но знаешь: не могу
Я слышать это имя равнодушно...

              Лаура.
А виновата ль я, что поминутно
Мне на язык приходит это имя?

              Гость.
Ну в знак, что ты совсем уж не сердита,
Лаура, спой еще.

              Лаура.
                 Да, на прощанье,
Пора, уж ночь. Но что же я спою?
А, слушайте. (Поет).

              Все.
             Прелестно, бесподобно!

              Лаура.
Прощайте ж, господа.

              Гости.
                     Прощай, Лаура.

(Выходят. Лаура останавливает Дон Карлоса.)

              Лаура.
Ты, бешеный! останься у меня,
Ты мне понравился; ты Дон Гуана
Напомнил мне, как выбранил меня
И стиснул зубы с скрежетом.

              Дон Карлос.
                            Счастливец!
Так ты его любила.

(Лаура делает утвердительно знак.)

                   Очень?

              Лаура.
                          Очень.

              Дон Карлос.
И любишь и теперь?

              Лаура.
                   В сию минуту?
Нет, не люблю. Мне двух любить нельзя.
Теперь люблю тебя.

              Дон Карлос.
                   Скажи, Лаура,
Который год тебе?

              Лаура.
                  Осьмнадцать лет!

              Дон Карлос.
Ты молода.... и будешь молода
Еще лет пять иль шесть. Вокруг тебя
Еще лет шесть они толпиться будут,
Тебя ласкать, лелеить и дарить
И серенадами ночными тешить
И за тебя друг друга убивать
На перекрестках ночью. Но когда
Пора пройдет; когда твои глаза
Впадут и веки, сморщась, почернеют
И седина в косе твоей мелькнет,
И будут называть тебя старухой,
Тогда - что скажешь ты?

              Лаура.
                         Тогда? Зачем
Об этом думать? что за разговор?
Иль у тебя всегда такие мысли?
Приди - открой балкон. Как небо тихо;
Недвижим теплый воздух - ночь лимоном
И лавром пахнет, яркая луна
Блестит на синеве густой и темной -
И сторожа кричат протяжно: Ясно!...
А далеко, на севере - в Париже -
Быть может небо тучами покрыто,
Холодный дождь идет и ветер дует. -
А нам какое дело? слушай, Карлос.
Я требую, чтоб улыбнулся ты;
- Ну то-то ж! -

              Дон Карлос.
                  Милый Демон! (Стучат.)

              Дон Гуан.
                               Гей! Лаура!

              Лаура.
Кто там? чей это голос?

              Дон Гуан.
                        Отопри...

              Лаура.
Ужели!.... Боже!.... (Отпирает двери, входит Дон Гуан.)

              Дон Гуан.
                     Здравствуй....

              Лаура.
                                    Дон Гуан!...

     (Лаура кидается ему на шею.)

              Дон Карлос.
Как! Дон Гуан!....

              Дон Гуан.
                   Лаура, милый друг!...

              (Цалует ее.)

Кто у тебя, моя Лаура?

              Дон Карлос.
                       Я,
Дон Карлос.

              Дон Гуан.
            Вот нечаянная встреча!
Я завтра весь к твоим услугам.

              Дон Карлос.
                               Нет!
Теперь - сейчас.

              Лаура.
                  Дон Карлос, перестаньте!
Вы не на улице - вы у меня -
Извольте выдти вон.

              Дон Карлос (ее не слушая).
                    Я жду. Ну что ж,
Ведь ты при шпаге.

              Дон Гуан.
                   Ежели тебе
Не терпится, изволь (бьются).

              Лаура.
                    Ай! Ай! Гуан!...

(Кидается на постелю. Дон Карлос падает.)

              Дон Гуан.
Вставай, Лаура, кончено.

              Лаура.
                         Что там?
Убит? прекрасно! в комнате моей!
Что делать мне теперь, повеса, дьявол?
Куда я выброшу его?

              Дон Гуан.
                    Быть может
Он жив еще.

              Лаура (осматривает тело).
            Да! жив! гляди проклятый,
Ты прямо в сердце ткнул - небось, не мимо,
И кровь нейдет из треугольной ранки,
А уж не дышит - каково?

              Дон Гуан.
                         Что делать?
Он сам того хотел.

              Лаура.
                  Эх, Дон Гуан,
Досадно, право. Вечные проказы -
А вс° не виноват.... Откуда ты!
Давно ли здесь?

              Дон Гуан.
                Я только что приехал
И то тихонько - я ведь не прощен.

              Лаура.
И вспомнил тотчас о своей Лауре?
Что хорошо, то хорошо. Да полно,
Не верю я. Ты мимо шел случайно
И дом увидел.

              Дон Гуан.
              Нет, моя Лаура,
Спроси у Лепорелло. Я стою
За городом, в проклятой Венте. Я Лауры
Пришел искать в Мадрите.

              (Цалует ее.)

              Лаура.
                         Друг ты мой!...
Постой... при мертвом!.... что нам делать с ним?

              Дон Гуан.
Оставь его - перед рассветом, рано,
Я вынесу его под епанчею
И положу на перекрестке.

              Лаура.
                         Только
Смотри - чтоб не увидели тебя.
Как хорошо ты сделал, что явился
Одной минутой позже! у меня
Твои друзья здесь ужинали. Только
Что вышли вон. Когда б ты их застал!

              Дон Гуан.
Лаура, и давно его ты любишь?

              Лаура.
Кого? ты видно бредишь.

              Дон Гуан.
                        А признайся,
А сколько раз ты изменяла мне
В моем отсутствии?

              Лаура.
                   А ты, повеса?

              Дон Гуан.
Скажи... Нет, после переговорим.


СЦЕНА III.

(Памятник Командора.)


              Дон Гуан.
Вс° к лучшему: нечаянно убив
Дон Карлоса, отшельником смиренным
Я скрылся здесь - и вижу каждый день
Мою прелестную вдову, и ею -
Мне кажется, замечен. До сих пор
Чинились мы друг с другом; но сегодня
Впущуся в разговоры с ней; пора.
С чего начну? "Осмелюсь".... или нет:
"Сеньора".... ба! что в голову придет.
То и скажу, без предуготовленья,
Импровизатором любовной песни...
Пора б уж ей приехать. Без нее -
Я думаю - скучает командор.
Каким он здесь представлен исполином!
Какие плечи! что за Геркулес!...
А сам покойник мал был и щедушен,
Здесь став на цыпочки не мог бы руку
До своего он носу дотянуть.
Когда за Ескурьялом мы сошлись,
Наткнулся мне на шпагу он и замер
Как на булавке стрекоза - а был
Он горд и смел - и дух имел суровый...
А! вот она.

              (Входит Дона Анна.)

              Дона Анна.
            Опять он здесь. Отец мой,
Я развлекла вас в ваших помышленьях -
Простите.

              Дон Гуан.
          Я просить прощенья должен
У вас, сеньора. Может, я мешаю
Печали вашей вольно изливаться.

              Дона Анна.
Нет, мой отец, печаль моя во мне,
При вас мои моленья могут к Небу
Смиренно возноситься - я прошу
И вас свой голос с ними съединить.

              Дон Гуан.
Мне, мне молиться с вами, Дона Анна!
Я не достоин участи такой.
Я не дерзну порочными устами
Мольбу святую вашу повторять -
Я только издали с благоговеньем
Смотрю на вас, когда склонившись тихо
Вы черные власы на мрамор бледный
Рассыплете - и мнится мне, что тайно
Гробницу эту ангел посетил,
В смущенном сердце я не обретаю
Тогда молений. Я дивлюсь безмолвно
И думаю - счастлив, чей хладный мрамор
Согрет ее дыханием небесным
И окроплен любви ее слезами...

              Дона Анна.
Какие речи - странные!

              Дон Гуан.
                        Сеньора?

              Дона Анна.
Мне... вы забыли.

              Дон Гуан.
                 Что? что недостойный
Отшельник я? что грешный голос мой
Не должен здесь так громко раздаваться?

              Дона Анна.
Мне показалось... я не поняла...

              Дон Гуан.
Ах вижу я: вы вс°, вы вс° узнали!

              Дона Анна.
Что я узнала?

              Дон Гуан.
              Так, я не монах -
У ваших ног прощенья умоляю.

              Дона Анна.
О боже! встаньте... Кто же вы?

              Дон Гуан.
Несчастный, жертва страсти безнадежной.

              Дона Анна.
О боже мой! и здесь, при этом гробе!
Подите прочь.

              Дон Гуан.
              Минуту, Дона Анна,
Одну минуту!

              Дона Анна.
             Если кто взойдет!...

              Дон Гуан.
Решетка заперта. Одну минуту!

              Дона Анна.
Ну? что? чего вы требуете?

              Дон Гуан.
                           Смерти.
О пусть умру сейчас у ваших ног,
Пусть бедный прах мой здесь же похоронят
Не подле праха, милого для вас,
Не тут - не близко - дале где-нибудь,
Там - у дверей - у самого порога,
Чтоб камня моего могли коснуться
Вы легкою ногой или одеждой,
Когда сюда, на этот гордый гроб
Пойдете кудри наклонять и плакать.

              Дона Анна.
Вы не в своем уме.

              Дон Гуан.
                   Или желать
Кончины, Доны Анны, знак безумства?
Когда б я был безумец, я б хотел
В живых остаться, я б имел надежду
Любовью нежной тронуть ваше сердце;
Когда б я был безумец, я бы ночи
Стал провождать у вашего балкона,
Тревожа серенадами ваш сон.
Не стал бы я скрываться, я напротив
Старался быть везде б замечен вами;
Когда б я был безумец, я б не стал
Страдать в безмолвии....

              Дона Анна.
                         И так-то вы
Молчите?

              Дон Гуан.
          Случай, Дона Анна, случай
Увлек меня -не то вы б никогда
Моей печальной тайны не узнали.

              Дона Анна.
И любите давно уж вы меня?

              Дон Гуан.
Давно или недавно, сам не знаю,
Но с той поры лишь только знаю цену
Мгновенной жизни, только с той поры
И понял я, что значит слово Счастье.

              Дона Анна.
Подите прочь - вы человек опасный.

              Дон Гуан.
Опасный! чем?

              Дона Анна.
              Я слушать вас боюсь.

              Дон Гуан.
Я замолчу; лишь не гоните прочь
Того, кому ваш вид одна отрада.
Я не питаю дерзостных надежд,
Я ничего не требую, но видеть
Вас должен я, когда уже на жизнь
Я осужден.

              Дона Анна.
           Подите - здесь не место
Таким речам, таким безумствам. Завтра
Ко мне придите. Если вы клянетесь
Хранить ко мне такое ж уваженье,
Я вас приму - но вечером - позднее -
Я никого не вижу с той поры,
Как овдовела...

              Дон Гуан.
               Ангел Дона Анна!
Утешь вас бог, как сами вы сегодня
Утешили несчастного страдальца.

              Дона Анна.
Подите ж прочь.

              Дон Гуан.
               Еще одну минуту.

              Дона Анна.
Нет, видно мне уйти... к тому ж моленье
Мне в ум нейдет. Вы развлекли меня
Речами светскими; от них уж ухо
Мое давно, давно отвыкло - завтра
Я вас приму.

              Дон Гуан.
             Еще не смею верить,
Не смею счастью моему предаться...
Я завтра вас увижу! - и не здесь
И не украдкою!

              Дона Анна.
              Да, завтра, завтра.
Как вас зовут?

              Дон Гуан.
              Диего де Кальвадо.

              Дона Анна.
Прощайте, Дон Диего (уходит).

              Дон Гуан.
                   Лепорелло!

              (Лепорелло входит.)

              Лепорелло.
Что вам угодно?

              Дон Гуан.
                Милый Лепорелло!
Я счастлив!... Завтра - вечером позднее...
Мой Лепорелло, завтра - приготовь...
Я счастлив как ребенок!

              Лепорелло.
                        С Доной Анной
Вы говорили? может быть она
Сказала вам два ласкового слова
Или ее благословили вы.

              Дон Гуан.
Нет, Лепорелло, нет! она свиданье,
Свиданье мне назначила!

              Лепорелло.
                        Неужто!
О вдовы, все вы таковы.

              Дон Гуан.
                        Я счастлив!
Я петь готов, я рад весь мир обнять.

              Лепорелло.
А командор? что скажет он об этом?

              Дон Гуан.
Ты думаешь, он станет ревновать?
Уж верно нет; он человек разумный
И верно присмирел с тех пор, как умер.

              Лепорелло.
Нет; посмотрите на его статую.

              Дон Гуан.
 Что ж?

              Лепорелло.
        Кажется, на вас она глядит
И сердится.

              Дон Гуан.
            Ступай же, Лепорелло,
Проси ее пожаловать ко мне -
Нет, не ко мне - а к Доне Анне, завтра.

              Лепорелло.
Статую в гости звать! зачем?

              Дон Гуан.
                             Уж верно
Не для того, чтоб с нею говорить -
Проси статую завтра к Доне Анне
Придти попозже вечером и стать
У двери на часах.

              Лепорелло.
                  Охота вам
Шутить, и с кем!

              Дон Гуан.
                 Ступай же.

              Лепорелло.
                            Но....

              Дон Гуан.
                                   Ступай.

              Лепорелло.
Преславная, прекрасная статуя!
Мой барин Дон Гуан покорно просит
Пожаловать..... Ей-богу, не могу,
Мне страшно.

              Дон Гуан.
             Трус! вот я тебя!

              Лепорелло.
                               Позвольте.
Мой барин Дон Гуан вас просит завтра
Придти попозже в дом супруги вашей
И стать у двери...

(Статуя кивает головой в знак согласия.)

                    Ай!

              Дон Гуан.
                        Что там?

              Лепорелло.
                                 Ай, ай!...
Ай, ай... Умру!

              Дон Гуан.
                Что сделалось с тобой?

              Лепорелло (кивая головой).
Статуя... ай!....

              Дон Гуан.
                  Ты кланяешься!

              Лепорелло.
                                  Нет,
Не я, она!

              Дон Гуан.
           Какой ты вздор несешь?

              Лепорелло.
Подите сами.

              Дон Гуан.
             Ну смотри ж, бездельник.
(Статуе.) Я, командор, прошу тебя придти
К твоей вдове, где завтра буду я,
И стать на стороже в дверях. Что? будешь?

             (Статуя кивает опять.)

О боже!

              Лепорелло.
        Что? я говорил....

              Дон Гуан.
                          Уйдем.


СЦЕНА IV.

(комната Доны Анны.)

ДОН ГУАН И ДОНА АННА.


              Дона Анна.
Я приняла вас, Дон Диего; только
Боюсь, моя печальная беседа
Скучна вам будет: бедная вдова
Вс° помню я свою потерю. Слезы
С улыбкою мешаю, как апрель.
Что ж вы молчите?

              Дон Гуан.
                  Наслаждаюсь молча,
Глубоко мыслью быть наедине
С прелестной Доной Анной. Здесь - не там,
Не при гробнице мертвого счастливца -
И вижу вас уже не на коленах
Пред мраморным супругом.

              Дона Анна.
                        Дон Диего,
Так вы ревнивы - муж мой и во гробе
Вас мучит?

              Дон Гуан.
           Я не должен ревновать
Он вами выбран был.

              Дона Анна.
                    Нет, мать моя
Велела мне дать руку Дон Альвару,
Мы были бедны, Дон Альвар богат.

              Дон Гуан.
Счастливец! он сокровища пустые
Принес к ногам богини, вот за что
Вкусил он райское блаженство! Если б
Я прежде вас узнал - с каким восторгом
Мой сан, мои богатства, вс° бы отдал,
Вс°, за единый благосклонный взгляд;
Я был бы раб священной вашей воли,
Все ваши прихоти я б изучал,
Чтоб их предупреждать; чтоб ваша жизнь
Была одним волшебством беспрерывным.
Увы! - Судьба судила мне иное.

              Дона Анна.
Диего, перестаньте: я грешу,
Вас слушая - мне вас любить нельзя,
Вдова должна и гробу быть верна.
Когда бы знали вы, как Дон Альвар
Меня любил! о, Дон Альвар уж верно
Не принял бы к себе влюбленной дамы,
Когда б он овдовел - он был бы верен
Супружеской любви.

              Дон Гуан.
                    Не мучьте сердца
Мне, Дона Анна, вечным поминаньем
Супруга. Полно вам меня казнить,
Хоть казнь я заслужил, быть может.

              Дона Анна.
                                  Чем же?
Вы узами не связаны святыми
Ни с кем - не правда ль? Полюбив меня,
Вы предо мной и перед Небом правы.

              Дон Гуан.
Пред вами! Боже!

              Дона Анна.
                 Разве вы виновны
Передо мной? Скажите, в чем же.

              Дон Гуан.
                                Нет,
Нет никогда.

              Дона Анна.
             Диего, что такое?
Вы предо мной не правы? в чем, скажите?

              Дон Гуан.
Нет! ни за что!

              Дона Анна.
                Диего, это странно:
Я вас прошу, я требую.

              Дон Гуан.
                       Нет, нет.

              Дона Анна.
А! Так-то вы моей послушны воле!
А что сейчас вы говорили мне?
Что вы б рабом моим желали быть.
Я рассержусь, Диего: отвечайте,
В чем предо мной виновны вы?

              Дон Гуан.
                            Не смею.
Вы ненавидеть станете меня.

              Дона Анна.
Нет, нет. Я вас заранее прощаю,
Но знать желаю...

              Дон Гуан.
                  Не желайте знать
Ужасную, убийственную тайну.

              Дона Анна.
Ужасную! вы мучите меня.
Я страх как любопытна - что такое?
И как меня могли вы оскорбить?
Я вас не знала - у меня врагов
И нет и не было. Убийца мужа
Один и есть.

              Дон Гуан (про себя).
             Идет к развязке дело!
Скажите мне: несчастный Дон Гуан
Вам не знаком?

              Дона Анна.
              Нет, отроду его
Я не видала.

              Дон Гуан.
              Вы в душе к нему
Питаете вражду?

              Дона Анна.
                По долгу чести.
Но вы отвлечь стараетесь меня
От моего вопроса, Дон Диего -
Я требую.....

              Дон Гуан.
              Что если б Дон Гуана
Вы встретили?

              Дона Анна.
              Тогда бы я злодею
Кинжал вонзила в сердце.

              Дон Гуан.
                        Дона Анна,
Где твой кинжал? вот грудь моя.

              Дона Анна.
                                Диего!
Что вы?

              Дон Гуан.
           Я не Диего, я Гуан.

              Дона Анна.
О боже! нет, не может быть, не верю.

              Дон Гуан.
Я Дон Гуан.

              Дона Анна.
            Не правда.

              Дон Гуан.
                       Я убил
Супруга твоего; и не жалею
О том - и нет раскаянья во мне.

              Дона Анна.
Что слышу я? Нет, нет, не может быть.

              Дон Гуан.
Я Дон Гуан и я тебя люблю.

              Дона Анна (падая).
Где я?... где я? мне дурно, дурно.

              Дон Гуан.
                                  Небо!
Что с нею? что с тобою, Дона Анна?
Встань, встань, проснись, опомнись: твой Диего,
Твой раб у ног твоих.

              Дона Анна.
                      Оставь меня!
(Слабо.)  О, ты мне враг - ты отнял у меня
Все, что я в жизни....

              Дон Гуан.
                       Милое созданье!
Я всем готов удар мой искупить,
У ног твоих жду только приказанья,
Вели - умру; вели - дышать я буду
Лишь для тебя...

              Дона Анна.
                 Так это Дон Гуан...

              Дон Гуан.
Не правда ли - он был описан вам
Злодеем, извергом - о Дона Анна -
Молва, быть может, не совсем неправа,
На совести усталой много зла,
Быть может, тяготеет. Так, Разврата
Я долго был покорный ученик,
Но с той поры как вас увидел я,
Мне кажется, я весь переродился.
Вас полюбя, люблю я добродетель
И в первый раз смиренно перед ней
Дрожащие колена преклоняю.

              Дона Анна.
О, Дон Гуан красноречив - я знаю,
Слыхала я; он хитрый Искуситель.
Вы, говорят, безбожный развратитель,
Вы сущий демон. Сколько бедных женщин
Вы погубили?

              Дон Гуан.
            Ни одной доныне
Из них я не любил.

              Дона Анна.
                   И я поверю,
Чтоб Дон Гуан влюбился в первый раз,
Чтоб не искал во мне он жертвы новой!

              Дон Гуан.
Когда б я вас обманывать хотел,
Признался ль я, сказал ли я то имя,
Которого не можете вы слышать?
Где ж видно тут обдуманность, коварство?

              Дона Анна.
Кто знает вас? - Но как могли придти
Сюда вы; здесь узнать могли бы вас,
И ваша смерть была бы неизбежна.

              Дон Гуан.
Что значит смерть? за сладкий миг свиданья
Безропотно отдам я жизнь.

              Дона Анна.
                          Но как же
Отсюда выдти вам, неосторожный!

              Дон Гуан (цалуя ей руки).
И вы о жизни бедного Гуана
Заботитесь! Так ненависти нет
В душе твоей небесной, Дона Анна?

              Дона Анна.
Ах если б вас могла я ненавидеть!
Однако ж надобно расстаться нам.

              Дон Гуан.
Когда ж опять увидимся?

              Дона Анна.
                        Не знаю,
Когда-нибудь.

              Дон Гуан.
              А завтра?

              Дона Анна.
                        Где же?

              Дон Гуан.
                               Здесь.

              Дона Анна.
О Дон Гуан, как сердцем я слаба.

              Дон Гуан.
В залог прощенья мирный поцалуй...

              Дона Анна.
Пора, поди.

              Дон Гуан.
            Один, холодный, мирный....

              Дона Анна.
Какой ты неотвязчивый! на, вот он.
Что там за стук?... о скройся, Дон Гуан.

              Дон Гуан.
Прощай же, до свиданья, друг мой милый.

           (Уходит и вбегает опять.)

А!.....

              Дона Анна.
       Что с тобой? А!....

(Входит статуя командора. Дона Анна падает.)

              Статуя.
                            Я на зов явился.

              Дон Гуан.
О боже! Дона Анна!

              Статуя.
                   Брось ее,
Вс° кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан.

              Дон Гуан.
Я? нет. Я звал тебя и рад, что вижу.

              Статуя.
Дай руку.

              Дон Гуан.
          Вот она.... о тяжело
Пожатье каменной его десницы!
Оставь меня, пусти-пусти мне руку....
Я гибну - кончено - о Дона Анна!

           (Проваливаются.)



 МОЦАРТ И САЛЬЕРИ


СЦЕНА I.

(Комната.)


              Сальери.
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет - и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма.
Родился я с любовию к искусству;
Ребенком будучи, когда высоко
Звучал орган в старинной церкви нашей,
Я слушал и заслушивался - слезы
Невольные и сладкие текли.
Отверг я рано праздные забавы;
Науки, чуждые музыке, были
Постылы мне; упрямо и надменно
От них отрекся я и предался
Одной музыке. Труден первый шаг
И скучен первый путь. Преодолел
Я ранние невзгоды. Ремесло
Поставил я подножием искусству;
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию. Тогда
Уже дерзнул, в науке искушенный,
Предаться неге творческой мечты.
Я стал творить; но в тишине, но в тайне,
Не смея помышлять еще о славе.
Нередко, просидев в безмолвной келье
Два, три дня, позабыв и сон и пищу,
Вкусив восторг и слезы вдохновенья,
Я жег мой труд и холодно смотрел,
Как мысль моя и звуки, мной рожденны,
Пылая, с легким дымом исчезали.
Что говорю? Когда великий Глюк
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны),
Не бросил ли я вс°, что прежде знал,
Что так любил, чему так жарко верил,
И не пошел ли бодро вслед за ним
Безропотно, как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную?
Усильным, напряженным постоянством
Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Мне улыбнулась; я в сердцах людей
Нашел созвучия своим созданьям.
Я счастлив был: я наслаждался мирно
Своим трудом, успехом, славой; также
Трудами и успехами друзей,
Товарищей моих в искусстве дивном.
Нет! никогда я зависти не знал,
О, никогда! - ниже, когда Пиччини
Пленить умел слух диких парижан,
Ниже, когда услышал в первый раз
Я Ифигении начальны звуки.
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто!... А ныне - сам скажу - я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. - О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений - не в награду
Любви горящей, самоотверженья.
Трудов, усердия, молений послан -
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?... О Моцарт, Моцарт!

              (Входит Моцарт.)

              Моцарт.
Ага! увидел ты! а мне хотелось
Тебя нежданой шуткой угостить.

              Сальери.
Ты здесь! - Давно ль?

              Моцарт.
                      Сейчас. Я шел к тебе,
Нес кое-что тебе я показать;
Но, проходя перед трактиром, вдруг
Услышал скрыпку... Нет, мой друг, Сальери!
Смешнее отроду ты ничего
Не слыхивал... Слепой скрыпач в трактире
Разыгрывал voi che sapete. Чудо!
Не вытерпел, привел я скрыпача,
Чтоб угостить тебя его искусством.
Войди!

(Входит слепой старик со скрыпкой.)

       Из Моцарта нам что-нибудь.

(Старик играет арию из Дон-Жуана; Моцарт хохочет.)

              Сальери.
И ты смеяться можешь?

              Моцарт.
                      Ах, Сальери!
Ужель и сам ты не смеешься?

              Сальери.
                            Нет.
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадону Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.
Пошел, старик.

              Моцарт.
               Постой же: вот тебе,
Пей за мое здоровье.

              (Старик уходит.)

                    Ты, Сальери,
Не в духе нынче. Я приду к тебе
В другое время.

              Сальери.
                Что ты мне принес?

              Моцарт.
Нет - так; безделицу. Намедни ночью
Бессонница моя меня томила,
И в голову пришли мне две, три мысли.
Сегодня их я набросал. Хотелось
Твое мне слышать мненье; но теперь
Тебе не до меня.

              Сальери.
                Ах, Моцарт, Моцарт!
Когда же мне не до тебя? Садись;
Я слушаю.

              Моцарт (за фортепиано).
          Представь себе... кого бы?
Ну, хоть меня - немного помоложе;
Влюбленного - не слишком, а слегка -
С красоткой, или с другом - хоть с тобой -
Я весел.... Вдруг: виденье гробовое,
Незапный мрак иль что-нибудь такое....
Ну, слушай же.

                   (Играет.)

              Сальери.
               Ты с этим шел ко мне
И мог остановиться у трактира
И слушать скрыпача слепого! - Боже!
Ты, Моцарт, недостоин сам себя.

              Моцарт.
Что ж, хорошо?

              Сальери.
               Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;
Я знаю, я.

              Моцарт.
           Ба! право? может-быть....
Но божество мое проголодалось.

              Сальери.
Послушай: отобедаем мы вместе
В трактире Золотого Льва.

              Моцарт.
                          Пожалуй;
Я рад. Но дай, схожу домой, сказать
Жене, чтобы меня она к обеду
Не дожидалась.

              (Уходит.)

              Сальери.
               Жду тебя; смотри ж.
Нет! не могу противиться я доле
Судьбе моей: я избран, чтоб его
Остановить - не то, мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки,
Не я один с моей глухою славой....
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет:
Наследника нам не оставит он.
Что пользы в нем? Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! чем скорей, тем лучше.

Вот яд, последний дар моей Изоры.
Осьмнадцать лет ношу его с собою -
И часто жизнь казалась мне с тех пор
Несносной раной, и сидел я часто
С врагом беспечным за одной трапезой
И никогда на топот искушенья
Не преклонился я, хоть я не трус,
Хотя обиду чувствую глубоко,
Хоть мало жизнь люблю. Вс° медлил я.
Как жажда смерти мучила меня,
Что умирать? я мнил: быть может, жизнь
Мне принесет незапные дары;
Быть может, посетит меня восторг
И творческая ночь и вдохновенье;
Быть может, новый Гайден сотворит
Великое - и наслажуся им....
Как пировал я с гостем ненавистным,
Быть может, мнил я, злейшего врага
Найду; быть может, злейшая обида
В меня с надменной грянет высоты -
Тогда не пропадешь ты, дар Изоры.
И я был прав! и наконец нашел
Я моего врага, и новый Гайден
Меня восторгом дивно упоил!
Теперь - пора! заветный дар любви,
Переходи сегодня в чашу дружбы.


СЦЕНА II.

(Особая комната в трактире; фортепиано.)

МОЦАРТ И САЛЬЕРИ ЗА СТОЛОМ.


              Сальери.
Что ты сегодня пасмурен?

              Моцарт.
                        Я? Нет!

              Сальери.
Ты верно, Моцарт, чем-нибудь расстроен?
Обед хороший, славное вино,
А ты молчишь и хмуришься.

              Моцарт.
                          Признаться,
Мой Requiem меня тревожит.

              Сальери.
                           А!
Ты сочиняешь Requiem? Давно ли?

              Моцарт.
Давно, недели три. Но странный случай...
Не сказывал тебе я?

              Сальери.
                   Нет.

              Моцарт.
                        Так слушай.
Недели три тому, пришел я поздно
Домой. Сказали мне, что заходил
За мною кто-то. Отчего - не знаю,
Всю ночь я думал: кто бы это был?
И что ему во мне? Назавтра тот же
Зашел и не застал опять меня.
На третий день играл я на полу
С моим мальчишкой. Кликнули меня;
Я вышел. Человек, одетый в черном,
Учтиво поклонившись, заказал
Мне Requiem и скрылся. Сел я тотчас
И стал писать - и с той поры за мной
Не приходил мой черный человек;
А я и рад: мне было б жаль расстаться
С моей работой, хоть совсем готов
Уж Requiem. Но между тем я....

              Сальери.
                               Что?

              Моцарт.
Мне совестно признаться в этом....

              Сальери.
                                  В чем же?

              Моцарт.
Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мною всюду
Как тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.

              Сальери.
       И, полно! что за страх ребячий?
Рассей пустую думу. Бомарше
Говаривал мне: "Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку.
Иль перечти Женитьбу Фигаро".

              Моцарт.
Да! Бомарше ведь был тебе приятель;
Ты для него Тарара сочинил,
Вещь славную. Там есть один мотив....
Я все твержу его, когда я счастлив....
Ла ла ла ла.... Ах, правда ли, Сальери,
Что Бомарше кого-то отравил?

              Сальери.
Не думаю: он слишком был смешон
Для ремесла такого.

              Моцарт.
                    Он же гений,
Как ты, да я. А гений и злодейство,
Две вещи несовместные. Не правда ль?

              Сальери.
Ты думаешь?

     (Бросает яд в стакан Моцарта.)

           Ну, пей же.

              Моцарт.
                      За твое
Здоровье, друг, за искренний союз,
Связующий Моцарта и Сальери,
Двух сыновей гармонии.

                   (Пьет.)

              Сальери.
                       Постой,
Постой, постой!... Ты выпил!.... без меня?

              Моцарт  (бросает салфетку на стол).
Довольно, сыт я.

           (Идет к фортепиано.)

                Слушай же, Caльери,
Мой Requiem. (Играет.)
                     Ты плачешь?

              Сальери.
                                 Эти слезы
Впервые лью: и больно и приятно,
Как будто тяжкий совершил я долг,
Как будто нож целебный мне отсек
Страдавший член! друг Моцарт, эти слезы....
Не замечай их. Продолжай, спеши
Еще наполнить звуками мне душу....

              Моцарт.
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! но нет; тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов.
Не правда ль? Но я нынче нездоров,
Мне что-то тяжело; пойду, засну.
Прощай же!

              Сальери.
           До свиданья.

                   (Один.)

                        Ты заснешь
Надолго, Моцарт! но ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные. Неправда:
А Бонаротти? или это сказка
Тупой, бессмысленной толпы - и не был
Убийцею создатель Ватикана?



ПИР ВО ВРЕМЯ  ЧУМЫ

(ИЗ ВИЛЬСОНОВОЙ ТРАГЕДИИ: THE CITY ОF THE PLAGUE. )


УЛИЦА. НАКРЫТЫЙ СТОЛ.
НЕСКОЛЬКО ПИРУЮЩИХ МУЖЧИН И ЖЕНЩИН.


              Молодой человек.
   Почтенный председатель! я напомню
О человеке, очень нам знакомом,
О том, чьи шутки, повести смешные,
Ответы острые и замечанья,
Столь едкие в их важности забавной,
Застольную беседу оживляли
И разгоняли мрак, который ныне
Зараза, гостья наша, насылает
На самые блестящие умы.
Тому два дня, наш общий хохот славил
Его рассказы; невозможно быть,
Чтоб мы в своем веселом пированьи
Забыли Джаксона! Его здесь кресла
Стоят пустые, будто ожидая
Весельчака - но он ушел уже
В холодные, подземные жилища...
Хотя красноречивейший язык
Не умолкал еще во прахе гроба,
Но много нас еще живых, и нам
Причины нет печалиться. Итак
Я предлагаю выпить в его память,
С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,
Как будто б был он жив.

              Председатель.
                       Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчаньи
Мы выпьем в честь его.

              Молодой человек.
                      Да будет так!

           (Все пьют молча.)

              Председатель.
   Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством;
Спой, Мери, нам, уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем.

              Мери   (поет).

          Было время, процветала
      В мире наша сторона:
      В воскресение бывала
      Церковь божия полна;
      Наших деток в шумной школе
      Раздавались голоса,
      И сверкали в светлом поле
      Серп и быстрая коса.

          Ныне церковь опустела;
      Школа глухо заперта;
      Нива праздно перезрела;
      Роща темная пуста;
      И селенье, как жилище
      Погорелое, стоит, -
      Тихо все - одно кладбище
      Не пустеет, не молчит -

         Поминутно мертвых носят,
      И стенания живых
      Боязливо бога просят
      Упокоить души их.
      Поминутно места надо,
      И могилы меж собой,
      Как испуганное стадо,
      Жмутся тесной чередой.

         Если ранняя могила
      Суждена моей весне -
      Ты, кого я так любила,
      Чья любовь отрада мне, -
      Я молю: не приближайся
      К телу Дженни ты своей;
      Уст умерших не касайся,
      Следуй издали за ней.

         И потом оставь селенье.
      Уходи куда-нибудь,
      Где б ты мог души мученье
      Усладить и отдохнуть.
      И когда зараза минет,
      Посети мой бедный прах;
      А Эдмонда не покинет
      Дженни даже в небесах!

        Председатель.
Благодарим, задумчивая Мери,
Благодарим за жалобную песню!
В дни прежние чума такая ж видно
Холмы и долы ваши посетила,
И раздавались жалкие стенанья
По берегам потоков и ручьев,
Бегущих ныне весело и мирно
Сквозь дикий рай твоей земли родной;
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне
Унылой и приятной.... нет! ничто
Так не печалит нас среди веселий,
Как томный, сердцем повторенный звук!

              Мери.
   О, если б никогда я не певала
Вне хижины родителей своих!
Они свою любили слушать Мери;
Самой себе я, кажется, внимаю
Поющей у родимого порога -
Мой голос слаще был в то время: он
Был голосом невинности....

              Луиза.
                          Не в моде
Теперь такие песни! но вс° ж есть
Еще простые души: рады таять
От женских слез, и слепо верят им.
Она уверена, что взор слезливый
Ее неотразим - а если б то же
О смехе думала своем, то верно
Вс° б улыбалась. Вальсингам хвалил
Крикливых северных красавиц: вот
Она и расстоналась. Ненавижу
Волос шотландских этих желтизну.

              Председатель.
Послушайте: я слышу стук колес!

(Едет телега, наполненная мертвыми телами. Негр управляет ею.)

     Aгa! Луизе дурно; в ней, я думал -
По языку судя, мужское сердце.
Но так-то - нежного слабей жестокой,
И страх живет в душе, страстьми томимой!
Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

              Мери.
   Сестра моей печали и позора,
Приляг на грудь мою.

     Луиза  (приходя в чувство).
                Ужасный демон
Приснился мне: весь черный, белоглазый....
Он звал меня в свою тележку. В ней
Лежали мертвые - и лепетали
Ужасную, неведомую речь....
Скажите мне: во сне ли это было?
Проехала ль телега?

       Молодой человек.
                   Ну, Луиза,
Развеселись - хоть улица вся наша
Безмолвное убежище от смерти,
Приют пиров ничем невозмутимых,
Но знаешь? эта черная телега
Имеет право всюду разъезжать -
Мы пропускать ее должны! Послушай
Ты, Вальсингам: для пресеченья споров
И следствий женских обмороков, спой
Нам песню - вольную, живую песню -
Не грустию шотландской вдохновенну,
А буйную, вакхическую песнь,
Рожденную за чашею кипящей.

            Председатель.
   Такой не знаю - но спою вам гимн,
Я в честь чумы - я написал его
Прошедшей ночью, как расстались мы.
Мне странная нашла охота к рифмам,
Впервые в жизни! Слушайте ж меня:
Охриплый голос мой приличен песне. -

              Многие.
   Гимн в честь чумы! послушаем его!
Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

       Председатель (поет).

   Когда могущая зима,
Как бодрый вождь, ведет сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, -
На встречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.

         *
   Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой....
Что делать нам? и чем помочь?

         *
   Как от проказницы зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы;
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.

         *
   Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

         *
   Вс°, вс°, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья -
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

         *
   И так - хвала тебе, Чума!
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы,
И Девы-Розы пьем дыханье -
Быть может - - полное Чумы!

         (Входит старый священник.)

              Священник.
Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространенной!
Средь ужаса плачевных похорон,
Средь бледных лиц молюсь я на кладбище -
А ваши ненавистные восторги
Смущают тишину гробов - и землю
Над мертвыми телами потрясают!
Когда бы стариков и жен моленья
Не освятили общей, смертной ямы -
Подумать мог бы я, что нынче бесы
Погибший дух безбожника терзают
И в тьму кромешную тащат со смехом.

              Несколько голосов.
   Он мастерски об аде говорит!
Ступай, старик! ступай своей дорогой!

              Священник.
   Я заклинаю вас святою кровью
Спасителя, распятого за нас:
Прервите пир чудовищный, когда
Желаете вы встретить в небесах
Утраченных возлюбленные души -
Ступайте по своим домам!

              Председатель.
                        Дома
У нас печальны - юность любит радость.

              Священник.
Ты ль это, Вальсингам? Ты ль самый тот,
Кто три тому недели, на коленях,
Труп матери, рыдая, обнимал
И с воплем бился над ее могилой?
Иль думаешь: она теперь не плачет,
Не плачет горько в самых небесах,
Взирая на пирующего сына
В пиру разврата, слыша голос твой,
Поющий бешеные песни, между
Мольбы святой и тяжких воздыханий?
Ступай за мной!

              Председатель.
               Зачем приходишь ты
Меня тревожить? не могу, не должен
Я за тобой идти: я здесь удержан
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той мертвой пустоты,
Которую в моем дому встречаю -
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня господь) -
Погибшего - но милого созданья....
Тень матери не вызовет меня
Отселе - поздно - слышу голос твой,
Меня зовущий - признаю усилья
Меня спасти.... старик! иди же с миром;
Но проклят будь, кто за тобой пойдет!

              Многие.
   Bravo, bravo! достойный председатель!
Вот проповедь тебе! пошел! пошел!

              Священник.
Матильды чистый дух тебя зовет!

              Председатель (встает).
   Клянись же мне, с поднятой к небесам -
Увядшей, бледною рукой - оставить
В гробу навек умолкнувшее имя!
О, если б от очей ее бессмертных
Скрыть это зрелище! меня когда-то
Она считала чистым, гордым, вольным -
И знала рай в объятиях моих....
Где я? святое чадо света! вижу
Тебя я там, куда мой падший дух
Не досягнет уже....

              Женский голос.
                    Он сумасшедший -
Он бредит о жене похороненной!

              Священник.
Пойдем, пойдем...

              Председатель.
                 Отец мой, ради бога,
Оставь меня!

              Священник.
            Спаси тебя господь!
Прости, мой сын. (Уходит. Пир продолжается. Председатель остается погруженный в 
глубокую задумчивость.)



<РУСАЛКА>


БЕРЕГ ДНЕПРА. МЕЛЬНИЦА.

МЕЛЬНИК, ДОЧЬ ЕГО.


                   Мельник.
Оx, то-то все вы, девки молодые,
Все глупы вы. Уж если подвернулся
К вам человек завидный, не простой,
Так должно вам его себе упрочить.
А чем? разумным, честным поведеньем;
Заманивать то строгостью, то лаской;
Порою исподволь обиняком
О свадьбе заговаривать - а пуще
Беречь свою девическую честь -
Бесценное сокровище; она -
Что слово - раз упустишь, не воротишь.
А коли нет на свадьбу уж надежды,
То вс°-таки по крайней мере можно
Какой-нибудь барыш себе - иль пользу
Родным да выгадать; подумать надо:
"Не вечно ж будет он меня любить
И баловать меня" - Да нет! куда
Вам помышлять о добром деле! кстати ль?
Вы тотчас одуреете; вы рады
Исполнить даром прихоти [его];
Готовы целый день висеть на шее
У милого дружка - а милый друг
Глядь и пропал, и след простыл; а вы
Осталися ни с чем. Ох, все вы глупы!
Не говорил ли я тебе сто раз:
Эй, дочь, смотри; не будь такая дура,
Не прозевай ты счастья своего,
Не упускай ты князя, да спроста
Не погуби самой себя? - Что ж вышло?....
Сиди теперь, да вечно плачь о том,
Чего уж не воротишь.

              Дочь.
                     Почему же
Ты думаешь, что бросил он меня?

              Мельник.
Как почему? да сколько раз, бывало,
В неделю он на мельницу езжал?
А? всякой божий день, а иногда
И дважды в день - а там вс° реже, реже
Стал приезжать - и вот девятый день
Как не видали мы его. Что скажешь?

              Дочь.
Он занят; мало ль у него заботы?
Ведь он не мельник - за него не станет
Вода работать. Часто он твердит,
Что всех трудов его труды тяжеле.

              Мельник.
Да, верь ему. Когда князья трудятся
И что их труд? травить лисиц и зайцев,
Да пировать, да обижать соседей,
Да подговаривать вас, бедных дур.
Он сам работает, куда как жалко!
А за меня вода!.. а мне покою
Ни днем, ни ночью нет, а там посмотришь:
То здесь, то там нужна еще починка,
Где гниль, где течь. - Вот если б ты у князя
Умела выпросить на перестройку
Хоть несколько деньжонок, было б лучше.

              Дочь.
 Ах!

              Мельник.
     Что такое?

              Дочь.
                  Чу! я слышу топот
Его коня.... Он, он!

              Мельник.
                      Смотри же, дочь,
Не забывай моих советов, помни.....

              Дочь.
Вот он, вот он!

(Входит князь. Конюший уводит его коня.)

              Князь.
                Здорово, милый друг.
Здорово, мельник.

              Мельник.
                  Милостивый князь,
Добро пожаловать. Давно, давно
Твоих очей мы светлых не видали.
Пойду тебе готовить угощенье.

               (Уходит.)

              Дочь.
Ах, наконец ты вспомнил обо мне!
Не стыдно ли тебе так долго мучить
Меня пустым жестоким ожиданьем?
Чего мне в голову не приходило?
Каким себя я страхом не пугала?
То думала, что конь тебя занес
В болото или пропасть, что медведь
Тебя в лесу дремучем одолел,
Что болен ты, что разлюбил меня -
Но слава богу! жив ты, невредим,
И любишь вс° попрежнему меня;
Неправда ли?

              Князь.
           Попрежнему, мой ангел.
Нет, больше прежнего.

              Любов<ница>.
                     Однако ты
Печален; что с тобою?

              Князь.
                     Я печален?
Тебе так показалось - нет, я весел
Всегда, когда тебя лишь вижу.

              Она.
                              Нет.
Когда ты весел, издали ко мне
Спешишь и кличешь - где моя голубка,
Что делает она? а там цалуешь
И вопрошаешь: рада ль я тебе
И ожидала ли тебя так рано -
А нынче - слушаешь меня ты молча,
Не обнимаешь, не цалуешь в очи,
Ты чем-нибудь встревожен верно. Чем же?
Уж [на меня] не [сердишься] ли ты?

              Князь.
Я не хочу притворствовать напрасно.
Ты права: в сердце я ношу печаль
Тяжелую - и ты ее не можешь
Ни ласками любовными рассеять,
Ни облегчить, ни даже разделить.

              Она.
Но больно мне с тобою не грустить
Одною грустью - тайну мне поведай.
Позволишь - буду плакать; не позволишь -
Ни слезкой я тебе не досажу.

              Князь.
Зачем мне медлить? чем скорей, тем лучше.
Мой милый друг, ты знаешь, нет на свете
Блаженства прочного: ни знатный род,
Ни красота, ни сила, ни богатство,
Ничто беды не может миновать.
И мы - не правда ли, моя голубка?
Мы были счастливы; по крайней мере
Я счастлив был тобой, твоей любовью.
И что вперед со мною ни случится,
Где б ни был я, всегда я буду помнить
Тебя, мой друг; того, что я теряю,
Ничто на свете мне не заменит.

              Она.
Я слов твоих еще не понимаю,
Но уж мне страшно. Нам судьба грозит,
Готовит нам неведомое горе,
Разлуку, может быть.

              Князь.
                     Ты yгадала.
Разлука нам судьбою суждена.

              Она.
Кто нас разлучит? разве за тобою
Идти вослед я всюду не властна?
Я мальчиком оденусь. Верно буду
Тебе служить, дорогою, в походе
Иль на войне - войны я не боюсь -
Лишь видела б тебя. Нет, нет, не верю.
Иль выведать мои ты мысли хочешь,
Или со мной пустую шутку шутишь.

              Князь.
Нет, шутки мне на ум нейдут сегодня,
Выведывать тебя не нужно мне,
Не снаряжаюсь я ни в дальный путь,
Ни на войну - я дома остаюсь,
Но должен я с тобой навек проститься.

              Она.
Постой, теперь я понимаю вс°...
Ты женишься. (Князь молчит.)
             Ты женишься!

              Князь.
                         Что делать?
Сама ты рассуди. Князья не вольны,
Как девицы - не по сердцу они
Себе подруг берут, а по расчетам
Иных людей, для выгоды чужой.
Твою печаль утешит бог и время.
Не забывай меня; возьми на память
Повязку - дай, тебе я сам надену.
Еще с собой привез я ожерелье -
Возьми его. Да вот еще: отцу
Я это посулил. Отдай ему.

(Дает ей в руки мешок с золотом.)

Прощай.

              Она.
        Постой; тебе сказать должна я
Не помню что.

              Князь.
              Припомни.

              Она.
                       Для тебя
Я вс° готова.... нет не то... Постой -
Нельзя, чтобы навеки в самом деле
Меня ты мог покинуть... Вс° не то...
Да!... вспомнила: сегодня у меня
Ребенок твой под сердцем шевельнулся.

              Князь.
Несчастная! как быть? хоть для него
Побереги себя; я не оставлю
Ни твоего ребенка, ни тебя.
Современем, быть может, сам приеду
Вас навестить. Утешься, не крушися.
Дай обниму тебя в последний раз.

                   (Уходя.)

Ух! кончено - душе как будто легче.
Я бури ждал, но дело обошлось
Довольно тихо.

(Уходит. Она остается неподвижною.)

              Мельник (входит).
               Не угодно ль [будет]
Пожаловать на мельницу... да где ж он?
Скажи, где князь наш? ба, ба, ба! какая
Повязка! вся в каменьях дорогих!
Так и горит! и бусы!.... Ну, скажу,
Подарок царский. Ах он благодетель!
А это что? мошонка! уж не деньги ль?
Да что же ты стоишь, не отвечаешь,
Не вымолвишь словечка? али ты
От радости нежданой одурела,
Иль на тебя столбняк нашел?

              Дочь.
                           Не верю,
Не может быть. Я так его любила.
Или он зверь? иль сердце у него
Косматое?

              Мельник.
          О ком ты говоришь?

              Дочь.
Скажи, родимый, как могла его
Я прогневить? в одну недельку разве
Моя краса пропала? иль его
Отравой опоили?

              Мельник.
               Что с тобою?

              Дочь.
Родимый, он уехал. Вон он скачет! -
И я, безумная, его пустила,
Я за полы его не уцепилась,
Я не повисла на узде коня!
Пускай же б он с досады отрубил
Мне руки по локоть, пускай бы тут же
Он растоптал меня своим конем!

              Мельник.
[Ты бредишь!]

              Дочь.
             [Видишь ли], князья не вольны,
Как девицы, не по сердцу они
Берут жену себе.... а вольно им,
Небось, подманивать, божиться, плакать
И говорить: тебя я повезу
В мой светлый терем, в тайную светлицу
И наряжу в парчу и бархат алый.
Им вольно бедных девушек учить
С полуночи на свист их подыматься,
И до зари за мельницей сидеть.
Им любо сердце княжеское тешить
Бедами нашими, а там прощай,
Ступай, голубушка, куда захочешь,
Люби, кого замыслишь.

              Мельник.
                     Вот в чем дело.

              Дочь.
Да кто ж <его> невеста? на кого
Он променял меня? <о,> я узнаю,
Я доберусь - я ей скажу злодейке:
Отстань от князя - видишь, две волчихи
Не водятся в одном овраге.

              Мельник.
                          Дура!
Уж если князь берет себе невесту,
Кто может помешать ему? Вот то-то.
Не говорил ли я тебе....

              Дочь.
                        И мог он
Как добрый человек со мной прощаться,
И мне давать подарки - каково! -
И деньги! выкупить себя он думал,
Он мне хотел язык засеребрить,
Что<б> не прошла о нем худая слава
И не дошла до молодой жены.
Да бишь, забыла я - тебе отдать
Велел он это серебро, за то,
Что был хорош ты до него, что дочку
За ним пускал таскаться, что ее
Держал не строго... В прок тебе пойдет
Моя погибель. (Отдает ему мешок.)

              Отец (в слезах).
              До чего я дожил!
Что бог привел услышать! Грех тебе
Так горько упрекать отца родного.
Одно дитя ты у меня на свете,
Одна отрада в старости моей.
Как было мне тебя не баловать?
Бог наказал меня за то, что слабо
Я выполнил отцовский долг.

              Дочь.
                          Ох, душно!
Холодная змия мне шею давит...
Змеей, змеей <опутал> он меня,
Не жемчугом. (Рвет с себя жемчуг.)

              Мельник.
            Опомнись.

              Дочь.
                      Так бы я
Разорвала тебя, змею злодейку,
Проклятую разлучницу мою!

              Мельник.
Ты бредишь, право, бредишь.

              Дочь (сымает с себя повязку).
                           Вот венец мой,
Венец позорный! вот чем нас венчал
Лукавый враг, когда я отреклася
Ото всего, чем прежде дорожила.
Мы развенчались. - Сгинь ты, мой венец!

        (Бросает повязку в Днепр.)

Теперь все кончено. (Бросается в реку.)

              Старик (падая).
                    Ох, горе, горе!


КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ.

СВАДЬБА. МОЛОДЫЕ СИДЯТ ЗА СТОЛОМ.
ГОСТИ. ХОР ДЕВУШЕК.


              Сват.
Веселую мы свадебку сыграли.
Ну, здравствуй, князь с княгиней молодой.
Дай бог вам жить в любови да совете,
А нам у вас почаще пировать.
Что ж, красные девицы, вы примолкли?
Что ж, белые лебедушки, притихли?
Али все песенки вы перепели?
Аль горлышки от пенья пересохли?

              Хор.

Сватушка, сватушка,
Бестолковый сватушка!
По невесту ехали,
В огород заехали,
Пива бочку пролили,
Всю капусту полили,
Тыну поклонилися,
Верее молилися:
Верея ль, вереюшка,
Укажи дороженьку
По невесту ехати.
Сватушка догадайся,
За мошоночку принимайся,
В мошне денежка шевелится,
К красным девушкам норовится.

              Сват.
Насмешницы, уж выбрали вы песню!
На, на, возьмите, не корите свата.

              (Дарит девушек.)

              Один голос.
По камышкам по желтому песочку
Пробегала быстрая речка,
В быстрой речке гуляют две рыбки,
Две рыбки, две малые плотицы.
А слышала ль ты, рыбка-сестрица,
Про вести-то наши, про речные?
Как вечор у нас краска девица топилась,
Утопая, мила друга проклинала.

              Сват.
Красавицы! да это что за песня?
Она, кажись, не свадебная; нет.
Кто выбрал эту песню? а?

              Девушки.
                        Не я -
Не я - не мы...

              Сват.
                Да кто ж пропел ее?

(Шопот и смятение между девушками.)

              Князь.
Я знаю кто.

(Встает изо стола и говорит тихо конюшему.)

           [Она сюда прокралась.]
Скорее выведи ее. Да сведай,
Кто смел ее впустить.

 (Конюший подходит к девушкам.)

              Князь (садится, про себя).
                      Она, пожалуй,
Готова здесь наделать столько шума,
Что со стыда не буду знать, куда
И спрятаться.

              Конюший.
              Я не нашел ее.

              Князь.
Ищи. Она, я знаю, здесь. Она
Пропела эту песню.

              Гость.
                  Ай да мед!
И в голову и в ноги так и бьет -
Жаль горек: подсластить его б не худо.

(Молодые цалуются. Слышен слабый крик.)

              Князь.
Она! вот крик ее ревнивый. (Конюшему.)
                          Что?

              Конюший.
Я не нашел ее нигде.

              Князь.
                    Дурак.

              Дружко (вставая).
Не время ль нам княгиню выдать мужу
Да молодых в дверях осыпать хмелем?

                  (Все встают.)

              Сваха.
Вестимо, время. Дайте ж петуха.

(Молодых кормят жареным петухом, потом осыпают хмелем - и ведут в спальню.)

              Сваха.
Княгиня душенька, не плачь, не бойся,
Послушна будь.

(Молодые уходят в спальню, гости все расходятся, кроме свахи и дружка.)

              Дружко.
                Где чарочка? Всю ночь
Под окнами я буду разъезжать,
Так укрепиться мне вином не худо.

              Сваха (наливает ему чарку).
На, кушай, на здоровье.

              Дружко.
                        Ух! спасибо.
Вс° хорошо, не правда ль, обошлось?
И свадьба хоть куда.

              Сваха.
                    Да, слава богу,
Вс° хорошо - одно не хорошо.

              Дружко.
А что?

              Сваха.
Да не к добру пропели песню
Не свадебную, а бог весть какую.

              Дружко.
Уж эти девушки - никак нельзя им
Не попроказить. Статочно ли дело
Мутить нарочно княжескую свадьбу.
Пойти-ка мне садиться на коня
Прощай, кума. (Уходит.)

              Сваха.
Ох, сердце не на месте!
Не в пору сладили мы эту свадьбу.


СВЕТЛИЦА.

КНЯГИНЯ И МАМКА.


              Княгиня.
Чу - кажется, трубят; нет, он не едет.
Ах, мамушка как был он женихом,
Он от меня на шаг не отлучался,
С меня очей бывало не сводил.
Женился он, и вс° пошло не так.
Теперь меня ранешенко разбудит
И уж велит себе коня седлать;
Да до ночи бог ведает где ездит;
Воротится, чуть ласковое слово
Промолвит мне, чуть ласковой рукой
По белому лицу меня потреплет.

              Мамка.
Княгинюшка, мужчина что петух:
Кири куку! мах мах крылом и прочь.
А женщина, что бедная наседка:
Сиди себе да выводи цыплят.
Пока жених - уж он не насидится.
Ни пьет, ни ест, глядит не наглядится.
Женился - и заботы настают.
То надобно соседей навестить,
То на охоту ехать с соколами,
То на войну нелегкая несет,
Туда, сюда - а дома не сидится.

              Княгиня.
Как думаешь? уж нет ли у него
Зазнобы тайной?

              Мамка.
                Полно, не греши:
Да на кого тебя он променяет?
Ты всем взяла: красою ненаглядной,
Обычаем и разумом. Подумай:
Ну в ком ему найти, как не в тебе
Сокровища такого?

              Княгиня.
Когда б услышал бог мои молитвы
И мне послал детей! К себе тогда б
Умела вновь я мужа привязать....
А! полон двор охотниками. Муж
Домой приехал. Что ж его не видно?

              (Входит ловчий.)

Что князь, где он?

              Ловчий.
                   Князь приказал домой
Отъехать нам.

              Княгиня.
              А где ж он сам?

              Ловчий.
                             Остался
Один в лесу на берегу Днепра.

              Княгиня.
И князя вы осмелились оставить
Там одного; усердные вы слуги!
Сейчас назад, сейчас к нему скачите!
Сказать ему, что я прислала вас.

              (Ловчий уходит.)

Ах боже мой! в лесу ночной порою
И дикий зверь и лютый человек
И леший бродит - долго ль до беды.
Скорей зажги свечу перед иконой.

              Мамка.
Бегу, мой свет, бегу...


ДНЕПР. НОЧЬ.


              Русалки.

         [Веселой толпою
         С глубокого дна
         Мы ночью всплываем,
         Нас греет луна.]
Любо нам порой ночною
Дно речное покидать,
Любо вольной головою
Высь речную разрезать,
Подавать друг дружке голос,
Воздух звонкий раздражать,
И зеленый влажный волос
В нем сушить и отряхать.

              Одна.
Тише, тише! под кустами
Что-то кроется во мгле.

              Другая.
Между месяцем и нами
Кто-то ходит по земле.

              (Прячутся.)

              Князь.
Знакомые, печальные места!
Я узнаю окрестные предметы -
Вот мельница! Она уж развалилась;
Веселый шум ее колес умолкнул;
Стал жернов - видно, умер и старик.
Дочь бедную оплакал он недолго
Тропинка тут вилась - она заглохла.
Давно-давно сюда никто не ходит;
Тут садик был с забором - неужели
Разросся он кудрявой этой рощей?
Ах, вот и дуб заветный, здесь она,
Обняв меня, поникла и умолкла...
Возможно ли?..

(Идет к деревьям, листья сыплятся.)

               Что это значит? листья
Поблекнув вдруг свернулися и с шумом
Посыпались как пепел на меня.
Передо мной стоит он гол и черн,
Как дерево проклятое.

(Входит старик, в лохмотьях и полунагой.)

              Старик.
                      Здорово,
Здорово, зять.

              Князь.
               Кто ты?

              Старик.
                       Я здешний ворон.

              Князь.
Возможно ль? Это мельник!

              Старик.
                          Что за мельник!
Я продал мельницу бесам запечным,
А денежки отдал на сохраненье
Русалке, вещей дочери моей
Они в песку Днепра-реки зарыты,
Их рыбка одноглазка стережет.

              Князь.
Несчастный, он помешан. Мысли в нем
Рассеяны как тучи после бури.

              Старик.
Зачем вечор ты не приехал к нам?
У нас был пир, тебя мы долго ждали.

              Князь.
Кто ждал меня?

              Старик.
                Кто ждал? вестимо, дочь.
Ты знаешь, я на вс° гляжу сквозь пальцы
И волю вам даю: сиди она
С тобою хоть всю ночь, до петухов,
Ни слова не скажу я.

              Князь.
                     Бедный мельник!

              Старик.
Какой я мельник, говорят тебе,
Я ворон, а не мельник. Чудный случай:
Когда (ты помнишь?) бросилась она
В реку, я побежал за нею следом
И с той скалы прыгнуть хотел, да вдруг
Почувствовал, два сильные крыла
Мне выросли внезапно из-под мышек
И в воздухе сдержали. С той поры
То здесь, то там летаю, то клюю
Корову мертвую, то на могилке
Сижу, да каркаю.

              Князь.
                Какая жалость!
Кто ж за тобою смотрит?

              Старик.
                        Да, за мною
Присматривать не худо. Стар я стал
И шаловлив. За мной, спасибо, смотрит
Русалочка.

              Князь.
           Кто?

              Старик.
                Внучка.

              Князь.
                        Невозможно
Понять его. Старик, ты здесь в лесу
Иль с голоду умрешь, иль зверь тебя
Заест. Не хочешь ли пойти в мой терем
Со мною жить?

              Старик.
              В твой терем? нет! спасибо!
Заманишь, а потом меня, пожалуй,
Удавишь ожерельем. Здесь я жив
И сыт и волен. Не хочу в твой терем.

               (Уходит.)

              Князь.
И этому вс° я виною! Страшно
Ума лишиться. Легче умереть.
На мертвеца глядим мы с уваженьем,
Творим о нем молитвы. Смерть равняет
С ним каждого. Но человек, лишенный
Ума, становится не человеком.
Напрасно речь ему дана, не правит
Словами он, в нем брата своего
Зверь узнает, он людям в посмеянье,
Над ним всяк волен, бог его не судит.
Старик несчастный! вид его во мне
Раскаянья все муки растравил!

              Ловчий.
Вот он. Насилу-то его сыскали!

              Князь.
Зачем вы здесь?

              Ловчий.
                Княгиня нас послала.
Она боялась за тебя.

              Князь.
                     Несносна
Ее заботливость! иль я ребенок,
Что шагу мне ступить нельзя без няньки?

(Уходит. Русалки показываются над водой.)

              Русалки.

Что, сестрицы? в поле чистом
Не догнать ли их скорей?
Плеском, хохотом и свистом
Не пугнуть ли их коней?

Поздно. Рощи потемнели,
Холодеет глубина,
Петухи в селе пропели,
Закатилася луна.

              Одна.
Погодим еще, сестрица.

              Другая.
Нет, пора, пора, пора.
Ожидает нас царица,
Наша строгая сестра.

             (Скрываются.)


ДНЕПРОВСКОЕ ДНО.

ТЕРЕМ РУСАЛОК.

(Русалки прядут около своей царицы.)


              Старшая русалка.
Оставьте пряжу, сестры. Солнце село.
Столбом луна блестит над нами. Полно,
Плывите вверх под небом поиграть,
Да никого не трогайте сегодня,
Ни пешехода щекотать не смейте,
Ни рыбакам их невод отягчать
Травой и тиной - ни ребенка в воду
Заманивать рассказами о рыбках.

             (Входит русалочка.)

Где ты была?

              Дочь.
             На землю выходила
Я к дедушке. Вс° просит он меня
Со дна реки собрать ему те деньги,
Которые когда-то в воду к нам
Он побросал. Я долго их искала;
А что такое деньги, я не знаю -
Однако же я вынесла ему
Пригоршню раковинок самоцветных.
Он очень был им рад.

              Русалка.
                    Безумный скряга!
Послушай, дочка. Нынче на тебя
Надеюсь я. На берег наш сегодня
Придет мужчина. Стереги его
И выдь ему навстречу. Он нам близок,
Он твой отец.

              Дочь.
              Тот самый, что тебя
Покинул и на женщине женился?

              Русалка.
Он сам; к нему нежнее приласкайся
И расскажи вс° то, что от меня
Ты знаешь про свое рожденье; также
И про меня. И если спросит он,
Забыла ль я его иль нет, скажи,
Что вс° его я помню и люблю
И жду к себе. Ты поняла меня?

              Дочь.
О, поняла.

              Русалка.
            Ступай же.

             (Одна.)

                      С той поры,
Как бросилась без памяти я в воду
Отчаянной и презренной девчонкой
И в глубине Днепра-реки очнулась
Русалкою холодной и могучей,
Прошло семь долгих лет - я каждый день
О мщеньи помышляю...
И ныне, кажется, мой час настал.


БЕРЕГ.


              Князь.
Невольно к этим грустным берегам
Меня влечет неведомая сила.
Вс° здесь напоминает мне былое
И вольной, красной юности моей
Любимую, хоть горестную повесть.
Здесь некогда [любовь] меня встречала,
Свободная, [кипящая] любовь;
Я счастлив был, безумец!... и я мог
Так ветрено от счастья отказаться.
Печальные, печальные мечты
Вчерашняя мне встреча оживила.
Отец несчастный! как ужасен он!
Авось опять его сегодня встречу,
И согласится он оставить лес
И к нам переселиться...

(Русалочка выходит на берег.)

                       Что я вижу!
Откуда ты, прекрасное дитя?



CКУПОЙ РЫЦАРЬ

(СЦЕНЫ ИЗ ЧЕНСТОНОВОЙ ТРАГИ-КОМЕДИИ: THE COVETOUS KNIGHT. )


СЦЕНА I.

(В башне.)

АЛЬБЕР И ИВАН.


              Альбер.
Во что бы то ни стало, на турнире
Явлюсь я. Покажи мне шлем, Иван.

     (Иван подает ему шлем.)

Пробит насквозь, испорчен. Невозможно
Его надеть. Достать мне надо новый.
Какой удар! проклятый граф Делорж!

              Иван.
И вы ему порядком отплатили,
Как из стремян вы вышибли его,
Он сутки замертво лежал - и вряд ли
Оправился.

              Альбер.
           А вс° ж он не в убытке;
Его нагрудник цел венецианской,
А грудь своя: гроша ему не стоит;
Другой себе не станет покупать.
Зачем с него не снял я шлема тут же!
А снял бы я, когда б не было стыдно
Мне дам и герцога. Проклятый граф!
Он лучше бы мне голову пробил.
И платье нужно мне. В последний раз
Все рыцари сидели тут в атласе
Да бархате; я в латах был один
За герцогским столом. Отговорился
Я тем, что на турнир попал случайно.
А нынче что скажу? О, бедность, бедность!
Как унижает сердце нам она!
Когда Делорж копьем своим тяжелым
Пробил мне шлем и мимо проскакал,
А я с открытой головой пришпорил
Эмира моего, помчался вихрем
И бросил графа на двадцать шагов,
Как маленького пажа; как все дамы
Привстали с мест, когда сама Клотильда,
Закрыв лицо, невольно закричала,
И славили герольды мой удар:
Тогда никто не думал о причине
И храбрости моей и силы дивной!
Взбесился я за поврежденный шлем;
Геройству что виною было? - скупость -
Да! заразиться здесь не трудно ею
Под кровлею одной с моим отцом.
Что бедный мой Эмир?

              Иван.
                     Он вс° хромает.
Вам выехать на нем еще нельзя.

              Альбер.
Ну делать нечего: куплю Гнедого.
Не дорого и просят за него.

              Иван.
Не дорого, да денег нет у нас.

              Альбер.
Что ж говорит бездельник Соломон?

              Иван.
Он говорит, что более не может
Взаймы давать вам денег без заклада.

              Альбер.
Заклад! а где мне взять заклада, дьявол!

              Иван.
Я сказывал.

              Альбер.
            Что ж он?

              Иван.
         Кряхтит да жмется.

              Альбер.
Да ты б ему сказал, что мой отец
Богат и сам как жид, что рано ль, поздно ль
Всему наследую.

              Иван.
                Я говорил.

              Альбер.
 Что ж?

              Иван.
        Жмется да кряхтит.

              Альбер.
                           Какое горе!

              Иван.
Он сам хотел придти.

              Альбер.
            Ну, слава богу.
Без выкупа не выпущу его. (Стучат в дверь.)
Кто там? (Входит жид.)

              Жид.
           Слуга ваш низкий.

              Альбер.
               А, приятель!
Проклятый жид, почтенный Соломон,
Пожалуй-ка сюда: так ты, я слышу,
Не веришь в долг.

              Жид.
    Ах, милостивый рыцарь,
Клянусь вам: рад бы... право не могу.
Где денег взять? весь разорился я,
Вс° рыцарям усердно помогая.
Никто не платит. Вас хотел просить,
Не можете ль хоть часть отдать...

              Альбер.
                Разбойник!
Да если б у меня водились деньги,
С тобою стал ли б я возиться? Полно,
Не будь упрям, мой милый Соломон;
Давай червонцы. Высыпи мне сотню,
Пока тебя не обыскали.

              Жид.
              Сотню!
Когда б имел я сто червонцев!

              Альбер.
                  Слушай:
Не стыдно ли тебе своих друзей
Не выручать?

              Жид.
             Клянусь вам....

              Альбер.
             Полно, полно.
Ты требуешь заклада? что за вздор!
Что дам тебе в заклад? свиную кожу?
Когда б я мог что заложить, давно
Уж продал бы. Иль рыцарского слова
Тебе, собака, мало?

              Жид.
           Ваше слово,
Пока вы живы, много, много значит.
Все сундуки фламандских богачей
Как талисман оно вам отопрет.
Но если вы его передадите
Мне, бедному еврею, а меж тем
Умрете (боже сохрани), тогда
В моих руках оно подобно будет
Ключу от брошенной шкатулки в море.

              Альбер.
Ужель отец меня переживет?

              Жид.
Как знать? дни наши сочтены не нами;
Цвел юноша вечор, а нынче умер,
И вот его четыре старика
Несут на сгорбленных плечах в могилу.
Барон здоров. Бог даст - лет десять, двадцать
И двадцать пять и тридцать проживет он.

              Альбер.
Ты врешь, еврей: да через тридцать лет
Мне стукнет пятьдесят, тогда и деньги
На что мне пригодятся?

              Жид.
          Деньги? - деньги
Всегда, во всякой возраст нам пригодны;
Но юноша в них ищет слуг проворных
И не жалея шлет туда, сюда.
Старик же видит в них друзей надежных
И бережет их как зеницу ока.

              Альбер.
О! мой отец не слуг и не друзей
В них видит, а господ; и сам им служит
И как же служит? как алжирской раб,
Как пес цепной. В нетопленой конуре
Живет, пьет воду, ест сухие корки,
Всю ночь не спит, вс° бегает да лает -
А золото спокойно в сундуках
Лежит себе. Молчи! когда-нибудь
Оно послужит мне, лежать забудет.

              Жид.
Да, на бароновых похоронах
Прольется больше денег, нежель слез.
Пошли вам бог скорей наследство.

              Альбер.
                 Amen!

              Жид.
А можно б....

              Альбер.
              Что?

              Жид.
                       Так - думал я, что средство
Такое есть...

              Альбер.
               Какое средство?

              Жид.
                               Taк -
Есть у меня знакомый старичок,
Еврей, аптекарь бедный...

              Альбер.
                           Ростовщик
Такой же как и ты, иль почестнее?

              Жид.
Нет, рыцарь, Товий торг ведет иной -
Он составляет капли... право, чудно,
Как действуют они.

              Альбер.
                    А что мне в них?

              Жид.
В стакан воды подлить.... трех капель будет,
Ни вкуса в них, ни цвета не заметно;
А человек без рези в животе,
Без тошноты, без боли умирает.

              Альбер.
Твой старичок торгует ядом.

              Жид.
                             Да -
И ядом.

              Альбер.
         Что ж? взаймы на место денег
Ты мне предложишь склянок двести яду
За склянку по червонцу. Так ли, что ли?

              Жид.
Смеяться вам угодно надо мною -
Нет; я хотел.... быть может вы... я думал,
Что уж барону время умереть.

              Альбер.
Как! отравить отца! и смел ты сыну....
Иван! держи его. И смел ты мне!...
Да знаешь ли, жидовская душа,
Собака, змей! что я тебя сейчас же
На воротах повешу.

              Жид.
                    Виноват!
Простите: я шутил.

              Альбер.
                    Иван, веревку.

              Жид.
Я... я шутил. Я деньги вам принес.

              Альбер.
Вон, пес! (Жид уходит.)
          Вот до чего меня доводит
Отца родного скупость! Жид мне смел
Что предложить! Дай мне стакан вина,
Я весь дрожу... Иван, однако ж деньги
Мне нужны. Сбегай за жидом проклятым,
Возьми его червонцы. Да сюда
Мне принеси чернильницу. Я плуту
Расписку дам. Да не вводи сюда
Иуду этого... Иль нет, постой,
Его червонцы будут пахнуть ядом,
Как сребренники пращура его....
Я спрашивал вина.

              Иван.
                  У нас вина -
Ни капли нет.

              Альбер.
              А то, что мне прислал
В подарок из Испании Ремон?

              Иван.
Вечор я снес последнюю бутылку
Больному кузнецу.

              Альбер.
                  Да, помню, знаю...
Так дай воды. Проклятое житье!
Нет, решено - пойду искать управы
У герцога: пускай отца заставят
Меня держать как сына, не как мышь,
Рожденную в подполье.


СЦЕНА II.

(Подвал.)


              Барон.
Как молодой повеса ждет свиданья
С какой-нибудь развратницей лукавой
Иль дурой им обманутой, так я
Весь день минуты ждал, когда сойду
В подвал мой тайный, к верным сундукам.
Счастливый день! могу сегодня я
В шестой сундук (в сундук еще неполный)
Горсть золота накопленного всыпать.
Не много кажется, но понемногу
Сокровища растут. Читал я где-то,
Что царь однажды воинам своим
Велел снести земли по горсти в кучу,
И гордый холм возвысился - и царь
Мог с вышины с весельем озирать
И дол, покрытый белыми шатрами,
И море, где бежали корабли.
Так я, по горсти бедной принося
Привычну дань мою сюда в подвал,
Вознес мой холм - и с высоты его
Могу взирать на вс°, что мне подвластно.
Что не подвластно мне? как некий Демон
Отселе править миром я могу;
Лишь захочу - воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся Нимфы резвою толпою;
И Музы дань свою мне принесут,
И вольный Гений мне поработится,
И Добродетель и бессонный Труд
Смиренно будут ждать моей награды.
Я свистну, и ко мне послушно, робко
Вползет окровавленное Злодейство,
И руку будет мне лизать, и в очи
Смотреть, в них знак моей читая воли.
Мне вс° послушно, я же - ничему;
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего сознанья... (смотрит на свое золото).
          Кажется не много,
А скольких человеческих забот,
Обманов, слез, молений и проклятий
Оно тяжеловесный представитель!
Тут есть дублон старинный.... вот он. Нынче
Вдова мне отдала его, но прежде
С тремя детьми полдня перед окном
Она стояла на коленях воя.
Шел дождь, и перестал и вновь пошел,
Притворщица не трогалась; я мог бы
Ее прогнать, но что-то мне шептало,
Что мужнин долг она мне принесла,
И не захочет завтра быть в тюрьме.
А этот? этот мне принес Тибо -
Где было взять ему ленивцу, плуту?
Украл конечно; или, может быть,
Там на большой дороге, ночью, в роще...
Да! если бы все слезы, кровь и пот,
Пролитые за вс°, что здесь хранится,
Из недр земных все выступили вдруг,
То был бы вновь потоп - я захлебнулся б
В моих подвалах верных. Но пора.

     (Хочет отпереть сундук.)

Я каждый раз, когда хочу сундук
Мой отпереть, впадаю в жар и трепет.
Не страх (о, нет! кого бояться мне?
При мне мой меч: за злато отвечает
Честной булат), но сердце мне теснит
Какое-то неведомое чувство....
Нас уверяют медики: есть люди,
В убийстве находящие приятность.
Когда я ключ в замок влагаю, то же
Я чувствую, что чувствовать должны
Они, вонзая в жертву нож: приятно
И страшно вместе.

         (Отпирает сундук.)

                    Вот мое блаженство!

           (Всыпает деньги.)

Ступайте, полно вам по свету рыскать,
Служа страстям и нуждам человека.
Усните здесь сном силы и покоя,
Как боги спят в глубоких небесах...
Хочу себе сегодня пир устроить:
Зажгу свечу пред каждым сундуком,
И все их отопру, и стану сам
Средь них глядеть на блещущие груды.

(Зажигает свечи и отпирает сундуки один за другим.)

Я царствую! - - - Какой волшебный блеск!
Послушна мне, сильна моя держава;
В ней счастие, в ней честь моя и слава!
Я царствую - - но кто вослед за мной
Приимет власть над нею? Мой наследник!
Безумец, расточитель молодой,
Развратников разгульных собеседник!
Едва умру, он, он! сойдет сюда
Под эти мирные, немые своды
С толпой ласкателей, придворных жадных.
Украв ключи у трупа моего,
Он сундуки со смехом отопрет.
И потекут сокровища мои
В атласные, диравые карманы.
Он разобьет священные сосуды,
Он грязь елеем царским напоит -
Он расточит.... А по какому праву?
Мне разве даром это вс° досталось,
Или шутя, как игроку, который
Гремит костьми, да груды загребает?
Кто знает, сколько горьких воздержаний,
Обузданных страстей, тяжелых дум,
Дневных забот, ночей бессонных мне
Вс° это стоило? Иль скажет сын,
Что сердце у меня обросло мохом,
Что я не знал желаний, что меня
И совесть никогда не грызла, совесть,
Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,
Незваный гость, докучный собеседник,
Заимодавец грубый, эта ведьма,
От коей меркнет месяц и могилы
Смущаются и мертвых высылают?...
Нет, выстрадай сперва себе богатство,
А там, посмотрим, станет ли несчастный
То расточать, что кровью приобрел.
О, если б мог от взоров недостойных
Я скрыть подвал! о, если б из могилы
Придти я мог, сторожевою тенью
Сидеть на сундуке и от живых
Сокровища мои хранить как ныне!..


СЦЕНА III.

(Во дворце.)

АЛЬБЕР, ГЕРЦОГ.


              Альбер.
Поверьте, государь, терпел я долго
Стыд горькой бедности. Когда б не крайность,
Вы б жалобы моей не услыхали.

              Герцог.
Я верю, верю: благородный рыцарь,
Таков как вы, отца не обвинит
Без крайности. Таких развратных мало...
Спокойны будьте: вашего отца
Усовещу наедине, без шуму.
Я жду его. Давно мы не видались.
Он был друг деду моему. Я помню,
Когда я был еще ребенком, он
Меня сажал на своего коня
И покрывал своим тяжелым шлемом
Как будто колоколом. - (Смотрит в окно.)
                        Это кто?
Не он ли?

              Альбер.
          Так, он, государь.

              Герцог.
                             Подите ж
В ту комнату. Я кликну вас.

(Альбер уходит; входит барон.)

                              Барон,
Я рад вас видеть бодрым и здоровым.

              Барон.
Я счастлив, государь, что в силах был
По приказанью вашему явиться.

              Герцог.
Давно, барон, давно расстались мы.
Вы помните меня?

              Барон.
                  Я, государь?
Я как теперь вас вижу. О, вы были
Ребенок резвый. - Мне покойный герцог
Говаривал: Филипп (он звал меня
Всегда Филиппом), что ты скажешь? а?
Лет через двадцать, право, ты да я,
Мы будем глупы перед этим малым...
Пред вами, то есть....

              Герцог.
                        Мы теперь знакомство
Возобновим. Вы двор забыли мой.

              Барон.
Стар, государь, я нынче: при дворе
Что делать мне? Вы молоды; вам любы
Турниры, праздники. А я на них
Уж не гожусь. Бог даст войну, так я
Готов, кряхтя, взлезть снова на коня;
Еще достанет силы старый меч
За вас рукой дрожащей обнажить.

              Герцог.
Барон, усердье ваше нам известно;
Вы деду были другом; мой отец
Вас уважал. И я всегда считал
Вас верным, храбрым рыцарем - но сядем.
У вас, барон, есть дети?

              Барон.
                          Сын один.

              Герцог.
Зачем его я при себе не вижу?
Вам двор наскучил, но ему прилично
В его летах и званьи быть при нас.

              Барон.
Мой сын не любит шумной, светской жизни;
Он дикого и сумрачного нрава -
Вкруг замка по лесам он вечно бродит
Как молодой олень.

              Герцог.
                    Не хорошо
Ему дичиться. Мы тотчас приучим
Его к весельям, к балам и турнирам.
Пришлите мне его; назначьте сыну
Приличное по званью содержанье...
Вы хмуритесь, устали вы с дороги,
Быть может.

              Барон.
             Государь, я не устал;
Но вы меня смутили. Перед вами
Я б не хотел сознаться, но меня
Вы принуждаете сказать о сыне
То, что желал от вас бы утаить.
Он, государь, к несчастью, недостоин
Ни милостей, ни вашего вниманья.
Он молодость свою проводит в буйстве,
В пороках низких...

              Герцог.
                    Это потому,
Барон, что он один. Уединенье
И праздность губят молодых людей.
Пришлите к нам его: он позабудет
Привычки, зарожденные в глуши.

              Барон.
Простите мне, но право, государь,
Я согласиться не могу на это....

              Герцог.
 Но почему ж?

              Барон.
             Увольте старика...

              Герцог.
Я требую: откройте мне причину
Отказа вашего.

              Барон.
               На сына я
Сердит.

              Герцог.
        За что?

              Барон.
                За злое преступленье.

              Герцог.
А в чем оно, скажите, состоит?

              Барон.
Увольте, герцог....

              Герцог.
                    Это очень странно,
Или вам стыдно за него?

              Барон.
                        Да.... стыдно....

              Герцог.
Но что же сделал он?

              Барон.
                    Он.... он меня
Хотел убить.

              Герцог.
             Убить! так я суду
Его предам, как черного злодея.

              Барон.
Доказывать не стану я, хоть знаю,
Что точно смерти жаждет он моей,
Хоть знаю то, что покушался он
Меня....

              Герцог.
         Что?

              Барон.
              Обокрасть.

(Альбер бросается в комнату.)

              Альбер.
                         Барон, вы лжете.

              Герцог (сыну).
Как смели вы?...

              Барон.
                 Ты здесь! ты, ты мне смел!...
Ты мог отцу такое слово молвить!...
Я лгу! и перед нашим государем!...
Мне, мне.... иль уж не рыцарь я?

              Альбер.
                                 Вы лжец.

              Барон.
И гром еще не грянул, боже правый!
Так подыми ж, и меч нас рассуди!

(Бросает перчатку, сын поспешно ее подымает.)

              Альбер.
Благодарю. Вот первый дар отца.

              Герцог.
Что видел я? что было предо мною?
Сын принял вызов старого отца!
В какие дни надел я на себя
Цепь герцогов! Молчите: ты, безумец
И ты, тигренок! полно. (Сыну.)  Бросьте это;
Отдайте мне перчатку эту (отымает ее).

              Альбер (a parte).
                        Жаль.

              Герцог.
Так и впился в нее когтями! - изверг!
Подите: на глаза мои не смейте
Являться до тех пор, пока я сам
Не призову вас. (Альбер выходит.)
               Вы, старик несчастный,
Не стыдно ль вам....

              Барон.
                    Простите, государь....
Стоять я не могу... мои колени
Слабеют... душно!... душно!..... Где ключи?
Ключи, ключи мои!...

              Герцог.
                    Он умер. Боже!
Ужасный век, ужасные сердца!



<СЦЕНЫ ИЗ РЫЦАРСКИХ ВРЕМЕН>


              Мартын.

   Послушай, Франц: в последний раз говорю тебе как отец: я долго терпел твои 
проказы; а долее терпеть не намерен. Уймись или худо будет.

              Франц.
   Помилуй, батюшка; за что ты на меня сердишься? Я, кажется, ничего не делаю.

              Мартын.
   Ничего не делаю! то-то и худо, что ничего не делаешь. Ты ленивец, даром хлеб 
ешь, да небо коптишь. На что ты надеешься? на мое богатство? Да разве я 
разбогател, сложа руки, да сочиняя глупые песни? Как минуло мне четырнадцать 
лет, покойный отец дал мне два крейцера в руку, да два пинка в гузно, да 
примолвил: ступай-ка, Мартын, сам кормиться, а мне и без тебя тяжело. С той поры 
мы уж и не видались; славу богу, нажил я себе и дом, и деньги, и честное имя - а 
чем? бережливостию, терпением, трудолюбием. Вот уж мне и за пятьдесят, и пора бы 
уж отдохнуть да тебе передать и счетные книги и весь дом. А могу ли о том и 
подумать? Какую могу иметь к тебе доверенность? Тебе бы только гулять с 
господами, которые нас презирают да забирают в долг товары. Я знаю тебя, ты 
стыдишься своего состояния. Но слушай, Франц. Коли ты не переменишься, не 
отстанешь [от] дворян, да не примешься порядком за свое дело - то, видит бог, 
выгоню тебя из дому, а своим наследником назначу Карла Герца, моего подмастерья.

              Франц.
   Твоя воля, батюшка; делай, как хочешь.

              Мартын.
   То-то ж; смотри...

              (Входит брат Бертольд.)

              Мартын.
   Вон и другой сумасброд. Зачем пожаловал?

              Бертольд.
   Здравствуй, сосед. Мне до тебя нужда.

              Мартын.
   Нужда! Опять денег?

              Бертольд.
   Да... не можешь ли одолжить полтораста гульденов?

              Мартын.
   Как не так - где мне их взять? Я ведь не клад.

              Бертольд.
   Пожалуй - не скупись. Ты знаешь, что эти деньги для тебя не пропадшие.

              Мартын.
   Как не пропадшие? Мало ли я тебе передавал денег? куда они делись?

              Бертольд.
   В дело пошли; но теперь прошу тебя уж в последний раз.

              Мартын.
   Об этих последних разах я слышу уж не в первый раз.

              Бертольд.
   Нет, право. Последний мой опыт не удался от безделицы - теперь уж я вс° 
расчислил; опыт мой не может не удаться.

              Мартын.
   Эх, отец Бертольд! Коли бы ты не побросал в алхимический огонь всех денег, 
которые прошли через твои руки, то был бы богат. Ты сулишь мне сокровища, а сам 
приходишь ко мне за милостыней. Какой тут смысл?

              Бертольд.
   Золота мне не нужно, я ищу одной истины.

              Мартын.
   А мне чорт ли в истине, мне нужно золото.

              Бертольд.
   Так ты не хочешь поверить мне еще?

              Мартын.
   Не могу и не хочу.

              Бертольд.
   Так прощай же, сосед.

              Мартын.
   Прощай.

              Бертольд.
   Пойду к барону Раулю, авось даст он мне денег.

              Мартын.
   Барон Рауль? да где взять ему денег? Вассалы его разорены. - А, славу богу, 
нынче по большим дорогам не так-то легко наживаться.

              Бертольд.
   Я думаю, у него деньги есть, потому что у герцога затевается турнир, и барон 
туда отправляется. Прощай.

              Мартын.
   И ты думаешь, даст он тебе денег?

              Бертольд.
   Может быть и даст.

              Мартын.
   И ты употребишь их на последний опыт?

              Бертольд.
   Непременно.

              Мартын.
   А если опыт не удастся?

              Бертольд.
   Нечего будет делать. Если и этот опыт не удастся, то алхимия вздор.

              Мартын.
   А если удастся?

              Бертольд.
   Тогда... я возвращу тебе с лихвой и благодарностию все суммы, которые занял у 
тебя, а барону Раулю открою великую тайну.

              Мартын.
   Зачем барону, а не мне?

              Бертольд.
   И рад бы, да не могу: ты знаешь, что я обещался пресвятой богородице 
разделить мою тайну с тем, кто поможет мне при последнем и решительном моем 
опыте.

              Мартын.
   Эх, отец Бертольд, охота тебе разоряться! Куда ж ты? - постой! Ну, так и 
быть. На этот раз дам тебе денег взаймы. Бог с тобою! Но смотри ж, сдержи свое 
слово. Пусть этот опыт будет последним и решительным.

              Бертольд.
   Не бойся. Другого уж не понадобится...

              Мартын.
   Погоди же здесь; сейчас тебе вынесу - сколько, бишь, тебе надобно?

              Бертольд.
   Полтораста гульденов.

              Мартын.
   Полтораста гульденов... Боже мой! и еще в какие крутые времена!


БЕРТОЛЬД И ФРАНЦ.


              Бертольд.
   Здравствуй, Франц, о чем ты задумался?

              Франц.
   Как мне не задумываться? Сейчас отец грозился меня выгнать и лишить 
наследства.

              Бертольд.
   За что это?

              Франц.
   За то, что я знакомство веду с рыцарями.

              Бертольд.
   Он не совсем прав, да и не совсем виноват.

              Франц.
   Разве мещанин недостоин дышать одним воздухом с дворянином? Разве не все мы 
произошли от Адама?

              Бертольд.
   Правда, правда. Но видишь, Франц, уже этому давно: Каин и Авель были тоже 
братья, а Каин не мог дышать одним воздухом с Авелем - и они не были равны перед 
богом. В первом семействе уже мы видим неравенство и зависть.

              Франц.
   Виноват ли <я> в том, что <не> люблю своего состояния? что честь для меня 
дороже денег?

              Бертольд.
   Всякое состояние имеет свою честь и свою выгоду. Дворянин воюет и красуется. 
Мещанин трудится и богатеет. Почтен дворянин за решеткою своей башни - купец в 
своей лавке...

              (Входит Мартын.)

              Мартын.
   Вот тебе полтораста гульденов - смотри же, тешу тебя в последний раз.

              Бертольд.
   Благодарен, очень благодарен. Увидишь, не будешь раскаиваться.

              Мартын.
   Постой! Ну, а если опыт твой тебе удастся, и у тебя будет и золота и славы 
вдоволь, будешь ли ты спокойно наслаждаться жизнию?

              Бертольд.
   Займусь еще одним исследованием: мне кажется, есть средство открыть perpetuum 
mobile...

              Мартын.
   Что такое perpetuum mobile?

              Бертольд.
   Perpetuum mobile, то есть вечное движение. Если найду вечное движение, то я 
не вижу границ творчеству человеческому... видишь ли, добрый мой Мартын: делать 
золото задача заманчивая, открытие, может быть, любопытное - но найти perpetuum 
mobile... o!...

              Мартын.
   Убирайся к чорту с твоим perpetuum mobile!.... Ей-богу, отец Бертольд, ты 
хоть кого из терпения выведешь. Ты требуешь денег на дело, а говоришь бог знает 
что. Невозможно. Экой он сумасброд!

              Бертольд.
   Экой он брюзга!

           (Расходятся в разные стороны.)

              Франц.
   Чорт побери наше состояние! - Отец у меня богат - а мне какое дело? Дворянин, 
у которого нет ничего, кроме зазубренного меча да заржавленного шлема, 
счастливее и почетнее отца моего. Отец мой сымает перед ним шляпу - а тот и не 
смотрит на него. - Деньги! потому что деньги достались ему не дешево, так он и 
думает, что в деньгах вся и сила - как не так! Если он так силен, попробуй отец 
ввести меня в баронский замок! Деньги! деньги рыцарю не нужны - на то есть 
мещане - как прижмет их, так и забрызжет кровь червонцами!... Чорт побери наше 
состояние! - Да по мне лучше быть последним минстрелем - этого, по крайней мере, 
в замке принимают... Госпожа слушает его песни, наливает ему чашу и подносит из 
своих рук... Купец, сидя за своими книгами, считает, считает, клянется, хитрит 
перед всяким покупщиком: "Ей-богу, сударь, самый лучший товар, дешевле нигде не 
найдете". - Врешь ты, жид. - "Никак нет, честию вас уверяю".... Честию!... 
Хороша честь! А рыцарь - он волен как сокол... он никогда не горбился над 
счетами, он идет прямо и гордо, он скажет слово, ему верят... Да разве это 
жизнь? - Чорт ее побери! - Пойду лучше в минстрели. Однако, что это сказал 
монах? Турнир в* и туда едет барон - ах, боже мой! там будет и Клотильда. Дамы 
обсядут кругом, трепеща за своих рыцарей - трубы  затрубят - выступят герольды - 
рыцари объедут поле, преклоняя копья перед балконом своих красавиц... трубы 
опять затрубят - рыцари разъедутся - помчатся друг на друга... дамы ахнут... 
боже мой! и никогда не подыму я пыли на турнире, никогда герольды не возгласят 
моего имени, презренного мещанского имени, никогда Клотильда не ахнет... Деньги! 
кабы знал он, как рыцари презирают нас, несмотря на наши деньги...

              Альбер.
   А! это Франц; на кого ты раскричался?

              Франц.
   Ах, сударь, вы меня слышали... я сам с собою рассуждал...

              Альбер.
   А о чем рассуждал ты сам с собою?

              Франц.
   Я думал, как бы мне попасть на турнир.

              Альбер.
   Ты хочешь попасть на турнир?

              Франц.
   Точно так.

              Альбер.
   Ничего нет легче: у меня умер мой конюший - хочешь ли на его место?

              Франц.
   Как! бедный ваш Яков умер? отчего ж он умер?

              Альбер.
   Ей-богу, не знаю - в пятницу он был здоровешенек; вечером воротился я поздно 
(я был в гостях у Ремона и порядочно подпил) - Яков сказал мне что-то..... я 
рассердился и ударил его - помнится, по щеке - а может быть и в висок - однако, 
нет: точно по щеке; Яков повалился - да уж и не встал; я лег не раздевшись - а 
на другой день узнаю, что мой бедный Яков - умре.

              Франц.
   Ай, рыцарь! видно, пощечины ваши тяжелы.

              Альбер.
   На мне была железная рукавица. - Ну что же, хочешь быть моим конюшим?

              Франц  (почесывается).
   Вашим конюшим?

              Альбер.
   Что ж ты почесываешься? соглашайся. - Я возьму тебя на турнир - ты будешь 
жить у меня в замке. Быть оруженосцем у такого рыцаря, как я, не шутка: ведь уж 
это ступень. Современем, как знать, тебя посвятим и в рыцари - многие так 
начинали.

              Франц.
   А что скажет мой отец?

              Альбер.
   А ему какое дело до тебя?

              Франц.
   Он меня наследства лишит...

              Альбер.
   А ты плюнь - тебе же будет легче.

              Франц.
   И я буду жить у вас в замке?...

              Альбер.
   Конечно. - Ну, согласен?

              Франц.
   Вы не будете давать мне пощечин?

              Альбер.
   Нет, нет, не бойся; а хоть и случится такой грех - что за беда? - не все ж 
конюшие убиты до смерти.

              Франц.
   И то правда: коли случится такой грех - посмотрим, кто кого...

              Альбер.
   Что? что ты говоришь, я тебя не понял?

              Франц.
   Так, я думал сам про себя.

              Альбер.
   Ну, что ж - соглашайся...

              Франц.
   Извольте - согласен.

              Альбер.
   Нечего было и думать. Достань-ка себе лошадь и приходи ко мне.


БЕРТА И КЛОТИЛЬДА.


              Клотильда.
   Берта, скажи мне что-нибудь, мне скучно.

              Берта.
   О чем же я буду вам говорить? - не о нашем ли рыцаре?

              Клотильда.
   О каком рыцаре?

              Берта.
   О том, который остался победителем на турнире.

              Клотильда.
   О графе Ротенфельде. Нет, я не хочу говорить о нем; вот уже две недели, как 
мы возвратились - а он и не думал приехать к нам; это с его стороны неучтивость.

              Берта.
   Погодите - я уверена, что он будет завтра...

              Клотильда.
   Почему ты так думаешь?

              Берта.
   Потому, что я его во сне видела.

              Клотильда.
   И, боже мой! Это ничего не значит. Я всякую ночь вижу его во сне.

              Берта.
   Это совсем другое дело - вы в него влюблены.

             Клотильда.
   Я влюблена! Прошу пустяков не говорить... Да и про графа Ротенфельда 
толковать тебе нечего. Говори мне о ком-нибудь другом.

              Берта.
   О ком же? О конюшем братца, о Франце?

              Клотильда.
   Пожалуй - говори мне о Франце.

              Берта.
   Вообразите, сударыня, что он от вас без ума.

              Клотильда.
   Франц от меня без ума? кто тебе это сказал?

              Берта.
   Никто, я сама заметила; когда вы садитесь верьхом, он всегда держит вам 
стремя; когда служит за столом, он не <видит> никого, кроме вас; если вы уроните 
платок, он всех проворнее его подымет - а на нас и не смотрит...

              Клотильда.
   Или ты дура, или Франц предерзкая тварь...

     (Входит Альбер, Ротенфельд и Франц.)

              Альбер.
   Сестра, представляю тебе твоего рыцаря, граф приехал погостить в нашем замке.

              Граф.
   Позвольте, благородная девица, недостойному вашему рыцарю еще раз поцеловать 
ту прекрасную руку, из которой получил я драгоценнейшую награду...

              Клотильда.
   Граф, я рада, что имею честь принимать вас у себя... Братец, я буду вас 
ожидать в северной башне... (Уходит.)

              Граф.
   Как она прекрасна!

              Альбер.
   Она предобрая девушка. Граф, что же вы не раздеваетесь? Где ваши слуги? 
Франц! разуй графа. (Франц медлит.)  Франц, разве ты глух?

             Франц.
   Я не всемирный слуга, чтобы всякого разувать.

              Граф.
   Ого, какой удалец!

              Альбер.
   Грубиян! (Замахивается.)  Я тебя прогоню!

              Франц.
   Я сам готов оставить замок.

              Альбер.
   Мужик, подлая тварь! Извините, граф, я с ним управлюсь... Вон!... (Толкает 
его в спину.)  Чтобы духа твоего здесь не было.

              Граф.
   Пожалуйста, не трогайте этого дурака; он, право, не стоит...

              ***

              Клотильда.
   Братец, мне до тебя просьба.

              Альбер.
   Чего ты хочешь?

              Клотильда.
   Пожалуйста, прогони своего конюшего Франца; он осмелился мне нагрубить....

              Альбер.
   Как! и тебе?... Жаль же, что я уж его прогнал; он от меня так скоро б не 
отделался. Да что ж он сделал?

              Клотильда.
   Так, ничего. Если ты уж его прогнал, так нечего и говорить. Скажи, братец, 
долго ли граф пробудет у нас?

              Альбер.
   Думаю, сестра, что это будет зависеть от тебя. Что ж ты краснеешь?....

              Клотильда.
   Ты вс° шутишь - а он и не думает...

              Альбер.
   Не думает? о чем же?

              Клотильда.
   Ах, братец, какой ты несносный! Я говорю, что граф обо мне и не думает...

               Альбер.
   Посмотрим, посмотрим - что будет, то будет.

              ***

              Франц.
   Вот наш домик.... Зачем было мне оставлять его для гордого замка? Здесь я был 
хозяин, а там - слуга... и для чего?... для гордых взоров наглой благородной 
девицы. Я переносил унижения, я унизился в глазах моих - я сделался слугою того, 
кто был моим товарищем, я привык сносить детские обиды глупого, избалованного 
повесы... я не примечал ничего..... Я, который не хотел зависеть от отца - я 
стал зависим от чужого... И чем это вс° кончилось? - боже... кровь кидается в 
лицо - кулаки мои сжимаются....О, я им отомщу, отомщу... Как-то примет меня 
отец! (Стучится.)

              Карл (выходит).
   Кто там так бодро стучится? - А! Франц, это ты! (Про себя.) Вот чорт принес!

              Франц.
   Здравствуй, Карл; отец дома?

              Карл.
   Ах, Франц - давно же ты здесь не был... Отец твой с месяц как уж помер.

              Франц.
   Боже мой! Что ты говоришь?.. Отец мой умер! - Невозможно!

              Карл.
   Так-то возможно, что его и схоронили

              Франц.
   Бедный, бедный старик!..... И мне не дали знать, что он болен! может быть, он 
умер с горести - он меня любил; он чувствовал сильно. Карл, и ты не мог послать 
за мною! он меня бы благословил...

              Карл.
   Он умер, осердясь на приказчика и выпив сгоряча три бутылки пива - оттого и 
умер. Знаешь ли что еще, Франц? Ведь он лишил тебя наследства - а отдал вс° свое 
имение....

              Франц.
   Кому?

              Карл.
   Не смею тебе сказать - ты такой вспыльчивый...

              Франц.
   Знаю: тебе...

              Карл.
   Бог видит, я не виноват. - Я готов был бы тебе вс° отдать... потому что, 
видишь ли, хоть закон и на моей стороне - однако, вот, по совести, чувствую, что 
вс°-таки сын наследник отца, а не подмастерье.... Но, видишь, Франц... я ждал 
тебя, а ты не приходил - я и женился... а вот теперь, как женат, уж я и не знаю, 
что делать... и как быть...

              Франц.
   Владей себе моим наследством. Карл, я у тебя его не требую. На ком ты женат?

              Карл.
   На Юлии Фурст, мой добрый Франц, на дочери Иоганна Фурста, нашего соседа... я 
тебе ее покажу. Если хочешь остаться, то у меня есть порожний уголок...

              Франц.
   Нет, благодарствуй, Карл. Кланяйся Юлии - и вот отдай ей эту серебряную 
цепочку - от меня на память....

              Карл.
   Добрый Франц! - Хочешь с нами отобедать? - мы только что сели за стол...

              Франц.
   Не могу, я спешу...

              Карл.
   Куда же?

              Франц.
   Так, сам не знаю - прощай.

              Карл.
   Прощай, бог тебе помоги. (Франц уходит.) А какой он добрый малый - и как 
жаль, что он такой беспутный! - Ну, теперь я совершенно покоен; у меня не будет 
ни тяжбы, ни хлопот.


ВАССАЛЫ, ВООРУЖЕННЫЕ КОСАМИ И ДУБИНАМИ.


              Франц.
   Они проедут через эту лужайку - смотрите же, не робеть; подпустите их как 
можно ближе, продолжая косить - рыцари на вас гаркнут - и наскачут - тут вы 
размахнитесь косами, по лошадиным ногам - а мы из лесу и приударим... чу!....  - 
Вот они.

     (Франц с частью вассалов скрывается за лес.)

              Косари (поют).

         Ходит во поле коса
         Зеленая полоса
              Вслед за ней ложится.
         Ой, ходи, моя коса.
         Сердце веселится.

(Несколько рыцарей, между ими Альбер и Ротенфельд.)

              Рыцари.
   Гей, вы - долой с дороги! (Вассалы сымают шляпы и не трогаются.)

              Альбер.
   Долой, говорят вам!... Что это значит, Ротенфельд? они ни с места.

              Ротенфельд.
   А вот, пришпорим лошадей да потопчем их порядком....

              Косари.
   Ребята, не робеть...

(Лошади раненые падают с седоками, другие бесятся.)

              Франц (бросается из засады).
   Вперед, ребята! У! у!...

              Один рыцарь (другому).
   Плохо брат - их более ста человек...

              Другой.
   Ничего, нас еще пятеро верьхами...

              Рыцари.
   Подлецы, собаки, вот мы вас!

              Вассалы.
   У! у! у!..

(Сражение. Все рыцари падают один за другим.)

       Вассалы (бьют их дубинами, косами).
   Наша взяла!... Кровопийцы! разбойники! гордецы поганые! Теперь вы в наших 
руках....

              Франц.
   Который из них Ротенфельд? - Друзья! подымите забрала - где Альбер?

         (Едет другая толпа рыцарей.)

               Один из них.
   Господа! посмотрите, что это значит? Здесь дерутся...

              Другой.
   Это бунт - подлый народ бьет рыцарей...

              Рыцари.
   Господа! господа!... Копья в упор!.. Пришпоривай!....

(Наехавшие рыцари нападают на вассалов.)

              Вассалы.
   Беда! Беда! Это рыцари!... (Разбегаются.)

              Франц.
   Куда вы! Оглянитесь, их нет и десяти человек!..

(Он ранен; рыцарь хватает его за ворот.)

              <Рыцарь.>
   Постой! брат.... успеешь им проповедать.

              Другой.
   И эти подлые твари могли победить благородных рыцарей! смотрите, один, два, 
три... девять рыцарей убито. Да это ужас.

(Лежащие рыцари встают один за другим.)

              Рыцари.
   Как! вы живы?

              Альбер.
   Благодаря железным латам... (Все смеются.) Aга! Франц, это ты, дружок? Очень 
рад, что встречаю тебя..... Господа рыцари! благодарим за великодушную помощь.

              Один из рыцарей.
   Не за что; на нашем месте вы бы сделали то же самое.

              Ротенфельд.
   Смею ли просить вас в мой замок дни на три, отдохнуть после сражения и 
дружески попировать?....

              Рыц<арь.>
   Извините, что не можем воспользоваться вашим благородным  гостеприимством. Мы 
спешим на похороны Эльсбергского принца - и боимся опоздать....

              Ротенфельд.
   По крайней мере, сделайте мне честь у меня отужинать.

              Рыц<арь.>
   С удовольствием. - Но у вас нет лошадей - позвольте предложить вам наших... 
мы сядем за вами как освобожденные красавицы. (Садятся.) А этого молодца, так и 
быть, довезем уж до первой виселицы... Господа, помогите его привязать к репице 
моей лошади...

              ***


ЗАМОК РОТЕНФЕЛЬДА.

(Рыцари ужинают.)


              Один рыцарь.
   Славное вино!

              Ротенфельд.
   Ему более ста лет... Прадед мой поставил его в погреб отправляясь в 
Палестину, где и остался; этот поход ему стоил двух замков и ротенфельдской 
рощи, которую продал он за бесценок какому-то епископу.

              Рыц<арь.>
   Славное вино! - За здоровье благородной хозяйки!..

              Рыцари.
   За здоровье прекрасной и благородной хозяйки!..

              Клотильда.
   Благодарю вас, рыцари.... За здоровье ваших дам... (Пьет.)

              Ротенфельд.
   За здоровье наших избавителей!

              Рыцари.
   За здоровье наших избавителей!

              Один из рыцарей.
   Ротенфельд! праздник ваш прекрасен; но ему чего-то недостает...

              Ротенфельд.
   Знаю, кипрского вина; что делать - вс° вышло на прошлой неделе.

              Рыцарь.
   Нет, не кипрского вина; не достает песен миннезингера...

              Ротенфельд.
   Правда, правда.... Нет ли в соседстве миннезингера; ступайте-ка в 
гостиницу...

              Альбер.
   Да чего ж нам лучше? Ведь Франц еще не повешен - кликнуть его сюда...

              Ротенфельд.
   И в самом деле, кликнуть сюда Франца!

              Рыц<арь.>
   Кто этот Франц?

              Ротенфельд.
   Да тот самый негодяй, которого вы взяли сегодня в плен.

              Рыцарь.
   Так он и миннезингер?

              Альбер.
   О! вс°, что вам угодно. Вот он.

              Ротенфельд.
   Франц! рыцари хотят послушать твоих песен, коли страх не отшиб у тебя памяти, 
а голос еще не пропал.

              Франц.
   Чего мне бояться? Пожалуй, я вам спою песню моего сочинения. Голос мой не 
задрожит, и язык не отнялся.

              Ротенфельд.
   Посмотрим, посмотрим. Ну - начинай...

              Франц (поет).

Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой.

Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему.

С той поры, сгорев душою.
Он на женщин не смотрел,
Он до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел.

Он себе на шею четки
Вместо шарфа навязал,
И с лица стальной решетки
Ни пред кем не подымал.

Полон чистою любовью,
Верен сладостной мечте,
А. М. D. своею кровью
Начертал он на щите.

И в пустынях Палестины,
Между тем как по скалам
Мчались в битву паладины,
Именуя громко дам, -

Lumen coelum, sancta rosа!
Восклицал он, дик и рьян,
И как гром его угроза
Поражала мусульман.

Возвратясь в свой замок дальный,
Жил он строго заключен;
Вс° безмолвный, вс° печальный,
Как безумец умер он.

              (Восклицанья.)

              Рыцари.
   Славная песня; да она слишком заунывна. Нет ли чего повеселее?

              Франц.
   Извольте; есть и повеселее.

              Ротенфельд.
   Люблю за то, что не унывает! - Вот тебе кубок вина.

              Франц.

Воротился ночью мельник...
Жонка! Что за сапоги?
Ах ты, пьяница, бездельник!
Где ты видишь сапоги?
Иль мутит тебя лукавый?
Это ведра. - Ведра? право? -
Вот уж сорок лет живу,
Ни во сне, ни на яву
Не видал до этих пор
Я на ведрах [медных] шпор.

              Рыцари.
   Славная песня! прекрасная песня! - ай-да миннезингер!

              Ротенфельд.
   А вс°-таки <я> тебя повешу.

              Рыц<ари.>
   Конечно - песня песнею, а веревка веревкой. Одно другому не мешает.

              Клотильда.
   Господа рыцари! я имею просьбу до вас - обещайтесь не отказать.

              Рыцарь.
   Что изволите приказать?

              Другой.
   Мы готовы во всем повиноваться.

              Клотильда.
   Нельзя <ли> помиловать этого бедного человека?.. он уже довольно наказан и 
раной и страхом виселицы.

              Ротенфельд.
   Помиловать его!... Да вы не знаете подлого народа. Если не пугнуть их 
порядком да пощадить их предводителя, то они завтра же взбунтуются опять...

              Клотильда.
   Нет, я ручаюсь за Франца. Франц! Не правда ли, что, если тебя помилуют, то 
уже более бунтовать не станешь?

        Франц (в чрезвычайном смущении).
   Сударыня... Сударыня....

              Рыц<арь.>
   Ну, Ротенфельд.... что дама требует, в том рыцарь не может отказать. Надобно 
его помиловать.

              Ры<цари.>
   Надобно его помиловать.

              Ротенфельд.
   Так и быть: мы его не повесим - но запрем его в тюрьму, и даю мое честное 
слово, что он до тех пор из нее не выдет, пока стены замка моего не подымутся на 
воздух и не разлетятся...

              Рыц<ари.>
   Быть так.....

              Клотильда.
   Однако....

              Ротенфельд.
   Сударыня, я дал честное слово.

              Франц.
   Как, вечное заключение! Да по мне лучше умереть.

              Ротенфельд.
   Твоего мнения не спрашивают - отведите его в башню....

              (Франца уводят.)

              Франц.
   Однако ж я ей обязан жизнию!



 


АНДЖЕЛО

1833


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

              I.

   В одном из городов Италии счастливой
Когда-то властвовал предобрый, старый Дук,
Народа своего отец чадолюбивый,
Друг мира, истины, художеств и наук.
Но власть верховная не терпит слабых рук,
А доброте своей он слишком предавался,
Народ любил его и вовсе не боялся.
В суде его дремал карающий закон,
Как дряхлый зверь уже к ловитве неспособный.
Дук это чувствовал в душе своей незлобной
И часто сетовал. Сам ясно видел он,
Что хуже дедушек с дня на день были внуки,
Что грудь кормилицы ребенок уж кусал,
Что правосудие сидело сложа руки
И по носу его ленивый не щелкал.


              II.

   Нередко добрый Дук, раскаяньем смущенный,
Хотел восстановить порядок упущенный;
Но как? Зло явное, терпимое давно,
Молчанием суда уже дозволено,
И вдруг его казнить совсем несправедливо,
И странно было бы - тому же особливо,
Кто первый сам его потворством ободрял.
Что делать? долго Дук терпел и размышлял.
Размыслив наконец, решился он на время
Предать иным рукам верховной власти бремя,
Чтоб новый властелин расправой новой мог
Порядок вдруг завесть и был бы крут и строг.


              III.

   Был некто Анджело, муж опытный, не новый
В искусстве властвовать, обычаем суровый,
Бледнеющий в трудах, ученьи и посте,
За нравы строгие прославленный везде,
Стеснивший весь себя оградою законной,
С нахмуренным лицом и с волей непреклонной;
Его-то старый Дук наместником нарек,
И в ужас ополчил и милостью облек,
Неограниченны права ему вручая.
А сам, докучного вниманья избегая,
С народом не простясь, incognito, один
Пустился странствовать как древний паладин.


              IV.

   Лишь только Анджело вступил во управленье,
И вс° тотчас другим порядком потекло,
Пружины ржавые опять пришли в движенье,
Законы поднялись, хватая в когти зло,
На полных площадях, безмолвных от боязни,
По пятницам пошли разыгрываться казни,
И ухо стал себе почесывать народ
И говорить: "Эхе! да этот уж не тот".


              V.

   Между законами забытыми в ту пору
Жестокой был один: закон сей изрекал
Прелюбодею смерть. Такого приговору
В том городе никто не помнил, не слыхал.
Угрюмый Анджело в громаде уложенья
Отрыл его - и в страх повесам городским
Опять его на свет пустил для исполненья,
Сурово говоря помощникам своим:
"Пора нам зло пугнуть. В балованном народе
Преобратилися привычки уж в права
И шмыгают кругом закона на свободе,
Как мыши около зевающего льва.
Закон не должен быть пужало из тряпицы,
На коем наконец уже садятся птицы".


              VI.

   Так Анджело на всех навел невольно дрожь,
Роптали вообще, смеялась молодежь
И в шутках строгого вельможи не щадила,
Меж тем как ветрено над бездною скользила,
И первый под топор беспечной головой
Попался Клавдио, патриций молодой.
В надежде всю беду современем исправить
И не любовницу, супругу в свет представить,
Джюльету нежную успел он обольстить
И к таинствам любви безбрачной преклонить.
Но их последствия к несчастью явны стали;
Младых любовников свидетели застали,
Ославили в суде взаимный их позор,
И юноше прочли законный приговор.


              VII.

   Несчастный, выслушав жестокое решенье,
С поникшей головой обратно шел в тюрьму,
Невольно каждому внушая сожаленье
И горько сетуя. На встречу вдруг ему
Попался Луцио, гуляка беззаботный,
Повеса, вздорный враль, но малый доброхотный.
"Друг, - молвил Клавдио, - молю! не откажи:
Сходи ты в монастырь к сестре моей. Скажи,
Что должен я на смерть идти; чтоб поспешила
Она спасти меня, друзей бы упросила,
Иль даже бы пошла к наместнику сама.
В ней много, Луцио, искусства и ума,
Бог дал ее речам уверчивость и сладость,
К тому ж и без речей рыдающая младость
Мягчит сердца людей". - "Изволь! поговорю",
Гуляка отвечал, и сам к монастырю
Тотчас отправился.


              VIII.

                                       Младая Изабела
В то время с важною монахиней сидела.
Постричься через день она должна была
И разговор о том со старицей вела.
Вдруг Луцио звонит и входит. У решетки
Его приветствует, перебирая четки,
Полузатворница: "Кого угодно вам?"
- "Девица (и судя по розовым щекам,
Уверен я, что вы девица в самом деле),
Не льзя ли доложить прекрасной Изабеле,
Что к ней меня прислал ее несчастный брат?"
- "Несчастный?... почему? что с ним? скажите смело:
Я Клавдио сестра". - "Нет, право? очень рад.
Он кланяется вам сердечно. Вот в чем дело:
Ваш брат в тюрьме". - "За что?" - "За то, за что бы я
Благодарил его, красавица моя.
И не было б ему иного наказанья".
(Тут он в подробные пустился описанья,
Немного жесткие своею наготой
Для девственных ушей отшельницы младой,
Но со вниманием вс° выслушала дева
Без приторных причуд стыдливости и гнева.
Она чиста была душою как эфир.
Ее смутить не мог неведомый ей мир
Своею суетой и праздными речами.)
- "Теперь, - примолвил он, - осталось лишь мольбами
Вам тронуть Анджело, и вот о чем просил
Вас братец". - "Боже мой, - девица отвечала, -
Когда б от слов моих я пользы ожидала!...
Но сомневаюся; во мне не станет сил...."
- "Сомненья нам враги, - тот с жаром возразил, -
Нас неудачею предатели стращают
И благо верное достать не допущают.
Ступайте к Анджело, и знайте от меня,
Что если девица колена преклоня
Перед мужчиною и просит и рыдает,
Как бог он все дает, чего ни пожелает".


              IX.

   Девица, отпросясь у матери честной,
С усердным Луцио к вельможе поспешила
И, на колена встав, смиренною мольбой
За брата своего наместника молила.
"Девица, - отвечал суровый человек, -
Спасти его нельзя; твой брат свой отжил век;
Он должен умереть". Заплакав, Изабела
Склонилась перед ним и прочь идти хотела,
Но добрый Луцио девицу удержал.
"Не отступайтесь так, - он тихо ей сказал, -
Просите вновь его; бросайтесь на колени,
Хватайтеся за плащ, рыдайте; слезы, пени,
Все средства женского искусства вы должны
Теперь употребить. Вы слишком холодны.
Как будто речь идет меж вами про иголку.
Конечно, если так, не будет верно толку.
Не отставайте же! еще!"


              X.

                                      Она опять
Усердною мольбой стыдливо умолять
Жестокосердого блюстителя закона.
"Поверь мне, - говорит, - ни царская корона,
Ни меч наместника, ни бархат судии,
Ни полководца жезл - все почести сии -
Земных властителей ничто не украшает,
Как милосердие. Оно их возвышает.
Когда б во власть твою мой брат был облечен,
А ты был Клавдио, ты мог бы пасть как он,
Но брат бы не был строг как ты".


              XI.

                                          Ее укором
Смущен был Анджело. Сверкая мрачным взором,
"Оставь меня, прошу", - сказал он тихо ей.
Но дева скромная и жарче и смелей
Была час от часу. "Подумай, - говорила, -
Подумай: если тот, чья праведная сила
Прощает и целит, судил бы грешных нас
Без милосердия; скажи: что было б с нами?
Подумай - и любви услышишь в сердце глас,
И милость нежная твоими дхнет устами,
И новый человек ты будешь".


              XII.

                                         Он в ответ:
"Поди; твои мольбы пустая слов утрата.
Не я, закон казнит. Спасти нельзя мне брата,
И завтра он умрет".


               Изабела.
                        Как завтра! что? нет, нет.
Он не готов еще, казнить его не можно...
Ужели господу пошлем неосторожно
Мы жертву наскоро. Мы даже и цыплят
Не бьем до времени. Так скоро не казнят.
Спаси, спаси его: подумай в самом деле,
Ты знаешь, государь, несчастный осужден
За преступление, которое доселе
Прощалось каждому; постраждет первый он.

              Анджело.
Закон не умирал, но был лишь в усыпленьи,
Теперь проснулся он.

               Изабела.
                                 Будь милостив!

              Анджело.
                                             Не льзя.
Потворствовать греху есть то же преступленье,
Карая одного, спасаю многих я.

               Изабела.
Ты ль первый изречешь сей приговор ужасный?
И первой жертвою мой будет брат несчастный.
Нет, нет! будь милостив. Ужель душа твоя
Совсем безвинная? спросись у ней: ужели
И мысли грешные в ней отроду не тлели?


              XIII.

   Невольно он вздрогнул, поникнул головой
И прочь идти хотел. Она: "Постой, постой!
Послушай, воротись. Великими дарами
Я задарю тебя.... прими мои дары,
Они не суетны, но честны и добры,
И будешь ими ты делиться с небесами:
Я одарю тебя молитвами души
Пред утренней зарей, в полунощной тиши,
Молитвами любви, смирения и мира,
Молитвами святых, угодных небу дев,
В уединении умерших уж для мира,
Живых для господа".
                                        Смущен и присмирев,
Он ей свидание на завтра назначает
И в отдаленные покои поспешает.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ.


              I.

   День целый Анджело безмолвный и угрюмый
Сидел, уединясь, объят одною думой,
Одним желанием; всю ночь не тронул сон
Усталых вежд его. "Что ж это? - мыслит он, -
Ужель ее люблю, когда хочу так сильно
Услышать вновь ее и взор мой усладить
Девичьей прелестью? По ней грустит умильно
Душа... или когда святого уловить
Захочет бес, тогда приманкою святою
И манит он на крюк? Нескромной красотою
Я не был отроду к соблазнам увлечен,
И чистой девою теперь я побежден.
Влюбленный человек доселе мне казался
Смешным, и я его безумству удивлялся.
А ныне!......"


              II.

              Размышлять, молиться хочет он,
Но мыслит, молится рассеянно. Словами
Он небу говорит, а волей и мечтами
Стремится к ней одной. В унынье погружен,
Устами праздными жевал он имя бога,
А в сердце грех кипел. Душевная тревога
Его осилила. Правленье для него,
Как дельная, давно затверженная книга,
Несносным сделалось. Скучал он; как от ига,
Отречься был готов от сана своего;
А важность мудрую, которой столь гордился,
Которой весь народ бессмысленно дивился,
Ценил он ни во что и сравнивал с пером,
Носимым в воздухе летучим ветерком...
...................................................................
По утру к Анджело явилась Изабела
И странный разговор с наместником имела.


              III.

              Анджело.
Что скажешь?

               Изабела.
                           Волю я твою пришла узнать.

              Анджело.
Ах, если бы ее могла ты угадать!....
Твой брат не должен жить..... а мог бы.

               Изабела.
                              Почему же
Простить нельзя его?

              Анджело.
           Простить? что в мире хуже
Столь гнусного греха? убийство легче.

               Изабела.
                                    Да,
Так судят в небесах, но на земле когда?

              Анджело.
Ты думаешь? так вот тебе предположенье:
Что если б отдали тебе на разрешенье
Оставить брата влечь ко плахе на убой,
Иль искупить его, пожертвовав собой
И плоть предав греху?

               Изабела.
                           Скорее, чем душою,
Я плотью жертвовать готова.

              Анджело.
                                        Я с тобою
Теперь не о душе толкую.... дело в том:
Брат осужден на казнь; его спасти грехом
Не милосердие ль?

               Изабела.
                         Пред богом я готова
Душою отвечать: греха в том никакого,
Поверь, и нет. Спаси ты брата моего!
Тут милость, а не грех.

              Анджело.
                             Спасешь ли ты его,
Коль милость на весах равно с грехом потянет?

               Изабела.
О пусть моим грехом спасенье брата станет!
(Коль только это грех.) О том готова я
Молиться день и ночь.

              Анджело.
                         Нет, выслушай меня,
Или ты слов моих совсем не понимаешь,
Или понять меня нарочно избегаешь,
Я проще изъяснюсь: твой брат приговорен.

               Изабела.
Так.

              Анджело.
         Смерть изрек ему решительно закон.

               Изабела.
Так точно.

              Анджело.
                     Средство есть одно к его спасенью.
(Все это клонится к тому предположенью,
И только есть вопрос и больше ничего.)
Положим: тот, кто б мог один спасти его
(Наперсник судии, иль сам по сану властный
Законы толковать, мягчить их смысл ужасный),
К тебе желаньем был преступным воспален
И требовал, чтоб ты казнь брата искупила
Своим падением: не то - решит закон.
Что скажешь? как бы ты в уме своем решила?

               Изабела.
Для брата, для себя решилась бы скорей,
Поверь, как яхонты носить рубцы бичей
И лечь в кровавый гроб спокойно как на ложе,
Чем осквернить себя.

              Анджело.
                        Твой брат умрет.

               Изабела.
                                  Так что же?
Он лучший путь себе конечно изберет.
Бесчестием сестры души он не спасет.
Брат лучше раз умри, чем гибнуть мне навечно.

              Анджело.
За что ж казалося тебе бесчеловечно
Решение суда? Ты обвиняла нас
В жестокосердии. Давно ль еще? Сей час
Ты праведный закон тираном называла,
А братний грех едва ль не шуткой почитала.

               Изабела.
Прости, прости меня. Невольно я душой
Тогда лукавила. Увы! себе самой
Противуречила я, милое спасая
И ненавистное притворно извиняя.
Мы слабы.

              Анджело.
            Я твоим признаньем ободрен.
Так женщина слаба, я в этом убежден
И говорю тебе: будь женщина, не боле -
Иль будешь ничего. Так покорися воле
Судьбы своей.

               Изабела.
                   Тебя я не могу понять.

              Анджело.
Поймешь: люблю тебя.

               Изабела.
                        Увы! что мне сказать?
Джюльету брат любил, и он умрет, несчастный.

              Анджело.
Люби меня и жив он будет.

               Изабела.
                           Знаю: властный
Испытывать других, ты хочешь.....

              Анджело.
                                 Нет, клянусь,
От слова моего теперь не отопрусь;
Клянуся честию.

               Изабела.
                        О много, много чести!
И дело честное!.... Обманщик! Демон лести!
Сей час мне Клавдио свободу подпиши,
Или поступок твой и черноту души
Я всюду разглашу - и полно лицемерить
Тебе перед людьми.

              Анджело.
                       И кто же станет верить?
По строгости моей известен свету я;
Молва всеобщая, мой сан, вся жизнь моя
И самый приговор над братней головою
Представят твой донос безумной клеветою.
Теперь я волю дал стремлению страстей.
Подумай и смирись пред волею моей;
Брось эти глупости: и слезы, и моленья,
И краску робкую. От смерти, от мученья
Тем брата не спасешь. Покорностью одной
Искупишь ты его от плахи роковой.
До завтра от тебя я стану ждать ответа
И знай, что твоего я не боюсь извета.
Что хочешь говори, не пошатнуся я.
Всю истину твою низвергнет ложь моя.


              IV.

   Сказал и вышел вон, невинную девицу
Оставя в ужасе. Поднявши к небесам
Молящий, ясный взор и чистую десницу,
От мерзостных палат спешит она в темницу.
Дверь отворилась ей; и брат ее глазам
Представился.


              V.

                   В цепях, в унынии глубоком,
О светских радостях стараясь не жалеть,
Еще надеясь жить, готовясь умереть,
Безмолвен он сидел, и с ним в плаще широком
Под черным куколем с распятием в руках
Согбенный старостью беседовал монах.
Старик доказывал страдальцу молодому,
Что смерть и бытие равны одна другому,
Что здесь и там одна бессмертная душа
И что подлунный мир не стоит ни гроша. -
С ним бедный Клавдио печально соглашался,
А в сердце милою Джюльетой занимался.
Отшельница вошла: "Мир вам!" - очнулся он
И смотрит на сестру, мгновенно оживлен.
"Отец мой, - говорит монаху Изабела, -
Я с братом говорить одна бы здесь хотела".
Монах оставил их.


              VI.

              Клавдио.
                   Что ж, милая сестра,
Что скажешь?

               Изабела.
         Милый брат, пришла тебе пора.

              Клавдио.
Так нет спасенья?

               Изабела.
            Нет, иль разве поплатиться
Душой за голову?

              Клавдио.
            Так средство есть одно?

               Изабела.
Так, есть. Ты мог бы жить. Судья готов смягчиться.
В нем милосердие бесовское: оно
Тебе дарует жизнь за узы муки вечной.

              Клавдио.
Что? вечная тюрьма?

               Изабела.
              Тюрьма - хоть без оград,
Без цепи.

              Клавдио.
                 Изъяснись, что ж это?

               Изабела.
                                 Друг сердечный,
Брат милый! Я боюсь... Послушай, милый брат,
Семь, восемь лишних лет ужель тебе дороже
Всегдашней чести? Брат, боишься ль умереть?
Что чувство смерти? миг. И много ли терпеть?
Раздавленный червяк при смерти терпит то же,
Что терпит великан.

              Клавдио.
                   Сестра! или я трус?
Или идти на смерть во мне не станет силы?
Поверь, без трепета от мира отрешусь,
Коль должен умереть; и встречу ночь могилы
Как деву милую.

               Изабела.
                    Вот брат мой! узнаю;
Из гроба слышу я отцовский голос. Точно:
Ты должен умереть; умри же беспорочно.
Послушай, ничего тебе не утаю:
Тот грозный судия, святоша тот жестокой,
Чьи взоры строгие во всех родят боязнь,
Чья избранная речь шлет отроков на казнь,
Сам демон; сердце в нем черно как ад глубокой
И полно мерзостью.

              Клавдио.
                       Наместник?

               Изабела.
                           Ад облек
Его в свою броню. Лукавый человек!..
Знай: если б я его бесстыдное желанье
Решилась утолить, тогда бы мог ты жить.

              Клавдио.
О нет, не надобно.

               Изабела.
               На гнусное свиданье,
Сказал он, нынче в ночь должна я поспешить,
Иль завтра ты умрешь.

              Клавдио.
             Нейди, сестра.

               Изабела.
            Брат милый!
Бог видит: ежели одной моей могилой
Могла бы я тебя от казни искупить,
Не стала б более иголки дорожить
Я жизнию моей.

              Клавдио.
  Благодарю, друг милый!

               Изабела.
Так завтра, Клавдио, ты к смерти будь готов.

              Клавдио.
Да, так..... и страсти в нем кипят с такою силой!
Иль в этом нет греха; иль из семи грехов
Грех это меньший?

               Изабела.
                      Как?

              Клавдио.
                            Такого прегрешенья
Там верно не казнят. Для одного мгновенья
Ужель себя сгубить решился б он навек?
Нет, я не думаю. Он умный человек.
Ах, Изабела!

               Изабела.
             Что? что скажешь?

              Клавдио.
                             Смерть  ужасна!

               Изабела.
И стыд ужасен.

              Клавдио.
               Так - однако ж... умереть,
Идти неведомо куда, во гробе тлеть
В холодной тесноте... Увы! земля прекрасна
И жизнь мила. А тут: войти в немую мглу,
Стремглав низвергнуться в кипящую смолу,
Или во льду застыть, иль с ветром быстротечным
Носиться в пустоте, пространством бесконечным...
И вс°, что грезится отчаянной мечте...
Нет, нет: земная жизнь в болезни, в нищете,
В печалях, в старости, в неволе... будет раем
В сравненьи с тем, чего за гробом ожидаем.

               Изабела.
О боже!

              Клавдио.
             Друг ты мой! Сестра! позволь мне жить.
Уж если будет грех спасти от смерти брата,
Природа извинит.

               Изабела.
                 Что смеешь говорить?
Трус! тварь бездушная! от сестрина разврата
Себе ты жизни ждешь!.. Кровосмеситель! нет,
Я думать не могу, нельзя, чтоб жизнь и свет
Моим отцом тебе даны. Прости мне, боже!
Нет, осквернила мать отеческое ложе,
Коль понесла тебя! Умри. Когда бы я
Спасти тебя могла лишь волею моею,
То вс°-таки б теперь свершилась казнь твоя.
Я тысячу молитв за смерть твою имею,
За жизнь - уж ни одной...

              Клавдио.
                        Сестра, постой, постой!
Сестра, прости меня!


              VII.

                     И узник молодой
Удерживал ее за платье. Изабела
От гнева своего насилу охладела,
И брата бедного простила, и опять,
Лаская, начала страдальца утешать.


ЧАСТЬ ТРЕТИЯ

              I.

   Монах стоял меж тем за дверью отпертою
И слышал разговор меж братом и сестрою.
Пора мне вам сказать, что старый сей монах
Ни что иное был, как Дук переодетый.
Пока народ считал его в чужих краях
И сравнивал, шутя, с бродящею кометой,
Скрывался он в толпе, вс° видел, наблюдал
И соглядатаем незримым посещал
Палаты, площади, монастыри, больницы,
Развратные дома, театры и темницы.
Воображение живое Дук имел;
Романы он любил, и может быть хотел
Халифу подражать Гаруну Аль-Рашиду.
Младой отшельницы подслушав весь рассказ,
В растроганном уме решил он тот же час
Не только наказать жестокость и обиду,
Но сладить кое-что... Он тихо в дверь вошел,
Девицу отозвал и в уголок отвел.
"Я слышал вс°, - сказал, - ты похвалы достойна,
Свой долг исполнила ты свято; но теперь
Предайся ж ты моим советам. Будь покойна,
Вс° к лучшему придет; послушна будь и верь".
Тут он ей объяснил свое предположенье
И дал прощальное свое благословенье.


              II.

   Друзья! поверите ль, чтоб мрачное чело,
Угрюмой, злой души печальное зерцало,
Желанья женские навеки привязало
И нежной красоте понравиться могло?
Не чудно ли? Но так. Сей Анджело надменный,
Сей злобный человек, сей грешник - был любим
Душою нежною, печальной и смиренной,
Душой отверженной мучителем своим.
Он был давно женат. Летунья легкокрила,
Младой его жены молва не пощадила,
Без доказательства насмешливо коря;
И он ее прогнал, надменно говоря:
"Пускай себе молвы неправо обвиненье,
Нет нужды. Не должно коснуться подозренье
К супруге кесаря". С тех пор она жила
Одна в предместии, печально изнывая.
Об ней-то вспомнил Дук, и дева молодая
По наставлению монаха к ней пошла.


              III.

   Марьяна под окном за пряжею сидела
И тихо плакала. Как ангел, Изабела
Пред ней нечаянно явилась у дверей.
Отшельница была давно знакома с ней
И часто утешать несчастную ходила.
Монаха мысль она ей тотчас объяснила.
Марьяна, только лишь настанет ночи мгла,
К палатам Анджело идти должна была,
В саду с ним встретиться под каменной оградой
И, наградив его условленной наградой,
Чуть внятным шопотом, прощаяся, шепнуть
Лишь только то: теперь о брате не забудь.
Марьяна бедная сквозь слезы улыбалась,
Готовилась дрожа - и дева с ней рассталась.


              IV.

   Всю ночь в темнице Дук последствий ожидал
И, сидя с Клавдио, страдальца утешал.
Пред светом снова к ним явилась Изабела.
Вс° шло как надобно: сей час у ней сидела
Марьяна бледная, с успехом возвратясь
И мужа обманув. Денница занялась -
Вдруг запечатанный приказ приносит вестник
Начальнику тюрьмы. Читают: что ж? Haмecтник
Немедля узника приказывал казнить
И голову его в палаты предъявить.


              V.

   Замыслив новую затею, Дук представил
Начальнику тюрьмы свой перстень и печать
И казнь остановил, а к Анджело отправил
Другую голову, велев обрить и снять
Ее с широких плеч разбойника морского,
Горячкой в ту же ночь умершего в тюрьме,
А сам отправился, дабы вельможу злого,
Столь гнусные дела творящего во тьме,
Пред светом обличить.


              VI.

                Едва молва невнятно
О казни Клавдио успела пробежать,
Пришла другая весть. Узнали, что обратно
Ко граду едет Дук. Народ его встречать
Толпами кинулся. И Анджело смущенный,
Грызомый совестью, предчувствием стесненный
Туда же поспешил. Улыбкой добрый Дук
Приветствует народ, теснящийся вокруг,
И дружно к Анджело протягивает руку.
И вдруг раздался крик - и прямо в ноги Дуку
Девица падает. "Помилуй, государь!
Ты щит невинности, ты милости алтарь,
Помилуй!..." - Анджело бледнеет и трепещет
И взоры дикие на Изабелу мещет...
Но победил себя. Оправиться успев,
"Она помешана, - сказал он, - видев брата
Приговоренного на смерть. Сия утрата
В ней разум потрясла..."
                         Но обнаружа гнев
И долго скрытое в душе негодованье,
"Вс° знаю, - молвил Дук; - вс° знаю! наконец
Злодейство на земле получит воздаянье.
Девица, Анджело! за мною, во дворец!"


              VII.

   У трона во дворце стояла Мариана
И бедный Клавдио. Злодей, увидев их,
Затрепетал, челом поникнул и утих;
Все объяснилося, и правда из тумана
Возникла; Дук тогда: "Что, Анджело, скажи,
Чего достоин ты?" Без слез и без боязни
С угрюмой твердостью тот отвечает: "Казни.
И об одном молю: скорее прикажи
Вести меня на смерть".
                       "Иди, - сказал властитель, -
Да гибнет судия - торгаш и обольститель".
Но бедная жена, к ногам его упав,
"Помилуй, - молвила, - ты, мужа мне отдав,
Не отымай опять; не смейся надо мною".
- "Не я, но Анджело смеялся над тобою,
Ей Дук ответствует, - но о твоей судьбе
Сам буду я пещись. Останутся тебе
Его сокровища, и будешь ты награда
Супругу лучшему". - "Мне лучшего не надо.
Помилуй, государь! не будь неумолим,
Твоя рука меня соединила с ним!
Ужели для того так долго я вдовела?
Он человечеству свою принес лишь дань.
Сестра! спаси меня! друг милый, Изабела!
Проси ты за него, хоть на колени стань,
Хоть руки подыми ты молча!"
                                          Изабела.
Душой о грешнике, как ангел, пожалела
И пред властителем колена преклоня,
"Помилуй, государь, - сказала. - За меня
Не осуждай его. Он (сколько мне известно,
И как я думаю) жил праведно и честно,
Покаместь на меня очей не устремил.
Прости же ты его!"
                             И Дук его простил.



БАХЧИСАРАЙСКИЙ ФОНТАН

1821-1823


                                         Многие, так же как и я, посещали сей 
фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече.
                                          Сади.


   Гирей сидел потупя взор;
Янтарь в устах его дымился;
Безмолвно раболепный двор
Вкруг хана грозного теснился.
Вс° было тихо во дворце,
Благоговея, все читали
Приметы гнева и печали
На сумрачном его лице.
Но повелитель горделивый
Махнул рукой нетерпеливой.
И все, склонившись, идут вон.

   Один в своих чертогах он;
Свободней грудь его вздыхает,
Живее строгое чело
Волненье сердца выражает.
Так бурны тучи отражает
Залива зыбкое стекло.

   Что движет гордою душою?
Какою мыслью занят он?
На Русь ли вновь идет войною,
Несет ли Польше свой закон,
Горит ли местию кровавой,
Открыл ли в войске заговор,
Страшится ли народов гор,
Иль козней Генуи лукавой?

   Нет, он скучает бранной славой;
Устала грозная рука;
Война от мыслей далека.

   Ужель в его гарем измена
Стезей преступною вошла,
И дочь неволи, нег и плена
Гяуру сердце отдала?

   Нет, жены робкие Гирея,
Ни думать, ни желать не смея,
Цветут в унылой тишине;
Под стражей бдительной и хладной
На лоне скуки безотрадной
Измен не ведают оне.
В тени хранительной темницы
Утаены их красоты:
Так аравийские цветы
Живут за стеклами теплицы.
Для них унылой чередой
Дни, месяцы, лета проходят
И неприметно за собой
И младость и любовь уводят.
Однообразен каждый день
И медленно часов теченье.
В гареме жизнью правит лень;
Мелькает редко наслажденье.
Младые жены, как-нибудь
Желая сердце обмануть,
Меняют пышные уборы,
Заводят игры, разговоры,
Или при шуме вод живых,
Над их прозрачными струями
В прохладе яворов густых
Гуляют легкими роями.
Меж ними ходит злой эвнух
И убегать его напрасно:
Его ревнивый взор и слух
За всеми следует всечасно.
Его стараньем заведен
Порядок вечный. Воля хана
Ему единственный закон;
Святую заповедь Корана
Не строже наблюдает он.
Его душа любви не просит;
Как истукан он переносит
Насмешки, ненависть, укор,
Обиды шалости нескромной,
Презренье, просьбы, робкий взор,
И тихий вздох, и ропот томный.
Ему известен женский нрав;
Он испытал, сколь он лукав
И на свободе и в неволе:
Взор нежный, слез упрек немой
Не властны над его душой;
Он им уже не верит боле.

   Раскинув легкие власы,
Как идут пленницы младые
Купаться в жаркие часы,
И льются волны ключевые
На их волшебные красы,
Забав их сторож неотлучный,
Он тут; он видит, равнодушный,
Прелестниц обнаженный рой;
Он по гарему в тьме ночной
Неслышными шагами бродит;
Ступая тихо по коврам,
К послушным крадется дверям,
От ложа к ложу переходит;
В заботе вечной, ханских жен
Роскошный наблюдает сон,
Ночной подслушивает лепет;
Дыханье, вздох, малейший трепет -
Вс° жадно примечает он;
И горе той, чей шопот сонный
Чужое имя призывал,
Или подруге благосклонной
Порочны мысли доверял!

   Что ж полон грусти ум Гирея?
Чубук в руках его потух;
Недвижим, и дохнуть не смея,
У двери знака ждет эвнух.
Встает задумчивый властитель;
Пред ним дверь настежь. Молча, он
Идет в заветную обитель
Еще недавно милых жен.

   Беспечно ожидая хана,
Вокруг игривого фонтана
На шелковых коврах оне
Толпою резвою сидели
И с детской радостью глядели,
Как рыба в ясной глубине
На мраморном ходила дне.
Нарочно к ней на дно иные
Роняли серьги золотые.
Кругом невольницы меж тем
Шербет носили ароматный,
И песнью звонкой и приятной
Вдруг огласили весь гарем:


         Татарская песня.

         1.
   "Дарует небо человеку
Замену слез и частых бед:
Блажен факир, узревший Меку
На старости печальных лет.

         2.
   "Блажен, кто славный брег Дуная
Своею смертью освятит:
К нему навстречу дева рая
С улыбкой страстной полетит.

         3.
   "Но тот блаженней, о Зарема,
Кто, мир и негу возлюбя,
Как розу, в тишине гарема
Лелеет, милая, тебя".


   Они поют. Но где Зарема,
Звезда любви, краса гарема? -
Увы! печальна и бледна,
Похвал не слушает она.
Как пальма, смятая грозою
Поникла юной головою;
Ничто, ничто не мило ей:
Зарему разлюбил Гирей.

   Он изменил!.. Но кто с тобою,
Грузинка, равен красотою?
Вокруг лилейного чела
Ты косу дважды обвила;
Твои пленительные очи
Яснее дня, чернее ночи;
Чей голос выразит сильней
Порывы пламенных желаний?
Чей страстный поцелуй живей
Твоих язвительных лобзаний?
Как сердце, полное тобой,
Забьется для красы чужой?
Но, равнодушный и жестокой,
Гирей презрел твои красы
И ночи хладные часы
Проводит мрачный, одинокой
С тех пор, как польская княжна
В его гарем заключена.

   Недавно юная Мария
Узрела небеса чужие;
Недавно милою красой
Она цвела в стране родной.
Седой отец гордился ею
И звал отрадою своею.
Для старика была закон
Ее младенческая воля.
Одну заботу ведал он:
Чтоб дочери любимой доля
Была, как вешний день, ясна,
Чтоб и минутные печали
Ее души не помрачали,
Чтоб даже замужем она
Воспоминала с умиленьем
Девичье время, дни забав,
Мелькнувших легким сновиденьем.
Вс° в ней пленяло: тихий нрав,
Движенья стройные, живые
И очи томно-голубые.
Природы милые дары
Она искусством украшала;
Она домашние пиры
Волшебной арфой оживляла;
Толпы вельмож и богачей
Руки Марииной искали,
И много юношей по ней
В страданьи тайном изнывали.
Но в тишине души своей
Она любви еще не знала
И независимый досуг
В отцовском замке меж подруг
Одним забавам посвящала.

   Давно ль? И что же! Тьмы татар
На Польшу хлынули рекою;
Не с столь ужасной быстротою
По жатве стелется пожар.
Обезображенный войною,
Цветущий край осиротел;
Исчезли мирные забавы,
Уныли селы и дубравы
И пышный замок опустел.
Тиха Мариина светлица...
В домовой церкви, где кругом
Почиют мощи хладным сном,
С короной, с княжеским гербом
Воздвиглась новая гробница...
Отец в могиле, дочь в плену,
Скупой наследник в замке правит
И тягостным ярмом бесславит
Опустошенную страну.

   Увы! Дворец Бахчисарая
Скрывает юную княжну.
В неволе тихой увядая,
Мария плачет и грустит.
Гирей несчастную щадит:
Ее унынье, слезы, стоны
Тревожат хана краткий сон
И для нее смягчает он
Гарема строгие законы.
Угрюмый сторож ханских жен
Ни днем, ни ночью к ней не входит;
Рукой заботливой не он
На ложе сна ее возводит;
Не смеет устремиться к ней
Обидный взор его очей;
Она в купальне потаенной
Одна с невольницей своей;
Сам хан боится девы пленной
Печальный возмущать покой;
Гарема в дальнем отделеньи
Позволено ей жить одной:
И, мнится, в том уединеньи
Сокрылся некто неземной.
Там день и ночь горит лампада
Пред ликом девы пресвятой;
Души тоскующей отрада,
Там упованье в тишине
С смиренной верой обитает,
И сердцу вс° напоминает
О близкой, лучшей стороне;
Там дева слезы проливает
Вдали завистливых подруг;
И между тем, как вс° вокруг
В безумной неге утопает,
Святыню строгую скрывает
Спасенный чудом уголок.
Так сердце, жертва заблуждений,
Среди порочных упоений
Хранит один святой залог,
Одно божественное чувство...
.............................................
.............................................

   Настала ночь; покрылись тенью
Тавриды сладостной поля;
Вдали, под тихой лавров сенью
Я слышу пенье соловья;
За хором звезд луна восходит:
Она с безоблачных небес
На долы, на холмы, на лес
Сиянье томное наводит.
Покрыты белой пеленой,
Как тени легкие мелькая,
По улицам Бахчисарая,
Из дома в дом, одна к другой,
Простых татар спешат супруги
Делить вечерние досуги.
Дворец утих; уснул гарем,
Объятый негой безмятежной;
Не прерывается ничем
Спокойство ночи. Страж надежный,
Дозором обошел эвнух.
Теперь он спит; но страх прилежный
Тревожит в нем и спящий дух.
Измен всечасных ожиданье
Покоя не дает уму.
То чей-то шорох, то шептанье,
То крики чудятся ему;
Обманутый неверным слухом,
Он пробуждается, дрожит,
Напуганным приникнув ухом...
Но вс° кругом его молчит;
Одни фонтаны сладкозвучны
Из мраморной темницы бьют,
И с милой розой неразлучны
Во мраке соловьи поют;
Эвнух еще им долго внемлет
И снова сон его объемлет.

   Как милы темные красы
Ночей роскошного Востока!
Как сладко льются их часы
Для обожателей Пророка!
Какая нега в их домах,
В очаровательных садах,
В тиши гаремов безопасных,
Где под влиянием луны
Вс° полно тайн и тишины
И вдохновений сладострастных!
.............................

   Все жены спят. Не спит одна.
Едва дыша, встает она;
Идет; рукою торопливой
Открыла дверь; во тьме ночной
Ступает легкою ногой...
В дремоте чуткой и пугливой
Пред ней лежит эвнух седой.
Ах, сердце в нем неумолимо:
Обманчив сна его покой!..
Как дух, она проходит мимо.
..............................................

   Пред нею дверь; с недоуменьем
Ее дрожащая рука
Коснулась верного замка...
Вошла, взирает с изумленьем...
И тайный страх в нее проник.
Лампады свет уединенный,
Кивот печально озаренный,
Пречистой девы кроткий лик
И крест, любви символ священный,
Грузинка! вс° в душе твоей
Родное что-то пробудило,
Вс° звуками забытых дней
Невнятно вдруг заговорило. -
Пред ней покоилась княжна,
И жаром девственного сна
Ее ланиты оживлялись
И, слез являя свежий след,
Улыбкой томной озарялись.
Так озаряет лунный свет
Дождем отягощенный цвет.
Спорхнувший с неба сын эдема,
Казалось, ангел почивал
И сонный слезы проливал
О бедной пленнице гарема...
Увы, Зарема, что с тобой?
Стеснилась грудь ее тоской,
Невольно клонятся колени,
И молит: "сжалься надо мной,
Не отвергай моих молений!.."
Ее слова, движенье, стон
Прервали девы тихий сон.
Княжна со страхом пред собою
Младую незнакомку зрит;
В смятеньи, трепетной рукою
Ее подъемля, говорит:
"Кто ты?.. Одна, порой ночною -
Зачем ты здесь?" - "Я шла к тебе,
Спаси меня; в моей судьбе
Одна надежда мне осталась...
Я долго счастьем наслаждалась,
Была беспечней день от дня...
И тень блаженства миновалась;
Я гибну. Выслушай меня.

   Родилась я не здесь, далеко,
Далеко... но минувших дней
Предметы в памяти моей
Доныне врезаны глубоко.
Я помню горы в небесах,
Потоки жаркие в горах,
Непроходимые дубравы,
Другой закон, другие нрав
Но почему, какой судьбой
Я край оставила родной,
Не знаю; помню только море
И человека в вышине
Над парусами...
                Страх и горе
Доныне чужды были мне;
Я в безмятежной тишине
В тени гарема расцветала
И первых опытов любви
Послушным сердцем ожидала.
Желанья тайные мои
Сбылись. Гирей для мирной неги
Войну кровавую презрел,
Пресек ужасные набеги
И свой гарем опять узрел.
Пред хана в смутном ожиданьи
Предстали мы. Он светлый взор
Остановил на мне в молчаньи,
Позвал меня... и с этих пор
Мы в беспрерывном упоеньи
Дышали счастьем; и ни раз
Ни клевета, ни подозренье,
Ни злобной ревности мученье,
Ни скука не смущала нас.
Мария! ты пред ним явилась...
Увы, с тех пор его душа
Преступной думой омрачилась!
Гирей, изменою дыша,
Моих не слушает укоров,
Ему докучен сердца стон;
Ни прежних чувств, ни разговоров
Со мною не находит он.
Ты преступленью не причастна;
Я знаю: не твоя вина...
Итак послушай: я прекрасна;
Во всем гареме ты одна
Могла б еще мне быть опасна;
Но я для страсти рождена,
Но ты любить, как я, не можешь;
Зачем же хладной красотой
Ты сердце слабое тревожишь?
Оставь Гирея мне: он мой;
На мне горят его лобзанья,
Он клятвы страшные мне дал,
Давно все думы, все желанья
Гирей с моими сочетал;
Меня убьет его измена...
Я плачу; видишь, я колена
Теперь склоняю пред тобой.
Молю, винить тебя не смея,
Отдай мне радость и покой,
Отдай мне прежнего Гирея...
Не возражай мне ничего;
Он мой! он ослеплен тобою.
Презреньем, просьбою, тоскою,
Чем хочешь, отврати его;
Клянись... (хоть я для Алкорана,
Между невольницами хана,
Забыла веру прежних дней;
Но вера матери моей
Была твоя) клянись мне ею
Зарему возвратить Гирею...
Но слушай: если я должна
Тебе... кинжалом я владею,
Я близ Кавказа рождена". -

   Сказав, исчезла вдруг. За нею
Не смеет следовать княжна.
Невинной деве непонятен
Язык мучительных страстей,
Но голос их ей смутно внятен;
Он странен, он ужасен ей.
Какие слезы и моленья
Ее спасут от посрамленья?
Что ждет ее? Ужели ей
Остаток горьких юных дней
Провесть наложницей презренной?
О боже! если бы Гирей
В ее темнице отдаленной
Забыл несчастную навек,
Или кончиной ускоренной
Унылы дни ее пресек!
С какою б радостью Мария
Оставила печальный свет!
Мгновенья жизни дорогие
Давно прошли, давно их нет!
Что делать ей в пустыне мира?
Уж ей пора, Марию ждут
И в небеса, на лоно мира,
Родной улыбкою зовут.
..............................................

   Промчались дни; Марии нет.
Мгновенно сирота почила.
Она давно-желанный свет,
Как новый ангел, озарила.
Но что же в гроб ее свело?
Тоска ль неволи безнадежной,
Болезнь, или другое зло?..
Кто знает? - Нет Марии нежной!
Дворец угрюмый опустел;
Его Гирей опять оставил;
С толпой татар в чужой предел
Он злой набег опять направил;
Он снова в бурях боевых
Несется мрачный, кровожадный:
Но в сердце хана чувств иных
Таится пламень безотрадный.
Он часто в сечах роковых
Подъемлет саблю, и с размаха
Недвижим остается вдруг,
Глядит с безумием вокруг,
Бледнеет, будто полный страха,
И что-то шепчет, и порой
Горючи слезы льет рекой.

   Забытый, преданный презренью,
Гарем не зрит его лица;
Там, обреченные мученью,
Под стражей хладного скопца
Стареют жены. Между ними
Давно грузинки нет; она
Гарема стражами немыми
В пучину вод опущена.
В ту ночь, как умерла княжна,
Свершилось и ее страданье.
Какая б ни была вина,
Ужасно было наказанье! -
Опустошив огнем войны
Кавказу близкие страны
И селы мирные России,
В Тавриду возвратился хан,
И в память горестной Марии
Воздвигнул мраморный фонтан,
В углу дворца уединенный.
Над ним крестом осенена
Магометанская луна
(Символ конечно дерзновенный,
Незнанья жалкая вина).
Есть надпись: едкими годами
Еще не сгладилась она.
За чуждыми ее чертами
Журчит во мраморе вода
И каплет хладными слезами,
Не умолкая никогда.
Так плачет мать во дни печали
О сыне, падшем на войне.
Младые девы в той стране
Преданье старины узнали
И мрачный памятник оне
Фонтаном слез  именовали. -

   Покинув север наконец,
Пиры надолго забывая,
Я посетил Бахчисарая
В забвеньи дремлющий дворец.
Среди безмолвных переходов
Бродил я там, где бич народов,
Татарин буйный пировал
И после ужасов набега
В роскошной лени утопал.
Еще поныне дышет нега
В пустых покоях и садах;
Играют воды, рдеют розы,
И вьются виноградны лозы,
И злато блещет на стенах.
Я видел ветхие решетки,
За коими, в своей весне,
Янтарны разбирая четки,
Вздыхали жены в тишине.
Я видел ханское кладбище,
Владык последнее жилище.
Сии надгробные столбы,
Венчанны мраморной чалмою,
Казалось мне, завет судьбы
Гласили внятною молвою.
Где скрылись ханы? Где гарем?
Кругом вс° тихо, вс° уныло,
Вс° изменилось... но не тем
В то время сердце полно было:
Дыханье роз, фонтанов шум
Влекли к невольному забвенью,
Невольно предавался ум
Неизъяснимому волненью,
И по дворцу летучей тенью
Мелькала дева предо мной!..
.............................................

   Чью тень, о други, видел я?
Скажите мне: чей образ нежный
Тогда преследовал меня
Неотразимый, неизбежный?
Марии ль чистая душа
Являлась мне, или Зарема
Носилась, ревностью дыша,
Средь опустелого гарема?

   Я помню столь же милый взгляд
И красоту еще земную,
Все думы сердца к ней летят,
Об ней в изгнании тоскую - ........
[Безумец!] полно! перестань,
Не оживляй тоски напрасной,
Мятежным снам любви несчастной
Заплачена тобою дань -
Опомнись; долго ль, узник томный,
Тебе оковы лобызать
И в свете лирою нескромной
Свое безумство разглашать?

   Поклонник Муз, поклонник мира,
Забыв и славу и любовь,
О, скоро вас увижу вновь,
Брега веселые Салгира!
Приду на склон приморских гор,
Воспоминаний тайных полный -
И вновь таврические волны
Обрадуют мой жадный взор.
Волшебный край! очей отрада!
Вс° живо там; холмы, леса,
Янтарь и яхонт винограда,
Долин приютная краса,
И струй и тополей прохлада...
Вс° чувство путника манит,
Когда, в час утра безмятежный,
В горах, дорогою прибрежной
Привычный конь его бежит,
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет и шумит
Вокруг утесов Аю-дага...


         I.

ВЫПИСКА ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ПО ТАВРИДЕ И. М. МУРАВЬЕВА-АПОСТОЛА.

   "Вчера ввечеру, подъехав к Бахчисараю и спустившись в ущелину, в которой он 
лежит, я засветло успел только проехать длинную улицу, ведущую к Хан-сараю (т. 
е. к ханскому дворцу), на восточном конце города находящемуся. Солнце давно уже 
не видно было за горами, и сумрак начинал сгущаться, когда я вступил на первый 
двор сарая. Это не помешало мне пробежать по теремам и дворам таврической 
Аламбры, и чем менее видимы становилися предметы, тем живее делалася игра 
воображения моего, наполнившегося радужными цветами восточной поэзии.
   Я поведу тебя, мой друг, не из покоев, но так, как должно, от внешних ворот, 
в которые проезд с улицы, по мосту, чрез узкую Грязную речку, Сурук-су. Прошед в 
ворота, ты на первом дворе; на пространном параллелограме, коего противоположный 
входу, малый бок граничит с садовыми терасами; оба же большие заняты на левой 
стороне мечетью и службами; а с правой дворцом, состоящим из смежных не 
одинаковой высоты зданий. На этой правой стороне, чрез ворота, под строением 
находящиеся, ты проходишь во внутренний двор, где тотчас на левой руке 
представляются тебе железные двери, пестро в аравском вкусе украшенные, с 
двуглавым над ними орлом, занявшим место оттоманской луны.
   Переступив за порог, ты в пространных сенях, на марморном помосте и на правой 
руке видишь широкое крыльцо, ведущее на верхние палаты. Но сперьва остановимся в 
сенях и посмотрим на два прекрасные фонтана, беспрестанно лиющие воду из стен в 
белые марморные чаши: один насупротив дверей, другой тотчас налево.
   Дабы не оставить ничего недосказанным о сем нижнем помосте, заметим широкий 
коридор от левого угла противоположной входу стены, ведущий прямо в домовую 
ханскую божницу, над дверью коей начертано:
   Селамид-Гирей хан, сын Гаджи-Селим-Гирея хана.(*)
   Другая дверь того же коридора налево дает вход в большую комнату, где диван 
вокруг стен до половины покоя, с марморным посреди оного водометом. Это убежище 
прелестно прохладою в знойные часы, когда раскаляются от жара окружающие 
Бахчисарай горы. Третья дверь ведет в ханский диван, т. е. в комнату, где 
собирался государственный совет; в нее есть вход и чрез переднюю, снаружи от 
большого двора.
   Когда я опишу тебе одну из зал верхнего жилья, ты будешь иметь понятие о всех 
прочих, разнствующих между собою одним только большим или меньшим украшением на 
стенах. Как фасад строения не по прямой черте, а городками, то первое должно 
заметить, что главные залы освещены с трех сторон, т. е. все из фасада 
выступающие оных стены всплошь окончатые. Другого входа в залу нет, кроме одной 
двери боковой, неприметной, между пиластрами аравского вкуса, между коими и 
шкафы, также неприметные, находятся по всей темной этой стене. Над оными стекла 
(в лучших залах) снутри и снаружи покоя, до потолка, между коими стоят украшения 
лепной работы, как то: чаши с плодами, с цветами, или деревцы, с чучелами разных 
птиц. Потолки так же, как и темная стена, столярной работы и весьма красивы: это 
тоненькая вызолоченная решетка, лежащая на лаковом грунте, густого красного 
цвета. На полу я увидел знакомые мне по Испании эстеры, т. е. рогожки, весьма 
искусно сплетенные из тростника, род гениста, и употребляемые вместо ковров на 
полах кирпичных или каменных. Для защиты от яркости лучей в комнате, с трех 
сторон освещенной, кроме ставней, служат еще и цветные, узорчатые стекла в 
окнах, любимое рыцарских замков украшение, без сомнения, занятое европейцами от 
восточных народов, во время крестовых походов. Если в заключение сего общего 
описания ты представишь себе диван, т. е. подушки, некогда из шелковых тканей, 
на полу лежащие вокруг всех стен, исключая темной, ты будешь иметь понятие о 
лучших залах дворца, кроме трех или четырех, переделанных для императрицы 
Екатерины II, в европейском вкусе, с высокими диванами, креслами и столами. Сия 
последняя утварь особливо драгоценна для нас крещеных, ибо во всех странах, где 
проповедуется Коран, правоверные вместо столов употребляют низкие круглые 
скамьи, на которых ставят подносы, и едят на них сидя, поджав под себя ноги, на 
полу.
   Ты легко догадаться можешь, что в стороне от сего строения находился гарем, 
неприступный для всех, кроме хана, и для него одного имеющий сообщение чрез 
коридор с дворцом. Эта часть более всех в упадке. Разные домики, в коих некогда 
жертвы любви, или, лучше сказать, любострастия, томилися в неволе, представляют 
теперь печальную картину разрушения; обвалившиеся потолки, изломанные полы. 
Время сокрушило узилище; но что в том пользы, когда то же время, роком узницам 
определенное, протекло для них безотрадно, в рабских угождениях одному, не по 
сердцу избранному другу, но жестокому властелину! - а краю сего гарема стоит на 
большом дворе высокая шестиугольная беседка, с решетками вместо окон, из 
которой, как сказывают, ханские жены, невидимые, смотрели на игры, въезды послов 
и другие позорища. Иные говорят, будто тут хан любовался фазанами и показывал их 
любимицам своим. Это последнее потому только вероятно, что петух с семейством 
своим есть единственная картина, которую супруг-мусульманин может представлять 
невольницам своим в оправдание многоженства. - Между сею полусогнившею беседкою 
и комнатою, о которой я говорил, на нижнем помосте, с марморным фонтаном, есть 
прекрасный цветничек, где мирт и розы могли некогда внушать песни татарскому 
Анакреону.
   Но пора оставить сии грудь теснящие памятники невольничества и выйти подышать 
на чистом воздухе. Вот насупротив больших ворот, на конце двора, к горе 
примыкающегося, терасы в четыре уступа, на коих плодоносные деревья, виноград на 
решетках и прозрачные источники, с уступа на другой лиющиеся в каменные 
бассейны. Может быть, некогда мурзы-цередворцы, уподобляя Гиреев владыкам 
Вавилона, сравнивали и терасы их с висящими садами Семирамисы: но теперь 
крымское чудо сие представляет вид опустения, так как и все памятники в Тавриде. 
Более всего жаль драгоценнейшего здесь сокровища, воды: многие трубы уже 
засорились, а некоторые источники и совсем исчезли.
   За мечетью, вне двора, кладбище ханов и султанов владетельного дома Гиреев. 
Прах их покоится под белыми, марморными гробницами, осененными высокими 
тополями, ореховыми и шелковичными деревьями. Тут лежат Менгли и отец его, 
основатель могущества царства крымского. Все памятники покрыты надписями...
   Прежде нежели оставить сию юдоль сна непробудного, я укажу тебе отсюда на 
холм, влево от верхней садовой терасы, на коем стоит красивое здание с круглым 
куполом: это мавзолей прекрасной грузинки, жены хана Керим-Гирея. Новая Заира, 
силою прелестей своих, она повелевала тому, кому вс° здесь повиновалось; но не 
долго: увял райский цвет в самое утро жизни своей, и безотрадный Керим соорудил 
любезной памятник сей, дабы ежедневно входить в оный и утешаться слезами над 
прахом незабвенной. Я сам хотел поклониться, гробу красавицы, но нет уже более 
входа к нему: дверь наглухо заложена.
   Странно очень, что все здешние жители непременно хотят, чтобы эта  красавица 
была не грузинка, а полячка, именно какая-то Потоцкая, будто бы похищенная 
Керим-Гиреем. Сколько я ни спорил с ними, сколько ни уверял их, что предание сие 
не имеет никакого исторического основания, и что во второй половине XVIII века 
не так легко было татарам похищать полячек; все доводы мои остались 
бесполезными: они стоят в одном: красавица была Потоцкая; и я другой причины 
упорству сему не нахожу, как разве принятое и справедливое мнение, что красота 
женская есть, так сказать, принадлежность рода Потоцких".

(*) Селамид владел от 1587 до 1610.


         II.

ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА.

   Из Азии переехали мы в Европу(*) на корабле. Я тотчас отправился на так 
названную Митридатову гробницу (развалины какой-то башни); там сорвал цветок для 
памяти и на другой день потерял без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи не 
сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы улиц, полузаросший ров, 
старые кирпичи и только. Из Феодосии до самого Юрзуфа ехал я морем. Всю ночь не 
спал; луны не было; звезды блистали; передо мною в тумане тянулись полуденные 
горы... "Вот Четырдаг", сказал мне капитан. Я не различил его, да и не 
любопытствовал. Перед светом я заснул. Между тем корабль остановился в виду 
Юрзуфа, Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; 
плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам, 
тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-
даг... и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух 
полуденный...
   В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык 
к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностию 
неаполитанского Lazzaroni. Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря и 
заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я 
посещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот вс°, что 
пребывание мое в Юрзуфе оставило у меня в памяти.
   Я объехал полуденный берег, и путешествие М. оживило во мне много 
воспоминаний, но страшный переход его по скалам Кикенеиса не оставил ни 
малейшего следа в моей памяти. По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за 
хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно, и казалось каким-
то таинственным, восточным обрядом. Мы переехали горы, и первый предмет, 
поразивший меня, была береза, северная береза! Сердце мое сжалось: я начал уж 
тосковать о милом полудне, хотя вс° еще находился в Тавриде, вс° еще видел и 
тополи и виноградные лозы. Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю 
оставили во мне сильное впечатление. Тут же видел я и баснословные развалины 
храма Дианы. Видно мифологические предания счастливее для меня воспоминаний 
исторических, по крайней мере тут посетили меня рифмы.
   В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал о странном памятнике 
влюбленного хана. К** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des 
larmes. Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной 
трубки по каплям падала вода. Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в 
котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат. N. N. 
почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское 
кладбище:

                                             Но не тем
            В то время сердце полно было:

лихорадка меня мучила.
   Что касается до памятника ханской любовницы, о котором говорит М., я о нем не 
вспомнил, когда писал свою поэму, а то бы непременно им воспользовался.

(*) Из Тамани в Керчь.



<ВАДИМ>

ОТРЫВОК ИЗ НЕОКОНЧЕННОЙ ПОЭМЫ

1821-1822


   Свод неба мраком обложился;
В волнах Варяжских лунный луч,
Сверкая меж вечерних туч,
Столпом неровным отразился.
Качаясь, лебедь на волне
Заснул, и вс° кругом почило;
Но вот по темной глубине
Стремится белое ветрило,
И блещет пена при луне;
Летит испуганная птица,
Услыша близкий шум весла.
Чей это парус? Чья десница
Его во мраке напрягла?

   Их двое. На весло нагбенный,
Один, смиренный житель волн,
Гребет и к югу правит челн;
Другой, как волхвом пораженный;
Стоит недвижим; на брега
Глаза вперив, не молвит слова,
И через челн его нога
Перешагнуть уже готова.
Плывут...
          "Причаливай, старик!
К утесу правь" - и в волны вмиг
Прыгнул пловец нетерпеливый
И берегов уже достиг.
Меж тем, рукой неторопливой
Другой ветрило опустив,
Свой челн к утесу пригоняет,
К подошвам двух союзных ив
Узлом надежным укрепляет,
И входит медленной стопой
На берег дикой и крутой.
Кремень звучит, и пламя вскоре
Далеко осветило море.
Суровый край! Громады скал
На берегу стоят угрюмом;
Об них мятежный бьется вал
И пена плещет; сосны с шумом
Качают старые главы
Над зыбкой пеленой пучины;
Кругом ни цвета, ни травы,
Песок да мох; скалы, стремнины,
Везде хранят клеймо громов
И след потоков истощенных,
И тлеют кости - пир волков
В расселинах окровавленных.
К огню заботливый старик
Простер немеющие руки.
Приметы долголетной муки,
Согбенны кости, тощий лик,
На коем время углубляло
Свои последние следы,
Одежда, обувь - вс° являло
В нем дикость, нужду и труды.
Но кто же тот? Блистает младость.
В его лице; как вешний цвет
Прекрасен он; но, мнится, радость
Его не знала с детских лет;
В глазах потупленных кручина;
На нем одежда славянина
И на бедре славянский меч.
Славян вот очи голубые,
Вот их и волосы златые,
Волнами падшие до плеч...
Косматым рубищем одетый,
Огнем живительным согретый,
Старик забылся крепким сном.
Но юноша, на перси руки
Задумчиво сложив крестом,
Сидит с нахмуренным челом...
Проходит ночь, огонь погас,
Остыл и пепел; вод пучина
Белеет; близок утра час;
Нисходит сон на славянина.

   Видал он дальные страны,
По суше, по морю носился,
Во дни былые, дни войны,
На западе, на юге бился,
Деля добычу и труды
С суровым племенем Одена,
И перед ним врагов ряды
Бежали, как морская пена
В час бури к черным берегам.
Внимал он радостным хвалам
И арфам скальдов исступленных,
В жилище сильных пировал
И очи дев иноплеменных
Красою чуждой привлекал.
Но сладкий сон не переносит
Теперь героя в край чужой,
В поля, где мчится бурный бой,
Где меч главы героев косит;
Не видит он знакомых скал
Кириаландии печальной,
Ни Альбиона, где искал
Кровавых сеч и славы дальной;
Ему не снится шум валов;
Он позабыл морские битвы,
И пламя яркое костров,
И трубный звук, и лай ловитвы;
Другие грезы и мечты
Волнуют сердце славянина:
Перед ним славянская дружина;
Он узнает ее щиты,
Он снова простирает руки
Товарищам минувших лет,
Забытым в долги дни разлуки,
Которых уж и в мире нет...

   Меж тем привычные заботы
Средь усладительной дремоты
Тревожат душу старика:
Во сне он парус развивает,
Плывет по воле ветерка,
Его тихонько увлекает
К заливу светлая река,
И рыба сонная впадает
В тяжелый невод старика;
Вс° тихо: море почивает,
Но туча виснет; дальный гром
Над звучной бездною грохочет,
И вот пучина под челном
Кипит, подъемлется, клокочет;
Напрасно к верным берегам
Несчастный возвратиться хочет,
Челнок трещит и - пополам!
Рыбак идет на дно морское,
И, пробудясь, трепещет он,
Глядит окрест: брега в покое,
На полусветлый небосклон
Восходит утро золотое;
С дерев, с утесистых вершин,
Навстречу радостной денницы,
Щебеча, полетели птицы
И рассвело...



ГАВРИИЛИАДА

ПОЭМА

1821


   Воистину еврейки молодой
Мне дорого душевное спасенье.
Приди ко мне, прелестный ангел мой,
И мирное прими благословенье.
Спасти хочу земную красоту!
Любезных уст улыбкою довольный,
Царю небес и господу-Христу
Пою стихи на лире богомольной.
Смиренных струн, быть может, наконец
Ее пленят церковные напевы,
И дух святой сойдет на сердце девы;
Властитель он и мыслей и сердец.

   Шестнадцать лет, невинное смиренье,
Бровь темная, двух девственных холмов
Под полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный ряд зубов...
Зачем же ты, еврейка, улыбнулась,
И по лицу румянец пробежал?
Нет, милая, ты право, обманулась:
Я не тебя, - Марию описал.

   В глуши полей, вдали Ерусалима,
Вдали забав и юных волокит
(Которых бес для гибели хранит),
Красавица, никем еще не зрима,
Без прихотей вела спокойный век.
Ее супруг, почтенный человек,
Седой старик, плохой столяр и плотник,
В селенье был единственный работник.
И день и ночь, имея иного дел
То с уровнем, то с верною пилою,
То с топором, не много он смотрел
На прелести, которыми владел,
И тайный цвет, которому судьбою
Назначена была иная честь,
На стебельке не смел еще процвесть.
Ленивый муж своею старой лейкой
В час утренний не орошал его;
Он как отец с невинной жил еврейкой,
Ее кормил - и больше ничего.

   Но, братие, с небес во время оно
Всевышний бог склонил приветный взор
На стройный стан, на девственное лоно
Рабы своей - и, чувствуя задор,
Он положил в премудрости глубокой
Благословить достойный вертоград,
Сей вертоград, забытый, одинокой,
Щедротою таинственных наград.

   Уже поля немая ночь объемлет;
В своем углу Мария сладко дремлет.
Всевышний рек, - и деве снится сон;
Пред нею вдруг открылся небосклон
Во глубине своей необозримой;
В сиянии и славе нестерпимой
Тьмы ангелов волнуются, кипят,
Бесчисленны летают серафимы,
Струнами арф бряцают херувимы,
Архангелы в безмолвии сидят,
Главы закрыв лазурными крылами, -
И, яркими одеян облаками,
Предвечного стоит пред ними трон.
И светел вдруг очам явился он...
Все пали ниц... Умолкнул арфы звон.
Склонив главу, едва Мария дышит,
Дрожит как лист и голос бога слышит:
"Краса земных любезных дочерей,
Израиля надежда молодая!
Зову тебя, любовию пылая,
Причастница ты славы будь моей:
Готовь себя к неведомой судьбине,
Жених грядет, грядет к своей рабыне".

   Вновь облаком оделся божий трон;
Восстал духов крылатый легион,
И раздались небесной арфы звуки...
Открыв уста, сложив умильно руки,
Лицу небес Мария предстоит.
Но что же так волнует и манит
Ее к себе внимательные взоры?
Кто сей в толпе придворных молодых
С нее очей не сводит голубых?
Пернатый шлем, роскошные уборы,
Сиянье крил и локонов златых,
Высокий стан, взор томный и стыдливый -
Вс° нравится Марии молчаливой.
Замечен он, один он сердцу мил!
Гордись, гордись, архангел Гавриил!
Пропало вс°. - Не внемля детской пени,
На полотне так исчезают тени,
Рожденные в волшебном фонаре.

   Красавица проснулась на заре
И нежилась на ложе томной лени.
Но дивный сон, но милый Гавриил
Из памяти ее не выходил.
Царя небес пленить она хотела,
Его слова приятны были ей,
И перед ним она благоговела, -
Но Гавриил казался ей милей...
Так иногда супругу генерала
Затянутый прельщает адъютант.
Что делать нам? судьба так приказала, -
Согласны в том невежда и педант.

   Поговорим о странностях любви
(Другого я не смыслю разговора).
В те дни, когда от огненного взора
Мы чувствуем волнение в крови,
Когда тоска обманчивых желаний
Объемлет нас и душу тяготит,
И всюду нас преследует, томит
Предмет один и думы и страданий, -
Не правда ли? в толпе младых друзей
Наперсника мы ищем и находим.
С ним тайный глас мучительных страстей
Наречием восторгов переводим.
Когда же мы поймали на лету
Крылатый миг небесных упоений
И к радостям на ложе наслаждений
Стыдливую склонили красоту,
Когда любви забыли мы страданье
И нечего нам более желать, -
Чтоб оживить о ней воспоминанье,
С наперсником мы любим поболтать.

   И ты, господь! познал ее волненье,
И ты пылал, о боже, как и мы.
Создателю постыло вс° творенье,
Наскучило небесное моленье, -
Он сочинял любовные псалмы
И громко пел: "Люблю, люблю Марию,
В унынии бессмертие влачу...
Где крылия? к Марии полечу
И на груди красавицы почию!.."
И прочее... вс°, что придумать мог. -
Творец любил восточный, пестрый слог,
Потом, призвав любимца Гавриила,
Свою любовь он прозой объяснял.
Беседы их нам церковь утаила,
Евангелист немного оплошал!
Но говорит армянское преданье,
Что царь небес, не пожалев похвал,
В Меркурии архангела избрал,
Заметя в нем и ум и дарованье -
И вечерком к Марии подослал.
Архангелу другой хотелось чести:
Нередко он в посольствах был счастлив;
Переносить записочки да вести
Хоть выгодно, но он самолюбив.
И славы сын, намеренье сокрыв,
Стал нехотя услужливый угодник
Царю небес... а по земному сводник.

   Но, старый враг, не дремлет сатана!
Услышал он, шатаясь в белом свете,
Что бог имел еврейку на примете,
Красавицу, которая должна
Спасти наш род от вечной муки ада.
Лукавому великая досада -
Хлопочет он. Всевышний между тем
На небесах сидел в уныньи сладком,
Весь мир забыл, не правил он ничем -
И без него вс° шло своим порядком.

   Что ж делает Мария? Где она,
Иосифа печальная супруга?
В своем саду, печальных дум полна,
Проводит час невинного досуга
И снова ждет пленительного сна.
С ее души не сходит образ милый,
К архангелу летит душой унылой.
В прохладе пальм, под говором ручья
Задумалась красавица моя;
Не мило ей цветов благоуханье,
Не весело прозрачных вод журчанье...
И видит вдруг: прекрасная змия,
Приманчивой блистая чешуею,
В тени ветвей качается над нею
И говорит: "Любимица небес!
Не убегай, - я пленник твой послушный..."
Возможно ли? О, чудо из чудес!
Кто ж говорил Марии простодушной,
Кто ж это был? Увы, конечно, бес.

   Краса змии, цветов разнообразность,
Ее привет, огонь лукавых глаз
Понравились Марии в тот же час.
Чтоб усладить младого сердца праздность,
На сатане покоя нежный взор,
С ним завела опасный разговор:

   "Кто ты, змия? По льстивому напеву,
По красоте, по блеску, по глазам -
Я узнаю того, кто нашу Еву
Привлечь успел к таинственному древу
И там склонил несчастную к грехам.
Ты погубил неопытную деву,
А с нею весь адамов род и нас.
Мы в бездне бед невольно потонули.
Не стыдно ли?"
                "Попы вас обманули,
И Еву я не погубил, а спас!"
"Cпас! от кого?"
          "От бога"
                "Враг опасный!"
"Он был влюблен..."
           "Послушай, берегись!"
"Он к ней пылал -"
           "Молчи!"
               "- любовью страстной,
Она была в опасности ужасной".
"Змия, ты лжешь!"
            "Ей богу!"
                 "Не божись".
"Но выслушай..."

                   Подумала Мария:
Не хорошо в саду, наедине,
Украдкою внимать наветам змия,
И кстати ли поверить сатане?
Но царь небес меня хранит и любит,
Всевышний благ: он верно не погубит
Своей рабы, - за что ж? за разговор!
К тому же он не даст меня в обиду,
Да в змия скромна довольно с виду.
Какой тут грех? где зло? пустое, вздор! -
Подумала и ухо приклонила,
Забыв на час любовь и Гавриила.
Лукавый бес, надменно развернув
Гремучий хвост, согнув дугою шею,
С ветвей скользит - и падает пред нею;
Желаний огнь во грудь ее вдохнув,
Он говорит:

           "С рассказом Моисея
Не соглашу рассказа моего:
Он вымыслом хотел пленить еврея,
Он важно лгал, - и слушали его.
Бог наградил в нем слог и ум покорный,
Стал Моисей известный господин,
Но я, поверь, - историк не придворный,
Не нужен мне пророка важный чин!

   Они должны, красавицы другие,
Завидовать огню твоих очей;
Ты рождена, о скромная Мария,
Чтоб изумлять адамовых детей,
Чтоб властвовать над легкими сердцами,
Улыбкою блаженство им дарить,
Сводить с ума двумя-тремя словами,
По прихоти - любить и не любить...
Вот жребий твой. Как ты - младая Ева
В своем саду скромна, умна, мила,
Но без любви в унынии цвела;
Всегда одни, глаз-на-глаз, муж и дева
На берегах Эдема светлых рек
В спокойствии вели невинный век.
Скучна была их дней однообразность.
Ни рощи сень, ни молодость, ни праздность -
Ничто любви не воскрешало в них;
Рука с рукой гуляли, пили, ели,
Зевали днем, а ночью не имели
Ни страстных игр, ни радостей живых...
Что скажешь ты? Тиран несправедливый,
Еврейский бог, угрюмый и ревнивый,
Адамову подругу полюбя,
Ее хранил для самого себя...
Какая честь и что за наслажденье!
На небесах как будто в заточенье,
У ног его молися да молись,
Хвали его, красе его дивись,
Взглянуть не смей украдкой на другого,
С архангелом тихонько молвить слово;
Вот жребий той, которую творец
Себе возьмет в подруги наконец.
И что ж потом? За скуку, за мученье,
Награда вся дьячков осиплых пенье,
Свечи, старух докучная мольба,
Да чад кадил, да образ под алмазом,
Написанный каким-то богомазом...
Как весело! Завидная судьба!

   Мне стало жаль моей прелестной Евы;
Решился я, создателю на зло,
Разрушить сон и юноши и девы.
Ты слышала, как вс° произошло?
Два яблока, вися на ветке дивной
(Счастливый знак, любви символ призывный),
Открыли ей неясную мечту.
Проснулися неясные желанья;
Она свою познала красоту,
И негу чувств, и сердца трепетанье,
И юного супруга наготу!
Я видел их! любви - моей науки -
Прекрасное начало видел я.
В глухой лесок ушла чета моя...
Там быстро их блуждали взгляды, руки...
Меж милых ног супруги молодой
Заботливый, неловкой и немой,
Адам искал восторгов упоенья,
Неистовым исполненный огнем,
Он вопрошал источник наслажденья
И, закипев душой, терялся в нем...
И не страшась божественного гнева,
Вся в пламени, власы раскинув, Ева,
Едва, едва устами шевеля,
Лобзанием Адаму отвечала,
В слезах любви, в бесчувствии лежал
Под сенью пальм, - и юная земля
Любовников цветами покрывала.

   Блаженный день! Увенчанный супруг
Жену ласкал с утра до темной ночи,
Во тьме ночной смыкал он редко очи,
Как их тогда украшен был досуг!
Ты знаешь: бог, утехи прерывая,
Чету мою лишил навеки рая.
Он их изгнал из милой стороны,
Где без трудов они так долго жили
И дни свои невинно проводили
В объятиях ленивой тишины.
Но им открыл я тайну сладострастья
И младости веселые права,
Томленье чувств, восторги, слезы счастья,
И поцелуй, и нежные слова.
Скажи теперь: ужели я предатель?
Ужель Адам несчастлив от меня?
Не думаю, но знаю только я,
Что с Евою остался я приятель".

   Умолкнул бес. Мария в тишине
Коварному внимала сатане.
"Что ж? - думала, - быть может, прав лукавый;
Слыхала я: ни почестьми, ни славой,
Ни золотом блаженства не купить;
Слыхала я, что надобно любить...
Любить! Но как, зачем и что такое..."
А между тем вниманье молодое
Ловило вс° в рассказах сатаны:
И действия и странные причины,
И смелый слог и вольные картины...
(Охотники мы все до новизны.)
Час от часу неясное начало
Опасных дум казалось ей ясней,
И вдруг змии как будто не бывало -
И новое явленье перед ней:
Мария зрит красавца молодого.
У ног ее, не говоря ни слова,
К ней устремив чудесный блеск очей,
Чего-то он красноречиво просит,
Одной рукой цветочек ей подносит,
Другою мнет простое полотно
И крадется под ризы торопливо,
И легкий перст касается игриво
До милых тайн... Вс° для Марии диво,
Вс° кажется ей ново, мудрено, -
А между тем румянец не стыдливый
На девственных ланитах заиграл -
И томный жар и вздох нетерпеливый
Младую грудь Марии подымал.
Она молчит: но вдруг не стало мочи,
Закрылися блистательные очи,
К лукавому склонив на грудь главу,
Вскричала: ах!.. и пала на траву...

   О милый друг! кому я посвятил
Мой первый сон надежды и желанья,
Красавица, которой был я мил,
Простишь ли мне моя воспоминанья?
Мои грехи, забавы юных дней,
Те вечера, когда в семье твоей,
При матери докучливой и строгой
Тебя томил я тайною тревогой
И просветил невинные красы?
Я научил послушливую руку
Обманывать печальную разлуку
И услаждать безмолвные часы,
Бессонницы девическую муку.
Но молодость утрачена твоя,
От бледных уст улыбка отлетела,
Твоя краса во цвете помертвела...
Простишь ли мне, о милая моя!

   Отец греха, Марии враг лукавый,
Ты стал и был пред нею виноват;
Ах, и тебе приятен был разврат...
И ты успел преступною забавой
Всевышнего супругу просветить
И дерзостью невинность изумить.
Гордись, гордись своей проклятой славой!
Спеши ловить... но близок, близок час!
Вот меркнет свет, заката луч угас.
Вс° тихо. Вдруг над девой утомленной
Шумя парит архангел окриленный, -
Посол любви, блестящий сын небес.

   От ужаса при виде Гавриила
Красавица лицо свое закрыла...
Пред ним восстав, смутился мрачный бес
И говорит: "Счастливец горделивый,
Кто звал тебя? Зачем оставил ты
Небесный двор, эфира высоты?
Зачем мешать утехе молчаливой,
Занятиям чувствительной четы?"
Но Гавриил, нахмуря взгляд ревнивый,
Рек на вопрос и дерзкий и шутливый:
"Безумный враг небесной красоты,
Повеса злой, изгнанник безнадежный,
Ты соблазнил красу Марии нежной
И смеешь мне вопросы задавать!
Беги сейчас, бесстыдник, раб мятежный,
Иль я тебя заставлю трепетать!"
"Не трепетал от ваших я придворных,
Всевышнего прислужников покорных,
От сводников небесного царя!" -
Проклятый рек и, злобою горя,
Наморщив лоб, скосясь, кусая губы,
Архангела ударил прямо в зубы.
Раздался крик, шатнулся Гавриил
И левое колено преклонил;
Но вдруг восстал, исполнен новым жаром,
И сатану нечаянным ударом
Хватил в висок. Бес ахнул, побледнел -
И ворвались в объятия друг другу.
Ни Гавриил, ни бес не одолел:
Сплетенные кружась идут по лугу,
На вражью грудь опершись бородой,
Соединив крест на крест ноги, руки,
То силою, то хитростью науки
Хотят увлечь друг друга за собой.

   Не правда ли? вы помните то поле,
Друзья мои, где в прежни дни, весной,
О ставя класс, играли мы на воле
И тешились отважною борьбой.
Усталые, забыв и брань и речи,
Так ангелы боролись меж собой.
Подземный царь, буян широкоплечий,
Вотще кряхтел с увертливым врагом,
И, наконец, желая кончить разом,
С архангела пернатый сбил шелом,
Златой шелом, украшенный алмазом.
Схватив врага за мягкие власы,
Он сзади гнет могучею рукою
К сырой земле. Мария пред собою
Архангела зрит юные красы
И за него в безмолвии трепещет.
Уж ломит бес, уж ад в восторге плещет;
По счастию проворный Гавриил
Впился ему в то место роковое
(Излишнее почти во всяком бое),
В надменный член, которым бес грешил.
Лукавый пал, пощады запросил
И в темный ад едва нашел дорогу.

   На дивный бой, на страшную тревогу
Красавица глядела чуть дыша;
Когда же к ней, свой подвиг соверша,
Приветливо архангел обратился,
Огонь любви в лице ее разлился
И нежностью исполнилась душа.
Ах, как была еврейка хороша!..

   Посол краснел и чувствия чужие
Так изъяснял в божественных словах:
"О радуйся, невинная Мария!
Любовь с тобой, прекрасна ты в женах;
Стократ блажен твой плод благословенный,
Спасет он мир и ниспровергнет ад...
Но признаюсь душою откровенной,
Отец его блаженнее стократ!"
И перед ней коленопреклоненный
Он между тем ей нежно руку жал...
Потупя взор, прекрасная вздыхала,
И Гавриил ее поцеловал.
Смутясь она краснела и молчала,
Ее груди дерзнул коснуться он...
"Оставь меня!" - Мария прошептала,
И в тот же миг лобзаньем заглушен
Невинности последний крик и стон...

   Что делать ей? Что скажет бог ревнивый?
Не сетуйте, красавицы мои,
О женщины, наперсницы любви,
Умеете вы хитростью счастливой
Обманывать вниманье жениха
И знатоков внимательные взоры,
И на следы приятного греха
Невинности набрасывать уборы...
От матери проказливая дочь
Берет урок стыдливости покорной
И мнимых мук, и с робостью притворной
Играет роль в решительную ночь;
И поутру, оправясь понемногу,
Встает бледна, чуть ходит, так томна.
В восторге муж, мать шепчет: слава богу,
А старый друг стучится у окна.

   Уж Гавриил с известием приятным
По небесам летит путем обратным.
Наперсника нетерпеливый бог
Приветствием встречает благодатным:
"Что нового?" - "Я сделал вс°, что мог,
Я ей открыл". - "Ну что ж она?" - "Готова!"
И царь небес, не говоря ни слова,
С престола встал и манием бровей
Всех удалил, как древний бог Гомера,
Когда смирял бесчисленных детей;
Но Греции навек погасла вера,
Зевеса нет, мы сделались умней!

   Упоена живым воспоминаньем,
В своем углу Мария в тишине
Покоилась на смятой простыне.
Душа горит и негой и желаньем,
Младую грудь волнует новый жар.
Она зовет тихонько Гавриила,
Его любви готовя тайный дар,
Ночной покров ногою отдалила,
Довольный взор с улыбкою склонила,
И, счастлива в прелестной наготе,
Сама своей дивится красоте.
Но между тем в задумчивости нежной
Она грешит, - прелестна и томна,
И чашу пьет отрады безмятежной.
Смеешься ты, лукавый сатана!
И что же! вдруг мохнатый, белокрылый
В ее окно влетает голубь милый,
Над нею он порхает и кружит
И пробует веселые напевы,
И вдруг летит в колени милой девы,
Над розою садится и дрожит,
Клюет ее, копышется, ветится,
И носиком и ножками трудится.
Он, точно он! - Мария поняла,
Что в голубе другого угощала;
Колени сжав, еврейка закричала,
Вздыхать, дрожать, молиться начала,
Заплакала, но голубь торжествует,
В жару любви трепещет и воркует,
И падает, объятый легким сном,
Приосеня цветок любви крылом.

   Он улетел. Усталая Мария
Подумала: "Вот шалости какие!
Один, два, три! - как это им не лень?
Могу сказать, перенесла тревогу:
Досталась я в один и тот же день
Лукавому, архангелу и богу".

   Всевышний бог, как водится, потом
Признал своим еврейской девы сына,
Но Гавриил (завидная судьбина!)
Не преставал являться ей тайком;
Как многие, Иосиф был утешен,
Он пред женой попрежнему безгрешен,
Христа любил как сына своего,
За то господь и наградил его!

   Аминь, аминь! Чем кончу я рассказ?
Навек забыв старинные проказы,
Я пел тебя, крылатый Гавриил,
Смиренных струн тебе я посвятил
Усердное, спасительное пенье:
Храни меня, внемли мое моленье!
Досель я был еретиком в любви,
Младых богинь безумный обожатель,
Друг демона, повеса и предатель...
Раскаянье мое благослови!
Приемлю я намеренья благие,
Переменюсь: Елену видел я;
Она мила как нежная Мария!
Подвластна ей навек душа моя.
Моим речам придай очарованье,
Понравиться поведай тайну мне,
В ее душе зажги любви желанье
Не то пойду молиться сатане!
Но дни бегут, и время сединою
Мою главу тишком посеребрит,
И важный брак с любезною женою
Пред алтарем меня соединит.
Иосифа прекрасный утешитель!
Молю тебя, колена преклони,
О рогачей заступник и хранитель,
Молю - тогда благослови меня,
Даруй ты мне беспечность и смиренье,
Даруй ты мне терпенье вновь и вновь
Спокойный сон, в супруге уверенье,
В семействе мир и к ближнему любовь!



ПОЭМЫ 1825-1833



ГРАФ НУЛИН

1825


   Пора, пора! рога трубят;
Псари в охотничьих уборах
Чем свет уж на конях сидят,
Борзые прыгают на сворах.
Выходит барин на крыльцо;
Вс°, подбочась, обозревает,
Его довольное лицо
Приятной важностью сияет.
Чекмень затянутый на нем,
Турецкой нож за кушаком,
За пазухой во фляжке ром,
И рог на бронзовой цепочке.
В ночном чепце, в одном платочке,
Глазами сонными жена
Сердито смотрит из окна
На сбор, на псарную тревогу...
Вот мужу подвели коня;
Он холку хвать и в стремя ногу,
Кричит жене: не жди меня!
И выезжает на дорогу.

   В последних числах сентября
(Презренной прозой говоря)
В деревне скучно: грязь, ненастье,
Осенний ветер, мелкой снег,
Да вой волков; но то-то счастье
Охотнику! Не зная нег,
В отъезжем поле он гарцует,
Везде находит свой ночлег,
Бранится, мокнет и пирует
Опустошительный набег.

   А что же делает супруга
Одна в отсутствии супруга?
Занятий мало ль есть у ней:
Грибы солить, кормить гусей,
Заказывать обед и ужин,
В анбар и в погреб заглянуть,
Хозяйки глаз повсюду нужен;
Он вмиг заметит что-нибудь.

   К несчастью, героиня наша...
(Ах! я забыл ей имя дать.
Муж просто звал ее: Наташа,
Но мы - мы будем называть:
Наталья Павловна) к несчастью,
Наталья Павловна совсем
Своей хозяйственною частью
Не занималася; затем,
Что не в отеческом законе
Она воспитана была,
А в благородном пансионе
У эмигрантки Фальбала.

   Она сидит перед окном.
Пред ней открыт четвертый том
Сентиментального романа:
Любовь Элизы и Армана,
Иль переписка двух семей.
Роман классической, старинный,
Отменно длинный, длинный, длинный,
Нравоучительный и чинный,
Без романтических затей.

   Наталья Павловна сначала
Его внимательно читала,
Но скоро как-то развлеклась
Перед окном возникшей дракой
Козла с дворовою собакой
И ею тихо занялась.
Кругом мальчишки хохотали.
Меж тем печально, под окном,
Индейки с криком выступали
Вослед за мокрым петухом.
Три утки полоскались в луже,
Шла баба через грязный двор
Белье повесить на забор,
Погода становилась хуже -
Казалось, снег идти хотел...
Вдруг колокольчик зазвенел.

   Кто долго жил в глуши печальной,
Друзья, тот верно знает сам,
Как сильно колокольчик дальный
Порой волнует сердце нам.
Не друг ли едет запоздалый,
Товарищ юности удалой?...
Уж не она ли?... Боже мой!
Вот ближе, ближе... сердце бьется...
Но мимо, мимо звук несется,
Слабей..... и смолкнул за горой.

   Наталья Павловна к балкону
Бежит обрадована звону,
Глядит и видит: за рекой,
У мельницы, коляска скачет.
Вот на мосту - к нам точно! нет;
Поворотила влево. Вслед
Она глядит и чуть не плачет.

   Но вдруг - о радость! косогор -
Коляска на бок. - "Филька, Васька!
Кто там? скорей! вон там коляска.
Сей час везти ее на двор
И барина просить обедать!
Да жив ли он? беги проведать,
Скорей, скорей!..."

                       Слуга бежит.
Наталья Павловна спешит
Взбить пышный локон, шаль накинуть,
Задернуть завес, стул подвинуть,
И ждет. "Да скоро ль, мой творец?"
Вот едут, едут наконец.
Забрызганный в дороге дальной,
Опасно раненый, печальный
Кой-как тащится экипаж.
Вслед барин молодой хромает.
Слуга-француз не унывает
И говорит: allons, courage!
Вот у крыльца, вот в сени входят.
Покаместь барину теперь
Покой особенный отводят
И настежь отворяют дверь -
Пока Picard шумит, хлопочет,
И барин одеваться хочет,
Сказать ли вам, кто он таков?
Граф Нулин из чужих краев,
Где промотал он в вихре моды
Свои грядущие доходы.
Себя казать, как чудный зверь,
В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулков  а jour,
С ужасной книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур,
С романом новым Вальтер-Скотта,
С bon-mots парижского двора,
С последней песней Беранжера,
С мотивами Россини, Пера,
Et cetera, et cetera.

   Уж стол накрыт. Давно пора;
Хозяйка ждет нетерпеливо.
Дверь отворилась. Входит граф;
Наталья Павловна, привстав,
Осведомляется учтиво,
Каков он? что нога его?
Граф отвечает: ничего.
Идут за стол. Вот он садится,
К ней подвигает свой прибор
И начинает разговор,
Святую Русь бранит, дивится,
Как можно жить в ее снегах,
Жалеет о Париже страх...
"А что театр?" - О! сиротеет,
C'est bien mauvais, зa fait pitiй.
Тальма совсем оглох, слабеет,
И мамзель Марс - увы! стареет...
За то Потье, le grand Potier!
Он славу прежнюю в народе
Доныне поддержал один. -
Какой писатель нынче в моде?
- Вс°  d'Arlincourt  и Ламартин. -
"У нас им также подражают".
- Нет? право? так у нас умы
Уж развиваться начинают?
Дай бог, чтоб просветились мы! -
"Как тальи носят?" - Очень низко,
Почти до... вот, по этих пор.
Позвольте видеть ваш убор...
Так: рюши, банты.... здесь узор....
Вс° это к моде очень близко. -
"Мы получаем Телеграф".
- Ага!... Хотите ли послушать
Прелестный водевиль? - И граф
Поет. "Да, граф, извольте ж кушать".
- Я сыт и так.....
                                 Изо стола
Встают. Хозяйка молодая
Черезвычайно весела.
Граф, о Париже забывая,
Дивится: как она мила!
Проходит вечер неприметно;
Граф сам не свой. Хозяйки взор
То выражается приветно,
То вдруг потуплен безответно....
Глядишь - и полночь вдруг на двор.
Давно храпит слуга в передней,
Давно поет петух соседний,
В чугунну доску сторож бьет;
В гостиной свечки догорели.
Наталья Павловна встает:
"Пора, прощайте: ждут постели.
Приятный сон".... С досадой встав,
Полувлюбленный, нежный граф
Целует руку ей - и что же?
Куда кокетство не ведет?
Проказница - прости ей, боже! -
Тихонько графу руку жмет.

   Наталья Павловна раздета;
Стоит Параша перед ней.
Друзья мои, Параша эта
Наперсница ее затей;
Шьет, моет, вести переносит,
Изношенных капотов просит,
Порою с барином шалит,
Порой на барина кричит,
И лжет пред барыней отважно.
Теперь она толкует важно
О графе, о делах его,
Не пропускает ничего,
Бог весть, разведать как успела.
Но госпожа ей наконец
Сказала: "полно, надоела!"
Спросила кофту и чепец,
Легла и выдти вон велела.

   Своим французом между тем
И граф раздет уже совсем.
Ложится он, сигару просит,
Monsieur Picard ему приносит
Графин, серебряный стакан,
Сигару, бронзовый светильник,
Щипцы с пружиною, будильник
И неразрезанный роман.

   В постеле лежа, Вальтер-Скотта
Глазами пробегает он.
Но граф душевно развлечен...
Неугомонная забота
Его тревожит; мыслит он:
"Неужто вправду я влюблен?
Что, если можно?... вот забавно!
Однако ж это было б славно.
Я, кажется, хозяйке мил" -
И Нулин свечку погасил.

   Несносный жар его объемлет,
Не спится графу. Бес не дремлет
И дразнит грешною мечтой
В нем чувства. Пылкой наш герой
Воображает очень живо
Хозяйки взор красноречивый,
Довольно круглый, полный стан,
Приятный голос, прямо женской,
Лица румянец деревенской -
Здоровье краше всех румян.
Он помнит кончик ножки нежной,
Он помнит: точно, точно так!
Она ему рукой небрежной
Пожала руку; он дурак,
Он должен бы остаться с нею -
Ловить минутную затею.
Но время не ушло. Теперь
Отворена конечно дверь...
И тотчас, на плеча накинув
Свой пестрый шелковый халат
И стул в потемках опрокинув,
В надежде сладостных наград,
К Лукреции Тарквиний новый
Отправился на вс° готовый.

   Так иногда лукавый кот,
Жеманный баловень служанки,
За мышью крадется с лежанки:
Украдкой, медленно идет,
Полузажмурясь подступает,
Свернется в ком, хвостом играет,
Разинет когти хитрых лап -
И вдруг бедняжку цап-царап.

   Влюбленный граф в потемках бродит,
Дорогу ощупью находит.
Желаньем пламенным томим,
Едва дыханье переводит -
Трепещет, если пол под ним
Вдруг заскрыпит... вот он подходит
К заветной двери и слегка
Жмет ручку медного замка;
Дверь тихо, тихо уступает....
Он смотрит: лампа чуть горит
И бледно спальню освещает...
Хозяйка мирно почивает,
Иль притворяется, что спит.

   Он входит, медлит, отступает -
И вдруг упал к ее ногам...
Она... Теперь, с их позволенья,
Прошу я петербургских дам
Представить ужас пробужденья
Натальи Павловны моей
И разрешить, что делать ей?

   Она, открыв глаза большие,
Глядит на графа - наш герой
Ей сыплет чувства выписные
И дерзновенною рукой
Коснуться хочет одеяла...
Совсем смутив ее сначала...
Но тут опомнилась она,
И гнева гордого полна,
А впрочем, может быть, и страха,
Она Тарквинию с размаха
Дает - пощечину. Да, да,
Пощечину, да ведь какую!

   Сгорел граф Нулин от стыда,
Обиду проглотив такую.
Не знаю, чем бы кончил он,
Досадой страшною пылая -
Но шпиц косматый, вдруг залая,
Прервал Параши крепкой сон.
Услышав граф ее походку
И проклиная свой ночлег
И своенравную красотку,
В постыдный обратился бег.

   Как он, хозяйка и Параша
Проводят остальную ночь,
Воображайте. Воля ваша,
Я не намерен вам помочь.

   Восстав поутру молчаливо,
Граф одевается лениво,
Отделкой розовых ногтей
Зевая занялся небрежно,
И галстук вяжет неприлежно,
И мокрой щеткою своей
Не гладит стриженых кудрей.
О чем он думает - не знаю;
Но вот его позвали к чаю.
Что делать? Граф, преодолев
Неловкой стыд и тайный гнев,
Идет.

           Проказница младая,
Насмешливый потупя взор
И губки алые кусая,
Заводит скромно разговор
О том, о сем. Сперва смущенный,
Но постепенно ободренный,
С улыбкой отвечает он.
Получаса не проходило,
Уж он и шутит очень мило,
И чуть ли снова не влюблен.
Вдруг шум в передней. Входят. Кто же?
"Наташа, здравствуй."

                      - Ах, мой боже....
Граф, вот мой муж. Душа моя,
Граф Нулин. -

                             "Рад сердечно я....
Какая скверная погода....
У кузницы я видел ваш
Совсем готовый экипаж . . .
Наташа! там у огорода
Мы затравили русака...
Эй! водки! Граф, прошу отведать.
Прислали нам издалека...
Вы с нами будете обедать?"
- Не знаю, право; я спешу. -
"И, полно, граф, я вас прошу.
Жена и я, гостям мы рады.
Нет, граф, останьтесь!"
                      Но с досады
И все надежды потеряв,
Упрямится печальный граф.
Уж подкрепив себя стаканом,
Пикар крехтит за чемоданом.
Уже к коляске двое слуг
Несут привинчивать сундук.
К крыльцу подвезена коляска,
Пикар вс° скоро уложил,
И граф уехал. Тем и сказка
Могла бы кончиться, друзья;
Но слова два прибавлю я.

   Когда коляска ускакала,
Жена вс° мужу рассказала
И подвиг графа моего
Всему соседству описала.
Но кто же более всего
С Натальей Павловной смеялся?
Не угадать вам. Почему ж?
Муж? - Как не так! совсем не муж.
Он очень этим оскорблялся,
Он говорил, что граф дурак,
Молокосос; что если так,
То графа он визжать заставит,
Что псами он его затравит.
Смеялся Лидин, их сосед,
Помещик двадцати трех лет.

   Теперь мы можем справедливо
Сказать, что в наши времена
Супругу верная жена,
Друзья мои, совсем не диво.



ДОМИК В КОЛОМНЕ

1830


              I.

   Четырестопный ямб мне надоел:
Им пишет всякой. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным-давно приняться за октаву.
А в самом деле: я бы совладел
С тройным созвучием. Пущусь на славу.
Ведь рифмы запросто со мной живут;
Две придут сами, третью приведут.


              II.

   А чтоб им путь открыть широкой, вольный,
Глаголы тотчас им я разрешу...
Вы знаете, что рифмой наглагольной
Гнушаемся мы. Почему? спрошу.
Так писывал Шихматов богомольный;
По большей части так и я пишу.
К чему? скажите; уж и так мы голы.
Отныне в рифмы буду брать глаголы.


              III.

   Не стану их надменно браковать,
Как рекрутов, добившихся увечья,
Иль как коней, за их плохую стать, -
А подбирать союзы да наречья;
Из мелкой сволочи вербую рать.
Мне рифмы нужны; все готов сберечь я,
Хоть весь словарь; что слог, то и солдат -
Все годны в строй: у нас ведь не парад.


              IV.

   Ну, женские и мужеские слоги!
Благословясь, попробуем: слушай!
Ровняйтеся, вытягивайте ноги
И по три в ряд в октаву заезжай!
Не бойтесь, мы не будем слишком строги;
Держись вольней и только не плошай,
А там уже привыкнем, слава богу,
И выедем на ровную дорогу.


              V.

   Как весело стихи свои вести
Под цыфрами, в порядке, строй за строем,
Не позволять им в сторону брести,
Как войску, в пух рассыпанному боем!
Тут каждый слог замечен и в чести,
Тут каждый стих глядит себе героем,
А стихотворец... с кем же равен он?
Он Тамерлан иль сам Наполеон.


              VI.

   Немного отдохнем на этой точке.
Что? перестать или  пустить на пе?...
Признаться вам, я в пятистопной строчке
Люблю цезуру на второй стопе.
Иначе стих то в яме, то на кочке,
И хоть лежу теперь на канапе,
Вс° кажется мне, будто в тряском беге
По мерзлой пашне мчусь я на телеге.


              VII.

   Что за беда? не вс° ж гулять пешком
По невскому граниту иль на бале
Лощить паркет или скакать верхом
В степи киргизской. Поплетусь-ка дале,
Со станции на станцию шажком,
Как говорят о том оригинале,
Который, не кормя, на рысаке
Приехал из Москвы к Неве-peке.


              VIII.

   Скажу, рысак! Парнасской иноходец
Его не обогнал бы. Но Пегас
Стар, зуб уж нет. Им вырытый колодец
Иссох. Порос крапивою Парнас;
В отставке Феб живет, а хороводец
Старушек муз уж не прельщает нас.
И табор свой с классических вершинок
Перенесли мы на толкучий рынок.


              IX.

   Усядься, муза: ручки в рукава,
Под лавку ножки! не вертись, резвушка!
Теперь начнем. - Жила-была вдова,
Тому лет восемь, бедная старушка
С одною дочерью. У Покрова
Стояла их смиренная лачужка
За самой буткой. Вижу как теперь
Светелку, три окна, крыльцо и дверь.


              X.

   Дни три тому туда ходил я вместе
С одним знакомым перед вечерком.
Лачужки этой нет уж там. На месте
Ее построен трехэтажный дом.
Я вспомнил о старушке, о невесте,
Бывало, тут сидевших под окном,
О той поре, когда я был моложе,
Я думал: живы ли они? - И что же?


              XI.

   Мне стало грустно: на высокой дом
Глядел я косо. Если в эту пору
Пожар его бы охватил кругом,
То моему б озлобленному взору
Приятно было пламя. Странным сном
Бывает сердце полно; много вздору
Приходит нам на ум, когда бредем
Одни или с товарищем вдвоем.


              XII.

   Тогда блажен, кто крепко словом правит
И держит мысль на привязи свою,
Кто в сердце усыпляет или давит
Мгновенно прошипевшую змию;
Но кто болтлив, того молва прославит
Вмиг извергом... Я воды Леты пью,
Мне доктором запрещена унылость:
Оставим это, - сделайте мне милость!


              XIII.

   Старушка (я стократ видал точь-в-точь
В картинах Рембрандта такие лица)
Носила чепчик и очки. Но дочь
Была, ей-ей, прекрасная девица:
Глаза и брови - темные как ночь,
Сама бела, нежна, как голубица;
В ней вкус был образованный. Она
Читала сочиненья Эмина,


              XIV.

   Играть умела также на гитаре
И пела:  Стонет сизый голубок,
И Выду ль я, и то, что уж постаре,
Вс°, что у печки в зимний вечерок,
Иль скучной осенью при самоваре,
Или весною, обходя лесок,
Поет уныло русская девица,
Как музы наши грустная певица.


              XV.

   Фигурно иль буквально: всей семьей,
От ямщика до первого поэта,
Мы все поем уныло. Грустный вой
Песнь русская. Известная примета!
Начав за здравие, за упокой
Сведем как раз. Печалию согрета
Гармония и наших муз и дев.
Но нравится их жалобный напев.


              XVI.

   Параша (так звалась красотка наша)
Умела мыть и гладить, шить и плесть;
Всем домом правила одна Параша.
Поручено ей было счеты весть,
При ней варилась гречневая каша
(Сей важный труд ей помогала несть
Стряпуха Фекла, добрая старуха,
Давно лишенная чутья и слуха).


              XVII.

   Старушка мать, бывало, под окном
Сидела; днем она чулок вязала,
А вечером за маленьким столом
Раскладывала карты и гадала.
Дочь, между тем, весь обегала дом,
То у окна, то на дворе мелькала,
И кто бы ни проехал иль ни шел,
Всех успевала видеть (зоркой пол!).


              XVIII.

   Зимою ставни закрывались рано,
Но летом до-ночи растворено
Вс° было в доме. Бледная Диана
Глядела долго девушке в окно.
(Без этого ни одного романа
Не обойдется; так заведено!)
Бывало, мать давным-давно храпела,
А дочка - на луну еще смотрела.


              XIX.

   И слушала мяуканье котов
По чердакам, свиданий знак нескромный,
Да стражи дальный крик, да бой часов -
И только. Ночь над мирною Коломной
Тиха отменно. Редко из домов
Мелькнут две тени. Сердце девы томной
Ей слышать было можно, как оно
В упругое толкалось полотно.


              XX.

   По воскресеньям, летом и зимою,
Вдова ходила с нею к Покрову
И становилася перед толпою
У крылоса налево. Я живу
Теперь не там, но верною мечтою
Люблю летать, заснувши наяву,
В Коломну, к Покрову - и в воскресенье
Там слушать русское богослуженье.


              XXI.

   Туда, я помню, ездила всегда
Графиня.... (звали как, не помню, право)
Она была богата, молода;
Входила в церковь с шумом, величаво;
Молилась гордо (где была горда!).
Бывало, грешен; вс° гляжу направо,
Вс° на нее. Параша перед ней
Казалась, бедная, еще бедней.


              XXII.

   Порой графиня на нее небрежно
Бросала важный взор свой. Но она
Молилась богу тихо и прилежно
И не казалась им развлечена.
Смиренье в ней изображалось нежно;
Графиня же была погружена
В самой себе, в волшебстве моды новой,
В своей красе надменной и суровой.


              XXIII.

   Она казалась хладный идеал
Тщеславия. Его б вы в ней узнали;
Но сквозь надменность эту я читал
Иную повесть: долгие печали,
Смиренье жалоб.... В них-то я вникал,
Невольный взор они-то привлекали....
Но это знать графиня не могла
И, верно, в список жертв меня внесла.


              XXIV.

   Она страдала, хоть была прекрасна
И молода, хоть жизнь ее текла
В роскошной неге; хоть была подвластна
Фортуна ей; хоть мода ей несла
Свой фимиам, - она была несчастна.
Блаженнее стократ ее была,
Читатель, новая знакомка ваша,
Простая, добрая моя Параша.


              XXV.

   Коса змией на гребне роговом,
Из-за ушей змиею кудри русы,
Косыночка крест-на-крест иль узлом,
На тонкой шее восковые бусы -
Наряд простой; но пред ее окном
Вс° ж ездили гвардейцы черноусы,
И девушка прельщать умела их
Без помощи нарядов дорогих.


              XXVI.

   Меж ими кто ее был сердцу ближе,
Или равно для всех она была
Душою холодна? увидим ниже,
Покаместь мирно жизнь она вела,
Не думая о балах, о Париже,
Ни о дворе (хоть при дворе жила
Ее сестра двоюродная, Вера
Ивановна, супруга гоф-фурьера).


              XXVII.

   Но горе вдруг их посетило дом:
Стряпуха, возвратясь из бани жаркой,
Слегла. Напрасно чаем и вином,
И уксусом, и мятною припаркой
Ее лечили. В ночь пред рождеством
Она скончалась. С бедною кухаркой
Они простились. В тот же день пришли
За ней и гроб на Охту отвезли.


              XXVIII.

   Об ней жалели в доме, всех же боле
Кот Васька. После вдовушка моя
Подумала, что два, три дня - не доле -
Жить можно без кухарки; что нельзя
Предать свою трапезу божьей воле.
Старушка кличет дочь: "Параша!" - "Я!"
- "Где взять кухарку? сведай у соседки,
Не знает ли. Дешевые так редки". -


              XXIX.

   - "Узнаю, маменька". И вышла вон,
Закутавшись. (Зима стояла грозно,
И снег скрыпел, и синий небосклон,
Безоблачен, в звездах, сиял морозно.)
Вдова ждала Парашу долго; сон
Ее клонил тихонько; было поздно,
Когда Параша тихо к ней вошла,
Сказав: - "Вот я кухарку привела".


              XXX.

   За нею следом, робко выступая,
Короткой юбочкой принарядясь,
Высокая, собою недурная,
Шла девушка и, низко поклонясь,
Прижалась в угол, фартук разбирая.
- "А что возьмешь?" - спросила, обратясь,
Старуха. - "Вс°, что будет вам угодно",
Сказала та смиренно и свободно.


              XXXI.

   Вдове понравился ее ответ.
- "А как зовут?" - "А Маврой". - "Ну, Мавруша,
Живи у нас; ты молода, мой свет:
Гоняй мужчин. Покойница Феклуша
Служила мне в кухарках десять лет,
Ни разу долга чести не наруша.
Ходи за мной, за дочерью моей,
Усердна будь; присчитывать не смей". -


              XXXII.

   Проходит день, другой. В кухарке толку
Довольно мало: то переварит,
То пережарит, то с посудой полку
Уронит; вечно вс° пересолит. -
Шить сядет - не умеет взять иголку,
Ее бранят - она себе молчит;
Везде, во всем уж как-нибудь подгадит.
Параша бьется, а никак не сладит.


              XXXIII.

   Поутру, в воскресенье, мать и дочь
Пошли к обедне. Дома лишь осталась
Мавруша; видите ль: у ней всю ночь
Болели зубы; чуть жива таскалась;
Корицы нужно было натолочь, -
Пирожное испечь она сбиралась.
Ее оставили; но в церкве вдруг
На старую вдову нашел испуг.


              XXXIV.

   Она подумала: "В Мавруше ловкой
Зачем к пирожному припала страсть?
Пирожница, ей-ей, глядит плутовкой!
Не вздумала ль она нас обокрасть
Да улизнуть? Вот будем мы с обновкой
Для праздника! Ахти, какая страсть!"
Так думая, старушка обмирала
И наконец, не вытерпев, сказала:


              XXXV.

   - "Стой тут, Параша. Я схожу домой,
Мне что-то страшно". Дочь не разумела,
Чего ей страшно. С паперти долой
Чуть-чуть моя старушка не слетела;
В ней сердце билось, как перед бедой.
Пришла в лачужку, в кухню посмотрела, -
Мавруши нет. Вдова к себе в покой
Вошла - и что ж? о боже! страх какой!


              XXXVI.

   Пред зеркальцем Параши, чинно сидя,
Кухарка брилась. Что с моей вдовой?
"Ах, ах!" и шлепнулась. Ее увидя,
Та, второпях, с намыленной щекой
Через старуху (вдовью честь обидя),
Прыгнула в сени, прямо на крыльцо,
Да ну бежать, закрыв себе лицо.


              XXXVII.

   Обедня кончилась; пришла Параша.
- "Что, маменька?" - "Ах, Пашенька моя!
Маврушка..." - "Что, что с ней?" - "Кухарка наша:
Опомниться досель не в силах я...
За зеркальцем... вся в мыле..." - "Воля ваша,
Мне право ничего понять нельзя;
Да где ж Мавруша?" - "Ах, она разбойник!
Она здесь брилась!... точно мой покойник!" -


              XXXVIII.

   Параша закраснелась или нет,
Сказать вам не умею; но Маврушки
С тех пор как не было, - простыл и след!
Ушла, не взяв в уплату ни полушки
И не успев наделать важных бед.
У красной девушки и у старушки
Кто заступил Маврушу? признаюсь,
Не ведаю и кончить тороплюсь.


              XXXIX.

   - "Как, разве все тут? шутите!" - "Ей-богу".
- "Так вот куда октавы нас вели!
К чему ж такую подняли тревогу,
Скликали рать и с похвальбою шли?
Завидную ж вы избрали дорогу!
Ужель иных предметов не нашли?
Да нет ли хоть у вас нравоученья?"
- "Нет... или есть: минуточку терпенья...


              XL.

   Вот вам мораль: по мненью моему,
Кухарку даром нанимать опасно;
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Когда-нибудь придется же ему
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской... Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего".



ЕЗЕРСКИЙ

1832


              

   Над омраченным Петроградом
Осенний ветер тучи гнал,
Дышало небо влажным хладом,
Нева шумела. Бился вал
О пристань набережной стройной,
Как челобитчик беспокойный
Об дверь судейской. Дождь в окно
Стучал печально. Уж темно
Вс° становилось. В это время
Иван Езерский, мой сосед,
Вошел в свой тесный кабинет...
Однако ж род его, и племя,
И чин, и службу, и года
Вам знать нехудо, господа.


              

   Начнем ab ovo: мой Езерский
Происходил от тех вождей,
Чей дух воинственный и зверской
Был древле ужасом морей.
Одульф, его начальник рода,
Вельми бе грозен воевода,
Гласит Софийский хронограф,
При Ольге сын его Варлаф
Приял крещенье в Цареграде
С рукою греческой княжны;
От них два сына рождены:
Якуб и Дорофей. В засаде
Убит Якуб; а Дорофей
Родил двенадцать сыновей.


              

   Ондрей, по прозвищу Езерский,
Родил Ивана да Илью.
Он в лавре схимился Печерской.
Отсель фамилию свою
Ведут Езерские. При Калке
Один из них был схвачен в свалке,
А там раздавлен, как комар,
Задами тяжкими татар;
За то со славой, хоть с уроном,
Другой Езерский, Елизар,
Упился кровию татар
Между Непрядвою и Доном,
Ударя с тыла в кучу их
С дружиной суздальцев своих.


              

   В века старинной нашей славы,
Как и в худые времена,
Крамол и смуты в дни кровавы,
Блестят Езерских имена.
Они и в войске и в совете,
На воеводстве и в ответе
Служили князям и царям.
Из них Езерский Варлаам
Гордыней славился боярской:
За спор то с тем он, то с другим
С большим бесчестьем выводим
Бывал из-за трапезы царской,
Но снова шел под страшный гнев,
И умер, Сицких пересев.


              

   Когда ж от Думы величавой
Приял Романов свой венец,
Когда под мирною державой
Русь отдохнула наконец,
А наши вороги смирились,
Тогда Езерские явились
В великой силе при дворе.
При императоре Петре.....
Но извините: статься может,
Читатель, я вам досадил:
Наш век вас [верно] просветил,
Вас спесь дворянская не гложет,
И нужды нет вам никакой
До вашей книги родовой...


              

   Кто б ни был ваш родоначальник,
Мстислав Удалый, иль Ермак,
Или Митюшка целовальник,
Вам вс° равно - конечно так,
Вы презираете отцами,
Их древней славою, правами
Великодушно и умно,
Вы отреклись от них давно,
Прямого просвещенья ради,
Гордясь, как общей пользы друг,
Ценою собственных заслуг,
Звездой двоюродного дяди,
Иль приглашением на бал
Туда, где дед ваш не бывал.


              

   Я сам - хоть в книжках и словесно
Собратья надо мной трунят -
Я мещанин, как вам известно,
И в этом смысле демократ.
Но каюсь: новый Ходаковский,*
Люблю от бабушки московской
Я слушать толки о родне,
Об отдаленной старине.
Могучих предков правнук бедный,
Люблю встречать их имена
В двух-трех строках Карамзина.
От этой слабости безвредной,
Как ни старался, - видит бог, -
Отвыкнуть я никак не мог.


              

   Мне жаль, что сих родов боярских
Бледнеет блеск и никнет дух.
Мне жаль, что нет князей Пожарских,
Что о других пропал и слух,
[Что их поносит шут Фиглярин],
Что русской ветреный боярин
Теряет грамоты царей
Как старый сбор календарей,
Что исторические звуки
Нам стали чужды - хоть с проста
Из бар мы лезем в tiers-йtвt,
Хоть нищи будут наши внуки,
И что спасибо нам за то
Не скажет, кажется, никто.


              

   Мне жаль, что мы, руке наемной
Дозволя грабить свой доход,
С трудом ярем заботы темной
Влачим в столице круглый год,
Что не живем семьею дружной
В довольстве, в тишине досужной,
Старея близ могил родных
В своих поместьях родовых,
Где в нашем тереме забытом
Растет пустынная трава;
Что геральдического льва
Демократическим копытом
У нас лягает и осел:
Дух века вот куда зашел!


              <Х.>

   Вот почему, архивы роя,
Я разобрал в досужный час
Всю родословную героя,
О ком затеял свой рассказ
И здесь потомству заповедал.
Езерский сам же твердо ведал
Что дед его, великой муж,
Имел пятнадцать тысяч душ.
Из них отцу его досталась
Осьмая часть - и та сполна
Была сперва заложена,
Потом в ломбарде продавалась...
А сам он жалованьем жил
И регистратором служил.


              <ХI.>

   Допросом музу беспокоя,
С усмешкой скажет критик мой:
"Куда завидного героя
Избрали вы! Кто ваш герой?"
- А что? Коллежской регистратор.
Какой вы строгой литератор!
Его пою - зачем же нет?
Он мой приятель и сосед.
Державин двух своих соседов
И смерть Мещ<ерского> воспел;
Певец Фелицы быть умел
Певцом их свадеб, их обедов
И похорон, сменивших пир,
Хоть этим не смущался мир.


              

   Заметят мне, что есть же разность
Между Державиным и мной,
Что красота и безобразность
Разделены чертой одной,
Что к<нязь> Мещерской был сенатор,
А не коллежской регистратор -
Что лучше, ежели поэт
Возьмет возвышенный предмет,
Что нет, к тому же, перевода
Прямым героям; что они
Совсем не чудо в наши дни;
Иль я не этого прихода?
Иль разве меж моих друзей
Двух, трех великих нет людей?


              <ХIII.>

   Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На черный пень? Спроси его.
Зачем Арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты поэт,
И для тебя условий нет.


              

   Исполнен мыслями златыми,
Непонимаемый никем,
Перед распутьями земными
Проходишь ты, уныл и нем.
С толпой не делишь ты ни гнева,
Ни нужд, ни хохота, ни рева,
Ни удивленья, ни труда.
Глупец кричит: куда? куда?
Дорога здесь. Но ты не слышишь,
Идешь, куда тебя влекут
Мечты златые; тайный труд
Тебе награда; им ты дышишь,
А плод его бросаешь ты
Толпе, рабыне суеты.


              

   Скажите: экой вздор, иль bravo,
Иль не скажите ничего -
Я в том стою - имел я право
Избрать соседа моего
В герои повести смиренной,
Хоть человек он не военный,
Не [второклассный] Д.<он> Жуан,
Не демон - даже не цыган,
А просто гражданин столичный,
Каких встречаем всюду тьму,
Ни по лицу, ни по уму
От нашей братьи не отличный,
[Довольно смирный и простой,]
[А впрочем, малый деловой]

* известный любитель древностей



КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК

ПОВЕСТЬ

1820-1821


ПОСВЯЩЕНИЕ


 Н. Н. РАЕВСКОМУ

         Прими с улыбкою, мой друг,
         Свободной музы приношенье:
Тебе я посвятил изгнанной лиры пенье
         И вдохновенный свой досуг.
Когда я погибал, безвинный, безотрадный,
И шопот клеветы внимал со всех сторон,
         Когда кинжал измены хладный,
         Когда любви тяжелый сон
         Меня терзали и мертвили,
Я близ тебя еще спокойство находил;
Я сердцем отдыхал - друг друга мы любили:
И бури надо мной свирепость утомили,
Я в мирной пристани богов благословил.
         Во дни печальные разлуки
         Мои задумчивые звуки
         Напоминали мне Кавказ,
Где пасмурный Бешту, (1) пустынник величавый,
Аулов (2)  и полей властитель пятиглавый,
         Был новый для меня Парнас.
Забуду ли его кремнистые вершины,
Гремучие ключи, увядшие равнины,
Пустыни знойные, края, где ты со мной
         Делил души младые впечатленья;
Где рыскает в горах воинственный разбой,
         И дикой гений вдохновенья
         Таится в тишине глухой?
         Ты здесь найдешь воспоминанья,
         Быть может, милых сердцу дней,
         Противуречия страстей,
Мечты знакомые, знакомые страданья
         И тайный глас души моей.
Мы в жизни розно шли: в объятиях покоя
Едва, едва расцвел и вслед отца-героя
В поля кровавые, под тучи вражьих стрел,
Младенец избранный, ты гордо полетел.
Отечество тебя ласкало с умиленьем,
Как жертву милую, как верный цвет надежд.
Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем;
Я жертва клеветы и мстительных невежд;
Но сердце укрепив свободой и терпеньем,
         Я ждал беспечно лучших дней;
         И счастие моих друзей
         Мне было сладким утешеньем.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   В ауле, на своих порогах,
Черкесы праздные сидят.
Сыны Кавказа говорят
О бранных, гибельных тревогах,
О красоте своих коней,
О наслажденьях дикой неги;
Воспоминают прежних дней
Неотразимые набеги,
Обманы хитрых узденей, (3)
Удары шашек (4) их жестоких,
И меткость неизбежных стрел,
И пепел разоренных сел,
И ласки пленниц чернооких.

   Текут беседы в тишине;
Луна плывет в ночном тумане;
И вдруг пред ними на коне
Черкес. Он быстро на аркане
Младого пленника влачил.
"Вот русской!" - хищник возопил.
Аул на крик его сбежался
Ожесточенною толпой;
Но пленник хладный и немой,
С обезображенной главой,
Как труп, недвижим оставался.
Лица врагов не видит он,
Угроз и криков он не слышит;
Над ним летает смертный сон
И холодом тлетворным дышит.

   И долго пленник молодой
Лежал в забвении тяжелом.
Уж полдень над его главой
Пылал в сиянии веселом;
И жизни дух проснулся в нем,
Невнятный стон в устах раздался,
Согретый солнечным лучом,
Несчастный тихо приподнялся.
Кругом обводит слабый взор...
И видит: неприступных гор
Над ним воздвигнулась громада,
Гнездо разбойничьих племен,
Черкесской вольности ограда.
Воспомнил юноша свой плен,
Как сна ужасного тревоги,
И слышит: загремели вдруг
Его закованные ноги...
Вс°, вс° сказал ужасный звук;
Затмилась перед ним природа.
Прости, священная свобода!
Он раб.
           За саклями (5) лежит
Он у колючего забора.
Черкесы в поле, нет надзора,
В пустом ауле вс° молчит.
Пред ним пустынные равнины
Лежат зеленой пеленой;
Там холмов тянутся грядой
Однообразные вершины;
Меж них уединенный путь
В дали теряется угрюмой:
И пленника младого грудь
Тяжелой взволновалась думой...

   В Россию дальный путь ведет,
В страну, где пламенную младость
Он гордо начал без забот;
Где первую познал он радость,
Где много милого любил,
Где обнял грозное страданье,
Где бурной жизнью погубил
Надежду, радость и желанье,
И лучших дней воспоминанье
В увядшем сердце заключил.

   Людей и свет изведал он,
И знал неверной жизни цену.
В сердцах друзей нашед измену,
В мечтах любви безумный сон,
Наскуча жертвой быть привычной
Давно презренной суеты,
И неприязни двуязычной,
И простодушной клеветы,
Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы.

   Свобода! он одной тебя
Еще искал в пустынном мире.
Страстями чувства истребя,
Охолодев к мечтам и к лире,
С волненьем песни он внимал,
Одушевленные тобою,
И с верой, пламенной мольбою
Твой гордый идол обнимал.

   Свершилось... целью упованья
Не зрит он в мире ничего.
И вы, последние мечтанья,
И вы сокрылись от него.
Он раб. Склонясь главой на камень,
Он ждет, чтоб с сумрачной зарей
Погас печальной жизни пламень,
И жаждет сени гробовой.

   Уж меркнет солнце за горами;
Вдали раздался шумный гул;
С полей народ идет в аул,
Сверкая светлыми косами.
Пришли. В домах зажглись огни,
И постепенно шум нестройный
Умолкнул; вс° в ночной тени
Объято негою спокойной;
Вдали сверкает горный ключ,
Сбегая с каменной стремнины;
Оделись пеленою туч
Кавказа спящие вершины...
Но кто, в сиянии луны,
Среди глубокой тишины
Идет, украдкою ступая?
Очнулся русской. Перед ним,
С приветом нежным и немым,
Стоит черкешенка младая.
На деву молча смотрит он
И мыслит: это лживый сон,
Усталых чувств игра пустая.
Луною чуть озарена,
С улыбкой жалости отрадной
Колена преклонив, она
К его устам кумыс (6) прохладный
Подносит тихою рукой.
Но он забыл сосуд целебный;
Он ловит жадною душой
Приятной речи звук волшебный
И взоры девы молодой.
Он чуждых слов не понимает;
Но взор умильный, жар ланит,
Но голос нежный говорит:
Живи! и пленник оживает.
И он, собрав остаток сил,
Веленью милому покорный,
Привстал - и чашей благотворной
Томленье жажды утолил.
Потом на камень вновь склонился
Отягощенною главой,
Но вс° к черкешенке младой
Угасший взор его стремился.
И долго, долго перед ним
Она, задумчива, сидела;
Как бы участием немым
Утешить пленника хотела;
Уста невольно каждый час
С начатой речью открывались;
Она вздыхала, и не раз
Слезами очи наполнялись.

   За днями дни прошли как тень.
В горах, окованный, у стада
Проводит пленник каждый день.
Пещеры влажная прохлада
Его скрывает в летний зной;
Когда же рог луны сребристой
Блеснет за мрачною горой,
Черкешенка, тропой тенистой,
Приносит пленнику вино,
Кумыс, и ульев сот душистый,
И белоснежное пшено;
С ним тайный ужин разделяет;
На нем покоит нежный взор;
С неясной речию сливает
Очей и знаков разговор;
Поет ему и песни гор,
И песни Грузии счастливой, (7)
И памяти нетерпеливой
Передает язык чужой.
Впервые девственной душой
Она любила, знала счастье;
Но русской жизни молодой
Давно утратил сладострастье.
Не мог он сердцем отвечать
Любви младенческой, открытой -
Быть может, сон любви забытой
Боялся он воспоминать.

   Не вдруг увянет наша младость,
Не вдруг восторги бросят нас,
И неожиданную радость
Еще обнимем мы не раз:
Но вы, живые впечатленья,
Первоначальная любовь,
Небесный пламень упоенья,
Не прилетаете вы вновь.


   Казалось, пленник безнадежный
К унылой жизни привыкал.
Тоску неволи, жар мятежный
В душе глубоко он скрывал.
Влачася меж угрюмых скал,
В час ранней, утренней прохлады,
Вперял он любопытный взор
На отдаленные громады
Седых, румяных, синих гор.
Великолепные картины!
Престолы вечные снегов,
Очам казались их вершины
Недвижной цепью облаков,
И в их кругу колосс двуглавый,
В венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый,
Белел на небе голубом. (8)
Когда, с глухим сливаясь гулом,
Предтеча бури, гром гремел,
Как часто пленник над аулом
Недвижим на горе сидел!
У ног его дымились тучи,
В степи взвивался прах летучий;
Уже приюта между скал
Елень испуганный искал;
Орлы с утесов подымались
И в небесах перекликались;
Шум табунов, мычанье стад
Уж гласом бури заглушались...
И вдруг на долы дождь и град
Из туч сквозь молний извергались;
Волнами роя крутизны,
Сдвигая камни вековые,
Текли потоки дождевые -
А пленник, с горной вышины,
Один, за тучей громовою,
Возврата солнечного ждал,
Недосягаемый грозою,
И бури немощному вою
С какой-то радостью внимал.

   Но европейца вс° вниманье
Народ сей чудный привлекал.
Меж горцев пленник наблюдал
Их веру, нравы, воспитанье,
Любил их жизни простоту,
Гостеприимство, жажду брани,
Движений вольных быстроту,
И легкость ног, и силу длани;
Смотрел по целым он часам,
Как иногда черкес проворный,
Широкой степью, по горам,
В косматой шапке, в бурке черной,
К луке склонясь, на стремена
Ногою стройной опираясь,
Летал по воле скакуна,
К войне заране приучаясь.
Он любовался красотой
Одежды бранной и простой.
Черкес оружием обвешен;
Он им гордится, им утешен;
На нем броня, пищаль, колчан,
Кубанский лук, кинжал, аркан
И шашка, вечная подруга
Его трудов, его досуга.
Ничто его не тяготит,
Ничто не брякнет; пеший, конный -
Вс° тот же он; вс° тот же вид
Непобедимый, непреклонный.
Гроза беспечных казаков,
Его богатство - конь ретивый,
Питомец горских табунов,
Товарищ верный, терпеливый.
В пещере иль в траве глухой
Коварный хищник с ним таится
И вдруг, внезапною стрелой,
Завидя путника, стремится;
В одно мгновенье верный бой
Решит удар его могучий,
И странника в ущелья гор
Уже влечет аркан летучий.
Стремится конь во весь опор,
Исполнен огненной отваги;
Вс° путь ему: болото, бор,
Кусты, утесы и овраги;
Кровавый след за ним бежит,
В пустыне топот раздается;
Седой поток пред ним шумит -
Он в глубь кипящую несется;
И путник, брошенный ко дну,
Глотает мутную волну,
Изнемогая смерти просит
И зрит ее перед собой...
Но мощный конь его стрелой
На берег пенистый выносит.

   Иль ухватив рогатый пень,
В реку низверженный грозою,
Когда на холмах пеленою
Лежит безлунной ночи тень,
Черкес на корни вековые,
На ветви вешает кругом
Свои доспехи боевые,
Щит, бурку, панцырь и шелом,
Колчан и лук - и в быстры волны
За ним бросается потом,
Неутомимый и безмолвный.
Глухая ночь. Река ревет;
Могучий ток его несет
Вдоль берегов уединенных,
Где на курганах возвышенных,
Склонясь на копья, казаки
Глядят на темный бег реки -
И мимо их, во мгле чернея,
Плывет оружие злодея...
О чем ты думаешь, казак?
Воспоминаешь прежни битвы,
На смертном поле свой бивак,
Полков хвалебные молитвы
И родину?... Коварный сон!
Простите, вольные станицы,
И дом отцов, и тихой Дон,
Война и красные девицы!
К брегам причалил тайный враг,
Стрела выходит из колчана,
Взвилась - и падает казак
С окровавленного кургана.

   Когда же с мирною семьей
Черкес в отеческом жилище
Сидит ненастною порой,
И тлеют угли в пепелище;
И, спрянув с верного коня,
В горах пустынных запоздалый,
К нему войдет пришлец усталый
И робко сядет у огня:
Тогда хозяин благосклонный
С приветом, ласково, встает
И гостю в чаше благовонной
Чихирь (9) отрадный подает.
Под влажной буркой, в сакле дымной,
Вкушает путник мирный сон,
И утром оставляет он
Ночлега кров гостеприимный. (10)

   Бывало, в светлый Баиран (11)
Сберутся юноши толпою;
Игра сменяется игрою.
То, полный разобрав колчан,
Они крылатыми стрелами
Пронзают в облаках орлов;
То с высоты крутых холмов
Нетерпеливыми рядами,
При данном знаке, вдруг падут,
Как лани землю поражают,
Равнину пылью покрывают
И с дружным топотом бегут.

   Но скучен мир однообразный
Сердцам, рожденным для войны,
И часто игры воли праздной
Игрой жестокой смущены.
Нередко шашки грозно блещут
В безумной резвости пиров,
И в прах летят главы рабов,
И в радости младенцы плещут.

   Но русской равнодушно зрел
Сии кровавые забавы.
Любил он прежде игры славы
И жаждой гибели горел.
Невольник чести беспощадной,
Вблизи видал он свой конец,
На поединках твердый, хладный,
Встречая гибельный свинец,
Быть может, в думу погруженный,
Он время то воспоминал,
Когда, друзьями окруженный,
Он с ними шумно пировал...
Жалел ли он о днях минувших,
О днях, надежду обманувших,
Иль, любопытный, созерцал
Суровой простоты забавы
И дикого народа нравы
В сем верном зеркале читал -
Таил в молчаньи он глубоком
Движенья сердца своего,
И на челе его высоком
Не изменялось ничего;
Беспечной смелости его
Черкесы грозные дивились,
Щадили век его младой
И шопотом между собой
Своей добычею гордились.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   Ты их узнала, дева гор,
Восторги сердца, жизни сладость;
Твой огненный, невинный взор
Высказывал любовь и радость.
Когда твой друг во тьме ночной
Тебя лобзал немым лобзаньем,
Сгорая негой и желаньем,
Ты забывала мир земной,
Ты говорила: "пленник милый,
Развесели свой взор унылый,
Склонись главой ко мне на грудь,
Свободу, родину забудь.
Скрываться рада я в пустыне
С тобою, царь души моей!
Люби меня; никто доныне
Не целовал моих очей;
К моей постеле одинокой
Черкес младой и черноокой
Не крался в тишине ночной;
Слыву я девою жестокой,
Неумолимой красотой.
Я знаю жребий мне готовый:
Меня отец и брат суровый
Немилому продать хотят
В чужой аул ценою злата;
Но умолю отца и брата,
Не то - найду кинжал иль яд.
Непостижимой, чудной силой
К тебе я вся привлечена;
Люблю тебя, невольник милый,
Душа тобой упоена..."

   Но он с безмолвным сожаленьем
На деву страстную взирал
И, полный тяжким размышленьем,
Словам любви ее внимал.
Он забывался. В нем теснились
Воспоминанья прошлых дней,
И даже слезы из очей
Однажды градом покатились.
Лежала в сердце, как свинец,
Тоска любви без упованья.
Пред юной девой наконец
Он излиял свои страданья:

   "Забудь меня; твоей любви,
Твоих восторгов я не стою.
Бесценных дней не трать со мною;
Другого юношу зови.
Его любовь тебе заменит
Моей души печальный хлад;
Он будет верен, он оценит
Твою красу, твой милый взгляд,
И жар младенческих лобзаний,
И нежность пламенных речей;
Без упоенья, без желаний
Я вяну жертвою страстей.
Ты видишь след любви несчастной,
Душевной бури след ужасный;
Оставь меня; но пожалей
О скорбной участи моей!
Несчастный друг, зачем не прежде
Явилась ты моим очам,
В те дни как верил я надежде
И упоительным мечтам!
Но поздно: умер я для счастья,
Надежды призрак улетел;
Твой друг отвык от сладострастья,
Для нежных чувств окаменел...

   Как тяжко мертвыми устами
Живым лобзаньям отвечать
И очи полные слезами
Улыбкой хладною встречать!
Измучась ревностью напрасной,
Уснув бесчувственной душой,
В объятиях подруги страстной
Как тяжко мыслить о другой!..

   Когда так медленно, так нежно
Ты пьешь лобзания мои,
И для тебя часы любви
Проходят быстро, безмятежно;
Снедая слезы в тишине
Тогда рассеянный, унылый
Перед собою, как во сне,
Я вижу образ вечно милый;
Его зову, к нему стремлюсь,
Молчу, не вижу, не внимаю;
Тебе в забвеньи предаюсь
И тайный призрак обнимаю.
Об нем в пустыне слезы лью;
Повсюду он со мною бродит
И мрачную тоску наводит
На душу сирую мою.

   Оставь же мне мои железы,
Уединенные мечты,
Воспоминанья, грусть и слезы:
Их разделить не можешь ты.
Ты сердца слышала признанье;
Прости... дай руку - на прощанье.
Не долго женскую любовь
Печалит хладная разлука;
Пройдет любовь, настанет скука,
Красавица полюбит вновь".

   Раскрыв уста, без слез рыдая,
Сидела дева молодая.
Туманный, неподвижный взор
Безмолвный выражал укор;
Бледна как тень, она дрожала;
В руках любовника лежала
Ее холодная рука;
И наконец любви тоска
В печальной речи излилася:

   "Ах, русской, русской, для чего,
Не зная сердца твоего,
Тебе навек я предалася!
Не долго на груди твоей
В забвеньи дева отдыхала;
Не много радостных ночей
Судьба на долю ей послала!
Придут ли вновь когда-нибудь?
Ужель навек погибла радость?..
Ты мог бы, пленник, обмануть
Мою неопытную младость,
Хотя б из жалости одной,
Молчаньем, ласкою притворной;
Я услаждала б жребий твой
Заботой нежной и покорной;
Я стерегла б минуты сна,
Покой тоскующего друга;
Ты не хотел... Но кто ж она,
Твоя прекрасная подруга?
Ты любишь, русской? ты любим?
Понятны мне твои страданья...
Прости ж и ты мои рыданья,
Не смейся горестям моим".

   Умолкла. Слезы и стенанья
Стеснили бедной девы грудь.
Уста без слов роптали пени.
Без чувств, обняв его колени,
Она едва могла дохнуть.
И пленник, тихою рукою
Подняв несчастную, сказал:
"Не плачь: и я гоним судьбою,
И муки сердца испытал.
Нет, я не знал любви взаимной,
Любил один, страдал один;
И гасну я, как пламень дымный,
Забытый средь пустых долин;
Умру вдали брегов желанных;
Мне будет гробом эта степь;
Здесь на костях моих изгнанных
Заржавит тягостная цепь..."

   Светила ночи затмевались;
В дали прозрачной означались
Громады светлоснежных гор;
Главу склонив, потупя взор,
Они в безмолвии расстались.

   Унылый пленник с этих пор
Один окрест аула бродит.
Заря на знойный небосклон
За днями новы дни возводит;
За ночью ночь вослед уходит;
Вотще свободы жаждет он.
Мелькнет ли серна меж кустами,
Проскачет ли во мгле сайгак:
Он, вспыхнув, загремит цепями,
Он ждет, не крадется ль казак,
Ночной аулов разоритель,
Рабов отважный избавитель.
Зовет... но вс° кругом молчит;
Лишь волны плещутся бушуя,
И человека зверь почуя,
В пустыню темную бежит.

   Однажды слышит русской пленный,
В горах раздался клик военный:
"В табун, в табун!" Бегут, шумят;
Уздечки медные гремят,
Чернеют бурки, блещут брони,
Кипят оседланные кони,
К набегу весь аул готов,
И дикие питомцы брани
Рекою хлынули с холмов
И скачут по брегам Кубани
Сбирать насильственные дани.

   Утих аул; на солнце спят
У саклей псы сторожевые.
Младенцы смуглые, нагие
В свободной резвости шумят;
Их прадеды в кругу сидят,
Из трубок дым виясь синеет.
Они безмолвно юных дев
Знакомый слушают припев,
И старцев сердце молодеет.


   Черкесская песня

         1.
   В реке бежит гремучий вал;
В горах безмолвие ночное;
Казак усталый задремал,
Склонясь на копие стальное.
Не спи, казак: во тьме ночной
Чеченец ходит за рекой.

         2.
   Казак плывет на челноке,
Влача по дну речному сети.
Казак, утонешь ты в реке,
Как тонут маленькие дети,
Купаясь жаркою порой:
Чеченец ходит за рекой.

         3.
   На берегу заветных вод
Цветут богатые станицы;
Веселый пляшет хоровод.
Бегите, русские певицы,
Спешите, красные, домой:
Чеченец ходит за рекой.


   Так пели девы. Сев на бреге,
Мечтает русской о побеге;
Но цепь невольника тяжка,
Быстра глубокая река...
Меж тем, померкнув, степь уснула,
Вершины скал омрачены.
По белым хижинам аула
Мелькает бледный свет луны;
Елени дремлют над водами,
Умолкнул поздний крик орлов,
И глухо вторится горами
Далекий топот табунов.

   Тогда кого-то слышно стало,
Мелькнуло девы покрывало,
И вот - печальна и бледна
К нему приближилась она.
Уста прекрасной ищут речи;
Глаза исполнены тоской,
И черной падают волной
Ее власы на грудь и плечи.
В одной руке блестит пила,
В другой кинжал ее булатный;
Казалось, будто дева шла
На тайный бой, на подвиг ратный.

   На пленника возведши взор,
"Беги, - сказала дева гор: -
Нигде черкес тебя не встретит.
Спеши; не трать ночных часов;
Возьми кинжал: твоих следов
Никто во мраке не заметит".

   Пилу дрожащей взяв рукой,
К его ногам она склонилась;
Визжит железо под пилой,
Слеза невольная скатилась -
И цепь распалась и гремит.
"Ты волен, - дева говорит, -
Беги!" Но взгляд ее безумный
Любви порыв изобразил.
Она страдала. Ветер шумный,
Свистя, покров ее клубил.
"О друг мой! - русской возопил, -
Я твой навек, я твой до гроба.
Ужасный край оставим оба,
Беги со мной..." - "Нет, русской, нет!
Она исчезла, жизни сладость;
Я знала вс°, я знала радость,
И вс° прошло, пропал и след.
Возможно ль? ты любил другую!..
Найди ее, люби ее;
О чем же я еще тоскую?
О чем уныние мое?. .
Прости! любви благословенья
С тобою будут каждый час.
Прости - забудь мои мученья,
Дай руку мне... в последний раз".

   К черкешенке простер он руки,
Воскресшим сердцем к ней летел,
И долгий поцелуй разлуки
Союз любви запечатлел.
Рука с рукой, унынья полны,
Сошли ко брегу в тишине -
И русской в шумной глубине
Уже плывет и пенит волны,
Уже противных скал достиг,
Уже хватается за них...
Вдруг волны глухо зашумели,
И слышен отдаленный стон..
На дикой брег выходит он,
Глядит назад... брега яснели
И опененные белели;
Но нет черкешенки младой
Ни у брегов, ни под горой...
Вс° мертво... на брегах уснувших
Лишь ветра слышен легкой звук,
И при луне в водах плеснувших
Струистый исчезает круг.

   Вс° понял он. Прощальным взором
Объемлет он в последний раз
Пустой аул с его забором,
Поля, где пленный стадо пас,
Стремнины, где влачил оковы,
Ручей, где в полдень отдыхал,
Когда в горах черкес суровый
Свободы песню запевал.

   Редел на небе мрак глубокой,
Ложился день на темный дол,
Взошла заря. Тропой далекой
Освобожденный пленник шел;
И перед ним уже в туманах
Сверкали русские штыки,
И окликались на курганах
Сторожевые казаки.


ЭПИЛОГ

   Так Муза, легкой друг Мечты,
К пределам Азии летала
И для венка себе срывала
Кавказа дикие цветы.
Ее пленял наряд суровый
Племен, возросших на войне,
И часто в сей одежде новой
Волшебница являлась мне;
Вокруг аулов опустелых
Одна бродила по скалам
И к песням дев осиротелых
Она прислушивалась там;
Любила бранные станицы,
Тревоги смелых казаков,
Курганы, тихие гробницы,
И шум, и ржанье табунов.
Богиня песен и рассказа,
Воспоминания полна,
Быть может, повторит она
Преданья грозного Кавказа;
Расскажет повесть дальних стран,
Мстислава  древний поединок,
Измены, гибель россиян
На лоне мстительных грузинок;
И воспою тот славный час,
Когда, почуя бой кровавый,
На негодующий Кавказ
Подъялся наш орел двуглавый;
Когда на Тереке седом
Впервые грянул битвы гром
И грохот русских барабанов,
И в сече, с дерзостным челом,
Явился пылкий Цицианов;
Тебя я воспою, герой,
О Котляревский, бич Кавказа!
Куда ни мчался ты грозой -
Твой ход, как черная зараза,
Губил, ничтожил племена...
Ты днесь покинул саблю мести,
Тебя не радует война;
Скучая миром, в язвах чести,
Вкушаешь праздный ты покой
И тишину домашних долов...
Но се - Восток подъемлет вой...
Поникни снежною главой,
Смирись, Кавказ: идет Ермолов!

   И смолкнул ярый крик войны,
Вс° русскому мечу подвластно.
Кавказа гордые сыны,
Сражались, гибли вы ужасно;
Но не спасла вас наша кровь,
Ни очарованные брони,
Ни горы, ни лихие кони,
Ни дикой вольности любовь!
Подобно племени Батыя,
Изменит прадедам Кавказ,
Забудет алчной брани глас,
Оставит стрелы боевые.
К ущельям, где гнездились вы,
Подъедет путник без боязни,
И возвестят о вашей казни
Преданья темные молвы.



ПРИМЕЧАНИЯ.

   (1) Бешту,  или, правильнее, Бештау,  кавказская гора в 40 верстах от  
Георгиевска. Известна в нашей истории.
   (2) Аул.  Так называются деревни кавказских народов.
   (3) Уздень,  начальник или князь.
   (4)  Шашка,  черкесская сабля.
   (5) Сакля,  хижина.
   (6) Кумыс  делается из кобыльего молока; напиток сей в большом употреблении 
между всеми горскими и кочующими народами Азии. Он довольно приятен вкусу и 
почитается весьма здоровым.
   (7) Счастливый климат Грузии не вознаграждает сию прекрасную страну за все 
бедствия, вечно ею претерпеваемые. Песни грузинские приятны и по большей части 
заунывны. Они славят минутные успехи кавказского оружия, смерть наших героев: 
Бакунина и Цицианова, измены, убийства - иногда любовь и наслаждения.
   (8) Державин в превосходной своей оде графу Зубову первый изобразил в 
следующих строфах дикие картины Кавказа:

   О юный вождь, сверша походы,
Прошел ты с воинством Кавказ,
Зрел ужасы, красы природы:
Как с ребр там страшных гор лиясь,
Ревут в мрак бездн сердиты реки;
Как с чел их с грохотом снега
Падут, лежавши целы веки;
Как серны, вниз склонив рога,
Зрят в мгле спокойно под собою
Рожденье молний и громов.

   Ты зрел, как ясною порою
Там солнечны лучи, средь льдов,
Средь вод, играя, отражаясь,
Великолепный кажут вид;
Как, в разноцветных рассеваясь
Там брызгах, тонкий дождь горит;
Как глыба там сизоянтарна,
Навесясь, смотрит в темный бор;
А там заря златобагряна
Сквозь лес увеселяет взор.

   Жуковский, в своем послании к Г. Воейкову, также посвящает несколько 
прелестных стихов описанию Кавказа:

   Ты зрел, как Терек в быстром беге
Меж виноградников шумел,
Где, часто притаясь на бреге,
Чеченец иль черкес сидел,
Под буркой, с гибельным арканом;
И вдалеке перед тобой,
Одеты голубым туманом,
Гора вздымалась над горой,
И в сонме их гигант седой,
Как туча, Эльборус двуглавый.
Ужасною и величавой
Там вс° блистает красотой:
Утесов мшистые громады,
Бегущи с ревом водопады
Во мрак пучин с гранитных скал;
Леса, которых сна от века
Ни стук секир, ни человека
Веселый глас не возмущал,
В которых сумрачные сени
Еще луч дневный не проник,
Где изредка одни елени,
Орла послышав грозный крик,
Теснясь в толпу, шумят ветвями,
И козы легкими ногами
Перебегают по скалам.
Там вс° является очам
Великолепие творенья!
Но там, среди уединенья
Долин, таящихся в горах,
Гнездятся и балкар, и бах,
И абазех, и камуцинец,
И корбулак, и албазинец,
И чечереец, и шапсук.
Пищаль, кольчуга, сабля, лук
И конь, соратник быстроногий -
Их и сокровища и боги;
Как серны скачут по горам,
Бросают смерть из-за утеса;
Или по топким берегам,
В траве высокой в чаще леса
Рассыпавшись, добычи ждут;
Скалы свободы их приют.
Но дни в аулах их бредут
На костылях угрюмой лени:
Там жизнь их - сон; стеснясь в кружок
И в братский с табаком горшок
Вонзивши чубуки, как тени,
В дыму клубящемся сидят
И об убийствах говорят;
Иль хвалят меткие пищали,
Из коих деды их стреляли;
Иль сабли на кремнях острят,
Готовясь на убийства новы.

   (9) Чихарь,  красное грузинское вино.
   (10) Черкесы, как и все дикие народы, отличаются пред нами гостеприимством. 
Гость становится для них священною особою. Предать его или не защитить 
почитается меж ними за величайшее бесчестие. Кунак (т. е. приятель, знакомец) 
отвечает жизнию за вашу безопасность, и с ним вы можете углубиться в самую 
средину кабардинских гор.
   (11) Байран  или Байрам,  праздник розговенья. Рамазан,  музульманский пост.
   (12) Мстислав, сын. св. Владимира, прозванный Удалым,  удельный князь 
Тмутаракана (остров Тамань). Он воевал с косогами (по всей вероятности, 
нынешними черкесами) и в единоборстве одолел князя их Редедю. См. Ист. Гос. 
Росс. Том II.



МЕДНЫЙ ВСАДНИК

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПОВЕСТЬ

1833


ПРЕДИСЛОВИЕ

   Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности 
наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с 
известием, составленным  В. Н. Берхом.


         ВСТУПЛЕНИЕ

   На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный ч°лн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.

                            И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно, (1)
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам
И запируем на просторе.

   Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхой невод, ныне там,
По оживленным берегам,
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темнозелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.

   Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгой, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса. (2)
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой;
Девичьи лица ярче роз,
И блеск и шум и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
На сквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет,
И, чуя вешни дни, ликует.

   Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!

   Была ужасная пора,
Об ней свежо воспоминанье...
Об ней, друзья мои, для вас
Начну свое повествованье.
Печален будет мой рассказ.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
Уж было поздно и темно;
Сердито бился дождь в окно,
И ветер дул, печально воя.
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой....
Мы будем нашего героя
Звать этим именем. Оно
Звучит приятно; с ним давно
Мое перо к тому же дружно.
Прозванья нам его не нужно,
Хотя в минувши времена
Оно, быть может, и блистало,
И под пером Карамзина
В родных преданьях прозвучало;
Но ныне светом и молвой
Оно забыто. Наш герой
Живет в Коломне; где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.

   Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег.
Но долго он заснуть не мог
В волненьи разных размышлений.
О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы бог ему прибавить
Ума и денег. Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
Что служит он всего два года;
Он также думал, что погода
Не унималась; что река
Вс° прибывала; что едва ли
С Невы мостов уже не сняли
И что с Парашей будет он
Дни на два, на три разлучен.
Евгений тут вздохнул сердечно
И размечтался, как поэт:

   Жениться? Ну.... за чем же нет?
Оно и тяжело, конечно,
Но что ж, он молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Он кое-как себе устроит
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокоит.
"Пройдет, быть может, год другой -
Местечко получу - Параше
Препоручу хозяйство наше
И воспитание ребят...
И станем жить - и так до гроба,
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят..."

   Так он мечтал. И грустно было
Ему в ту ночь, и он желал,
Чтоб ветер выл не так уныло
И чтобы дождь в окно стучал
Не так сердито...
                                Сонны очи
Он наконец закрыл. И вот
Редеет мгла ненастной ночи
И бледный день уж настает... (3)
Ужасный день!
                       Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури...
И спорить стало ей не в мочь....
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова.
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Вс° побежало; вс° вокруг
Вдруг опустело - воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь как тритон,
По пояс в воду погружен.

   Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. Челны
С разбега стекла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
                                     Народ
Зрит божий гнев и казни ждет.
Увы! вс° гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
                               В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон
Печален, смутен, вышел он
И молвил: "С божией стихией
Царям не совладеть". Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Стояли стогны озерами
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил - из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы (4)
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.

   Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верьхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный,
Не за себя. Он не слыхал,
Как подымался жадный вал,
Ему подошвы подмывая,
Как дождь ему в лицо хлестал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.
Его отчаянные взоры
На край один наведены
Недвижно были. Словно горы,
Из возмущенной глубины
Вставали волны там и злились,
Там буря выла, там носились
Обломки... Боже, боже! там -
Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива -
Забор некрашеный, да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта.... Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?
И он, как будто околдован,
Как будто к мрамору прикован,
Сойти не может! Вкруг него
Вода и больше ничего!
И обращен к нему спиною
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

   Но вот, насытясь разрушеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь возмущеньем
И покидая с небреженьем
Свою добычу. Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой!....
И грабежом отягощенны,
Боясь погони, утомленны,
Спешат разбойники домой,
Добычу на пути роняя.

   Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но торжеством победы полны
Еще кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит как на находку;
Он перевозчика зовет -
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез волны страшные везет.

   И долго с бурными волнами
Боролся опытный гребец,
И скрыться вглубь меж их рядами
Всечасно с дерзкими пловцами
Готов был челн - и наконец
Достиг он берега.
                                  Несчастный
Знакомой улицей бежит
В места знакомые. Глядит,
Узнать не может. Вид ужасный!
Вс° перед ним завалено;
Что сброшено, что снесено;
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты; кругом,
Как будто в поле боевом,
Тела валяются. Евгений
Стремглав, не помня ничего,
Изнемогая от мучений,
Бежит туда, где ждет его
Судьба с неведомым известьем,
Как с запечатанным письмом.
И вот бежит уж он предместьем,
И вот залив, и близок дом....
Что ж это?...
                        Он остановился.
Пошел назад и воротился.
Глядит... идет... еще глядит.
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива. Были здесь вороты -
Снесло их, видно. Где же дом?
И полон сумрачной заботы
Вс° ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою -
И вдруг, ударя в лоб рукою,
Захохотал.
                    Ночная мгла
На город трепетный сошла
Но долго жители не спали
И меж собою толковали
О дне минувшем.
                                  Утра луч
Из-за усталых, бледных туч
Блеснул над тихою столицей
И не нашел уже следов
Беды вчерашней; багряницей
Уже прикрыто было зло.
В порядок прежний вс° вошло.
Уже по улицам свободным
С своим бесчувствием холодным
Ходил народ. Чиновный люд,
Покинув свой ночной приют,
На службу шел. Торгаш отважный
Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем выместить. С дворов
Свозили лодки.
                             Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов.

   Но бедный, бедный мой Евгений...
Увы! его смятенный ум
Против ужасных потрясений
Не устоял. Мятежный шум
Невы и ветров раздавался
В его ушах. Ужасных дум
Безмолвно полон, он скитался.
Его терзал какой-то сон.
Прошла неделя, месяц - он
К себе домой не возвращался.
Его пустынный уголок
Отдал в наймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Евгений за своим добром
Не приходил. Он скоро свету
Стал чужд. Весь день бродил пешком,
А спал на пристани; питался
В окошко поданным куском.
Одежда ветхая на нем
Рвалась и тлела. Злые дети
Бросали камни вслед ему.
Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось - он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.
И так он свой несчастный век
Влачил, ни зверь ни человек,
Ни то ни с°, ни житель света
Ни призрак мертвый...
                                           Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени. Дышал
Ненастный ветер. Мрачный вал
Плескал на пристань, ропща пени
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали, во тьме ночной
Перекликался часовой....
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился - и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой как живые
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.

   Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался....
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы? (5)

   Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
"Добро, строитель чудотворный! -
Шепнул он, злобно задрожав, -
Ужо тебе!..." И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось....
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой -
Как будто грома грохотанье -
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный.
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.

   И с той поры, когда случалось
Идти той площадью ему,
В его лице изображалось
Смятенье. К сердцу своему
Он прижимал поспешно руку,
Как бы его смиряя муку,
Картуз изношенный сымал,
Смущенных глаз не подымал
И шел сторонкой.

                                  Остров  малый
На взморье виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхой. Над водою
Остался он как черный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради бога.


Примечания

(1) Альгаротти где-то сказал: "Pйtersbourg est la fenкtre par laquelle la Russie 
regarde en Europe".
(2) Смотри стихи кн. Вяземского к графине З***.
(3) Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший Петербургскому 
наводнению, в одном из лучших своих стихотворений - "Oleszkiewicz".  Жаль 
только, что описание его не точно. Снегу не было - Нева не была покрыта льдом. 
Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта.
(4) Граф Милорадович и генерал-адъютант Бенкендорф.
(5) Смотри описание памятника в Мицкевиче. Оно заимствовано из Рубана - как 
замечает сам Мицкевич.



ПОЛТАВА

1828-1829


       The power and glory of the war,
       Faithless as their vain votaries, men,
       Had pass'd to the triumphant Czar.
                    Byrоn


ПОСВЯЩЕНИЕ.


   Тебе - но голос музы т°мной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, непризнанное вновь?

   Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе -
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.


ПЕСНЬ ПЕРВАЯ


   Богат и славен Кочубей.  (1)
Его луга необозримы;
Там табуны его коней
Пасутся вольны, нехранимы.
Кругом Полтавы хутора  (2)
Окружены его садами,
И много у него добра,
Мехов, атласа, серебра
И на виду и под замками.
Но Кочубей богат и горд
Не долгогривыми конями,
Не златом, данью крымских орд,
Не родовыми хуторами,
Прекрасной дочерью своей
Гордится старый Кочубей  (3) .

   И то сказать: в Полтаве нет
Красавицы, Марии равной.
Она свежа, как вешний цвет,
Взлелеянный в тени дубравной.
Как тополь киевских высот,
Она стройна. Ее движенья
То лебедя пустынных вод
Напоминают плавный ход,
То лани быстрые стремленья.
Как пена, грудь ее бела.
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Звездой блестят ее глаза;
Ее уста, как роза, рдеют.
Но не единая краса
(Мгновенный цвет!) молвою шумной
В младой Марии почтена:
Везде прославилась она
Девицей скромной и разумной.
За то завидных женихов
Ей шлет Украйна и Россия;
Но от венца, как от оков,
Бежит пугливая Мария.
Всем женихам отказ - и вот
За ней сам гетман сватов шлет. (4)

   Он стар. Он удручен годами,
Войной, заботами, трудами;
Но чувства в нем кипят, и вновь
Мазепа ведает любовь.

   Мгновенно сердце молодое
Горит и гаснет. В нем любовь
Проходит и приходит вновь,
В нем чувство каждый день иное:
Не столь послушно, не слегка,
Не столь мгновенными страстями
Пылает сердце старика,
Окаменелое годами.
Упорно, медленно оно
В огне страстей раскалено;
Но поздний жар уж не остынет
И с жизнью лишь его покинет.

   Не серна под утес уходит,
Орла послыша тяжкой л°т;
Одна в сенях невеста бродит,
Трепещет и решенья ждет.

   И вся полна негодованьем
К ней мать идет и, с содроганьем
Схватив ей руку, говорит:
"Бесстыдный! старец нечестивый!
Возможно ль?... нет, пока мы живы,
Нет! он греха не совершит.
Он, должный быть отцом и другом
Невинной крестницы своей...
Безумец! на закате дней
Он вздумал быть ее супругом".
Мария вздрогнула. Лицо
Покрыла бледность гробовая,
И охладев как неживая
Упала дева на крыльцо.

   Она опомнилась, но снова
Закрыла очи - и ни слова
Не говорит. Отец и мать
Ей сердце ищут успокоить,
Боязнь и горесть разогнать,
Тревогу смутных дум устроить...
Напрасно. Целые два дня,
То молча плача, то стеня,
Мария не пила, не ела,
Шатаясь, бледная как тень,
Не зная сна. На третий день
Ее светлица опустела.

   Никто не знал, когда и как
Она сокрылась. Лишь рыбак
Той ночью слышал конской топот,
Казачью речь и женской шопот,
И утром след осьми подков
Был виден на росе лугов.

   Не только первый пух ланит
Да русы кудри молодые,
Порой и старца строгой вид,
Рубцы чела, власы седые
В воображенье красоты
Влагают страстные мечты.

   И вскоре слуха Кочубея
Коснулась роковая весть:
Она забыла стыд и честь,
Она в объятиях злодея!
Какой позор! Отец и мать
Молву не смеют понимать.
Тогда лишь истина явилась
С своей ужасной наготой.
Тогда лишь только объяснилась
Душа преступницы младой.
Тогда лишь только стало явно,
Зачем бежала своенравно
Она семейственных оков,
Томилась тайно, воздыхала
И на приветы женихов
Молчаньем гордым отвечала;
Зачем так тихо за столом
Она лишь гетману внимала,
Когда беседа ликовала
И чаша пенилась вином;
Зачем она всегда певала
Те песни, кои он слагал, (5)
Когда он беден был и мал,
Когда молва его не знала;
Зачем с неженскою душой
Она любила конный строй,
И бранный звон литавр и клики
Пред бунчуком и булавой
Малороссийского владыки.... (6)

   Богат и знатен Кочубей.
Довольно у него друзей.
Свою омыть он может славу.
Он может возмутить Полтаву;
Внезапно средь его дворца
Он может мщением отца
Постигнуть гордого злодея;
Он может верною рукой
Вонзить... но замысел иной
Волнует сердце Кочубея.

   Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала с гением Петра.
Суровый был в науке славы
Ей дан учитель; не один
Урок нежданый и кровавый
Задал ей шведской паладин.
Но в искушеньях долгой кары
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкой млат,
Дробя стекло, кует булат.

   Венчанный славой бесполезной,
Отважный Карл скользил над бездной.
Он шел на древнюю Москву,
Взметая русские дружины,
Как вихорь гонит прах долины
И клонит пыльную траву.
Он шел путем, где след оставил
В дни наши новый, сильный враг,
Когда падением ославил
Муж рока свой попятный шаг. (7)

   Украйна глухо волновалась,
Давно в ней искра разгоралась.
Друзья кровавой старины
Народной чаяли войны,
Роптали, требуя кичливо,
Чтоб гетман узы их расторг,
И Карла ждал нетерпеливо
Их легкомысленный восторг.
Вокруг Мазепы раздавался
Мятежный крик: пора, пора!
Но старый гетман оставался
Послушным подданным Петра.
Храня суровость обычайну,
Спокойно ведал он Украйну,
Молве, казалось, не внимал
И равнодушно пировал.

   "Что ж гетман? - юноши твердили,
Он изнемог; он слишком стар;
Труды и годы угасили
В нем прежний, деятельный жар.
Зачем дрожащею рукою
Еще он носит булаву?
Теперь бы грянуть нам войною
На ненавистную Москву!
Когда бы старый Дорошенко, (8)
Иль Самойлович молодой, (9)
Иль наш Палей, (10) иль Гордеенко (11)
Владели силой войсковой;
Тогда б в снегах чужбины дальной
Не погибали казаки,
И Малороссии печальной
Освобождались уж полки".  (12)

   Так, своеволием пылая,
Роптала юность удалая,
Опасных алча перемен,
Забыв отчизны давний плен,
Богдана счастливые споры,
Святые брани, договоры
И славу дедовских времен.
Но старость ходит осторожно
И подозрительно глядит.
Чего нельзя и что возможно,
Еще не вдруг она решит.
Кто снидет в глубину морскую,
Покрытую недвижно льдом?
Кто испытующим умом
Проникнет бездну роковую
Души коварной? Думы в ней,
Плоды подавленных страстей,
Лежат погружены глубоко,
И замысел давнишних дней,
Быть может, зреет одиноко.
Как знать? Но чем Мазепа злей,
Чем сердце в нем хитрей и ложней,
Тем с виду он неосторожней
И в обхождении простей.
Как он умеет самовластно
Сердца привлечь и разгадать,
Умами править безопасно,
Чужие тайны разрешать!
С какой доверчивостью лживой,
Как добродушно на пирах
Со старцами старик болтливый
Жалеет он о прошлых днях,
Свободу славит с своевольным,
Поносит власти с недовольным,
С ожесточенным слезы льет,
С глупцом разумну речь ведет!
Не многим, может быть, известно,
Что дух его неукротим,
Что рад и честно и бесчестно
Вредить он недругам своим;
Что ни единой он обиды
С тех пор как жив не забывал,
Что далеко преступны виды
Старик надменный простирал;
Что он не ведает святыни,
Что он не помнит благостыни,
Что он не любит ничего,
Что кровь готов он лить как воду,
Что презирает он свободу,
Что нет отчизны для него.

   Издавна умысел ужасный
Взлелеял тайно злой старик
В душе своей. Но взор опасный,
Враждебный взор его проник.

   "Нет, дерзкий хищник, нет, губитель! -
Скрежеща мыслит Кочубей, -
Я пощажу твою обитель,
Темницу дочери моей;
Ты не истлеешь средь пожара,
Ты не издохнешь от удара
Казачей сабли. Нет, злодей,
В руках московских палачей,
В крови, при тщетных отрицаньях,
На дыбе, корчась в истязаньях,
Ты проклянешь и день и час,
Когда ты дочь крестил у нас,
И пир, на коем чести чашу
Тебе я полну наливал,
И ночь, когда голубку нашу
Ты, старый коршун, заклевал!..."

   Так! было время: с Кочубеем
Был друг Мазепа; в оны дни
Как солью, хлебом и елеем,
Делились чувствами они.
Их кони по полям победы
Скакали рядом сквозь огни;
Нередко долгие беседы
Наедине вели они -
Пред Кочубеем гетман скрытный
Души мятежной ненасытной
Отчасти бездну открывал
И о грядущих измененьях,
Переговорах, возмущеньях
В речах неясных намекал.
Так, было сердце Кочубея
В то время предано ему.
Но в горькой злобе свирепея,
Теперь позыву одному
Оно послушно; он голубит
Едину мысль и день и ночь:
Иль сам погибнет, иль погубит -
Отмстит поруганную дочь.

   Но предприимчивую злобу
Он крепко в сердце затаил.
"В бессильной горести, ко гробу
Теперь он мысли устремил.
Он зла Мазепе не желает;
Всему виновна дочь одна.
Но он и дочери прощает:
Пусть богу даст ответ она,
Покрыв семью свою позором,
Забыв и небо и закон...."

   А между тем орлиным взором
В кругу домашнем ищет он
Себе товарищей отважных,
Неколебимых, непродажных.
Во всем открылся он жене: (13)
Давно в глубокой тишине
Уже донос он грозный копит,
И гнева женского полна
Нетерпеливая жена
Супруга злобного торопит.
В тиши ночей, на ложе сна,
Как некой дух, ему она
О мщеньи шепчет, укоряет,
И слезы льет, и ободряет,
И клятвы требует - и ей
Клянется мрачный Кочубей.

   Удар обдуман. С Кочубеем
Бесстрашный Искра (14) заодно.
И оба мыслят: "Одолеем;
Врага паденье решено.
Но кто ж, усердьем пламенея,
Ревнуя к общему добру,
Донос на мощного злодея
Предубежденному Петру
К ногам положит не робея?"

   Между полтавских казаков,
Презренных девою несчастной,
Один с младенческих годов
Ее любил любовью страстной.
Вечерней, утренней порой,
На берегу реки родной,
В тени украинских черешен,
Бывало, он Марию ждал,
И ожиданием страдал,
И краткой встречей был утешен.
Он без надежд ее любил,
Не докучал он ей мольбою:
Отказа б он не пережил.
Когда наехали толпою
К ней женихи, из их рядов
Уныл и сир он удалился.
Когда же вдруг меж казаков
Позор Мариин огласился,
И беспощадная молва
Ее со смехом поразила,
И тут Мария сохранила
Над ним привычные права.
Но если кто хотя случайно
Пред ним Мазепу называл,
То он бледнел, терзаясь тайно,
И взоры в землю опускал.
.........................................

   Кто при звездах и при луне
Так поздно едет на коне?
Чей это конь неутомимый
Бежит в степи необозримой?

   Казак на север держит путь,
Казак не хочет отдохнуть
Ни в чистом поле, ни в дубраве,
Ни при опасной переправе.

   Как сткло булат его блестит,
Мешок за пазухой звенит,
Не спотыкаясь конь ретивый
Бежит, размахивая гривой.

   Червонцы нужны для гонца,
Булат потеха молодца,
Ретивый конь потеха тоже -
Но шапка для него дороже.

   За шапку он оставить рад
Коня, червонцы и булат,
Но выдаст шапку только с бою,
И то лишь с буйной головою.

   Зачем он шапкой дорожит?
За тем, что в ней донос зашит,
Донос на гетмана злодея
Царю Петру от Кочубея.

   Грозы не чуя между тем,
Неужасаемый ничем,
Мазепа козни продолжает.
С ним полномощный езуит (15)
Мятеж народный учреждает
И шаткой трон ему сулит.
Во тьме ночной они как воры
Ведут свои переговоры,
Измену ценят меж собой,
Слагают цыфр универсалов, (16)
Торгуют царской головой,
Торгуют клятвами вассалов.
Какой-то нищий во дворец
Неведомо отколе ходит,
И Орлик, (17) гетманов делец,
Его приводит и выводит.
Повсюду тайно сеют яд
Его подосланные слуги:
Там на Дону казачьи круги
Они с Булавиным (18) мутят;
Там будят диких орд отвагу;
Там за порогами Днепра
Стращают буйную ватагу
Самодержавием Петра.
Мазепа всюду взор кидает
И письма шлет из края в край:
Угрозой хитрой подымает
Он на Москву Бахчисарай.
Король ему в Варшаве внемлет,
В стенах Очакова паша,
Во стане Карл и царь. Не дремлет
Его коварная душа;
Он, думой думу развивая,
Верней готовит свой удар;
В нем не слабеет воля злая,
Неутомим преступный жар.

   Но как он вздрогнул, как воспрянул,
Когда пред ним незапно грянул
Упадший гром! когда ему,
Врагу России самому,
Вельможи русские послали (19)
В Полтаве писанный донос
И вместо праведных угроз,
Как жертве, ласки расточали;
И озабоченный войной,
Гнушаясь мнимой клеветой,
Донос оставя без вниманья,
Сам царь Иуду утешал
И злобу шумом наказанья
Смирить надолго обещал!

   Мазепа, в горести притворной,
К царю возносит глас покорный.
"И знает бог, и видит свет:
Он, бедный гетман, двадцать лет
Царю служил душою верной;
Его щедротою безмерной
Осыпан, дивно вознесен...
О, как слепа, безумна злоба!...
Ему ль теперь у двери гроба
Начать учение измен,
И потемнять благую славу?
Не он ли помощь Станиславу (20)
С негодованьем отказал,
Стыдясь, отверг венец Украйны
И договор и письма тайны
К царю, по долгу, отослал?
Не он ли наущеньям хана (21)
И цареградского салтана
Был глух? Усердием горя,
С врагами белого царя
Умом и саблей рад был спорить,
Трудов и жизни не жалел,
И ныне злобный недруг смел
Его седины опозорить!
И кто же? Искра, Кочубей!
Так долго быв его друзьями!..."
И с кровожадными слезами,
В холодной дерзости своей,
Их казни требует злодей... (22)

   Чьей казни?... старец непреклонный!
Чья дочь в объятиях его?
Но хладно сердца своего
Он заглушает ропот сонный.
Он говорит: "В неравный спор
Зачем вступает сей безумец?
Он сам, надменный вольнодумец,
Сам точит на себя топор.
Куда бежит, зажавши вежды?
На чем он основал надежды?
Или... но дочери любовь
Главы отцовской не искупит.
Любовник гетману уступит,
Не то моя прольется кровь."

Первая
<<<<<: >>>>>:

---

новости мира::Поисковичёк:: Магазин рунета:: Базар в рунете:: Софт Ру:: Блог ЖЖ:: Анекдоты:: Миничат

сайт построен на хостинге Агава - лучшие цены, лучшее качество

Хостинг от uCoz